Капитан Гуртовой по роду службы должен уметь владеть собой и владеть ситуацией. А он так и делает. Умеет. Не без каких-то своих соображений цедит сквозь зубы, вроде бы утеряв контроль над собой и над ситуацией. А не утерял. Он все видит. Даже спиной. И гражданку Ким видит. Спиной. И малому Степе – экзаменующе:
– Прочел? И заявление, и показания?
– Да-а… Товарищ капитан! Гражданка Ким должна здесь на показаниях написать «С моих слов записано верно». И дату. – Насмотрелся детективов малой, многозначительно подсказал Гуртовому.
– Верно! – как о неважном буркнул капитан. – Напишите, пожалуйста: «С моих слов записано верно». И дату.
Взяла авторучку. Бесстрастно.
– Значит, завтра с утра я вас жду. Вам есть где ночевать? Можем устроить.
Не ответила. Сказала молча. Спасибо.
– Товарищ капитан! Она ведь, может быть, не Яна, а та… – и напоказ, кончиками пальцев сняв со стола авторучку: отпечатки! запросто проверяется! запросто ловится!
– А, спасибо! – принял Гуртовой у Степы авторучку. Небрежно, всей ладонью. Небрежно вытер, прокатав между ладонями, пихнул в нагрудный карман.
– Т-товарищ кап… А если она завтра не придет?!
– Придет.
Нет, недоступны малому Степе соображения старшего по званию, капитана Гуртового.
20
Баскаков, а почему вдруг так в тюрьму захотелось?
– Я же говорю, Виктор Тарасыч, мое место там, где я есть. Да и не так здесь неуютно.
– Конечно. На воле гораздо неуютней.
– Да. Честному человеку шагу не ступить: убийства, погромы, стрельба.
– Конечно. Честному человеку гораздо лучше в тюрьме.
– Да. Виктор Тарасыч, что вы в самом-то деле от меня-то хотите?! Ну искалечил человека, так ведь случайно. Свидетели опять же… Вы бы делом занялись: убийства, погромы, стрельба. Вас сроки не поджимают?
– Еще нет. На ваш срок хватит. Вы же хотите по двести одиннадцатой пойти?
– Я н-не знаю Кодекса, Виктор Тарасыч. Нужды как-то не возникало до сих пор. Был бы жив мой юрист… Вы убийцу задержали, кстати?
– Двести одиннадцатая. Нарушение правил безопасности движения… и так далее. До трех лет… Я понимаю, понимаю, Баскаков, показания свидетелей, потерпевший претензий не имеет… Да! Глеб Леонидович некий привет просил передать. Лично вам. Знаете такого?
– О-о! Само собой, само собой! И ему от меня, Виктор Тарасыч.
– Передам. Непременно… А скажите, Баскаков, вы здесь себя в безопасности ощущаете?
– В относительной, Виктор Тарасыч. Но в большей, чем… чем не здесь. Вы бы подсуетились с этой… Анной Ким.
– С Анной? Хм! То есть с Яной, что ли? Ким?
– Хм! Не которая… – и Баскаков показал рукой «лебединое озеро», – а которая… – и обозначил «ниндзю».
– Да? А что вы можете сказать, Баскаков, о… – и Гуртовой передразнил «лебединое озеро».
– Нич-че-го. Мы же говорили как-то на эту тему, помните? С ней что, случилось что? Не могу ли я чем-нибудь помочь?
– Помню. Значит, гражданин Баскаков, вы себя здесь в безопасности ощущаете? – повторил. – Двести одиннадцатая, да? А то – по двести второй?
– Я же говорю: Кодекс для меня – темный лес.
– Это – незаконное пользование знаками Красного Креста и Красного Полумесяца.
– Ха. Ха. Ха. – раздельно произнес Бакс. Мол, понял шутку, но и оскорбиться могу.
– Ха. Ха. Ха. – раздельно ответил Гуртовой. – А то – по сто семнадцатой, по сто девятнадцатой? Нравится?.. Баскаков, вы знаете, что на зоне делают с теми, кто попадает туда по сто семнадцатой? По сто девятнадцатой? За изнасилование несовершеннолетней?
– Что-о-о?!! – вот уж искреннее возмущение прорвалось! Впору брякнуть нечто типа: не лепи горбатого, начальник!
– Видите ли, Баскаков, к нам с заявлением обратилась гражданка Ким. Яна Ким. В заявлении сказано, что вы, Баскаков, ее…
– Я-а-а?!
– Ага. А кто?
– Я-то при чем?! Ф-фу… уф! – облегчение пришло. – Сама заявилась, сама заявила? Ф-фу… уф!
– Собственной персоной.
Значит, жива. Слава Богу! Нет, не потому, что Баскаков сильно болеет душой за любого и каждого – милосердие из ушей капает, только Креста и Полумесяца во лбу не хватает! А болеет Баскаков душой прежде всего за себя. И если сия балеринка обнаружилась – значит, жива! Значит, все те, кто уже не жив, не врали ему последовательно. А значит, он и вообще ни при чем! «Позаботьтесь о ней!». Только и всего!
– Знаете, Виктор Тарасыч. Я вам как на духу! О мертвых – или плохо, или ничего… Так вот! Если что и было, то – Гуреев. Бодя. Борис Ильич. Вы на похоронах были… Я-то молчал потому… Все же у меня на службе состоял… Но не поэтому даже… Знаете, взаимоотношения полов – сложная материя. Изнасилование, принуждение. Синдром Майка Тайсона… Знаете, наверное. Боксерам что-то вообще на девиц не везет…
Бакс говорил и говорил. С явным облегчением.
Гуртовой выждал и вклинился:
– В заявлении Яны Ким сказано, что виновник – вы, Баскаков. От восьми до пятнадцати.
– Д-Д… П-п… Да что же такое, а?! Да я ж! Я ж тебя! Я вас всех!.. Ты бы лучше ее сестричку взбесившуюся искал, а не меня закапывал! Что ты ко мне привязался, ну скажи, скажи! Ты ее ищи! Ты ее нашел?
– Нашел… – ровно вставил в баскаковскую истерику Гуртовой.
– Ты бы лучше в городе за поряд… А? ЧТО?!
– Нашел.
– Эту? – и жестом: «ниндзя».
– Да.
– И?.. – и не дожидаясь ответа (ясно, нашел – значит, повязали… не унижаться же перед ментом, выспрашивая подробности – мент назло молчать будет: мол, кто ты есть, Баскаков, чтобы перед тобой отчитываться?!), руководяще-требовательно шагнул к дверям камеры, стукнул начальственно.
Ряха-блин в петлицах тут как тут…
– Ну-ка, дружок, дай-ка я от тебя позвоню!
– Не положено! – выказал полное служебное соответствие ряха-блин. – Не положено! – В присутствии-то капитана!
– Баскаков! Вы же не дома… – укорил Гуртовой. – И не у себя в офисе. И не в кабинете «Востока». К слову, там опять хозяин сменился, насколько мне известно. Обошлось без погромов на сей раз… Сядьте, сядьте! Напоминаю. В заявлении от имени Яны Ким содержится обвинение Баскакова Анатолия Марковича в изнасиловании с применением физического насилия и с использованием беспомощного состояния. Так что не торопитесь отсюда…
– Где?! Когда?! Да пусть она не… Ставку! Очную! Сейчас! Немедленно! Я ее!..
– Ставку так ставку. Завтра.
– Сегодня!
– Ночь, Баскаков. Смотрите, ни одно окошко не светится.
Ни одно не светится. И то, где корчилась в танце, а потом в предсмертной судороге Зоя Лапиньш, зайчик-блонда, – оно тоже не светится.
– Завтра.
И – гулкая запирающаяся дверь. И – тишина.
А он не солгал, капитан Гуртовой Виктор Тарасыч. Он ведь так и сказал: заявление от имени Яны Ким…
21
Долгая дорога в Теремок. Окраина почти. И в машине – Гуртовой, малой Степа Евсеев, коллеги- оперативники. И – Ким.
Долгая дорога пешком – через разъезжающиеся ворота Теремка, по коридорам, минуя локальные сектора, отпирание-запирание, металлическое эхо.
И навстречу – на встречу – долгий путь Бакса.
– Давай-давай, иди-иди! – ряха-блин мгновенно- лакейски чует перемену ветра.
Ну-ну, ряха! Бакс тебе припомнит! Сейчас все прояснится, сейчас он, Бакс, развяжется со всей этой шушерой – и всем все припомнит!
***
Комната. Замкнутое пространство. Стол, Стулья, Необходимое и достаточное в подобных случаях количество людей.
Ким.
Каменнолицый Гуртовой.
Лихорадочный, возбужденный малой Степа Евсеев: вот какой капитан умница! Сказано, соблюдать особую осторожность? А он, капитан, можно сказать, привел за ручку без эксцессов – и прямиком в Теремок! «Поверил», что она… ну, эта… не она, а сестричка! Браво!
Сотрудники. Протокол. Конвой.
И – наконец-то Бакс. Взгляд разъяренно-обещающий: «Н-ну? Где тут у вас которая?! Сговорились?!».
И – до-о-олгая, до-о-олгая секунда.
Взгляд у сестры Ким все тот же, прежний, бесстрастный.
А у Бакса… Дрогнул. Не то! Не так! Не!..
Крик: то ли «ки-ай!», вдох-выдох.
То ли визг покрышек летящей юзом машины – в пропасть, в пропасть.
То ли предсмертный…
… крик.
И неимоверный, фантастический, невозможный прыжок…
***
Каратэ: искусство-работа-балет.
Старый папа О, цирковые чудеса.
Стробоэффект на пятачке варьете.
«Кобел» Лева в нокауте.
Бойня в спортзале.
Лицо папы-динамо под водой.
Писк в недрах свалки.
Сразу и вдруг. Вместившись в один миг.
***
И если… Как говорится: «на замедленном повторе ясно видно…». Если рапидно, то – да:
медленно и обреченно, невозвратно валящийся на пол, в небытие – Бакс;
рефлекторные попытки конвоя и оперативников выхватить оружие, исключенное при контактах с подследственными и осужденными;
недвижимый Гуртовой;
потерявшийся малой Степа;
и – поворот головы Ким еще там, еще в воздухе, в прыжке. Лицо. У нее – лицо…
