Ой, холодно. Пальто финское – семьсот, через Мыльникова, – всего три года проносила, жаль если пропадет, еще три года носить можно. Никуда оно не пропадет. Они там в гардеробе за один номерок три таких пальто, как мое, готовы прозакладывать. Радуйся, дура, что такси попалось. И пусть теперь ОНИ меня ищут-свищут по всему Комендантскому!
Ой, в пальто же квиток за телефон. Позавчера же платила. А там – адрес! Красилин ты и есть Красилин: «Я из Хельсинки! Перезвони по вот этому номеру, а то валюта совсем кончилась. Я потом тебе рублями отплачу!». Нужны мне его рубли! «С наступающим! Готовься к сюрпризу!». Нужны мне его сюрпризы! Знаю я его сюрпризы! Нужно мне его «с наступающим» – за месяц до наступления! И перезвонила, да! Только чтобы ему сказать: не нужны мне ни твои рубли, ни твои сюрпризы, и ты мне тем более не нужен!
И я никому не нужна. Без пальто… Нет, до квитка ОНИ не доберутся. Кто ИМ пальто отдаст без номерка?! А завтра в плащике добегу до кабака… Вот простужусь, заболею и умру! Насовсем!
Если так и буду стоять, то – не исключено… А куда деть безотчетный страх? Это раньше он был безотчетный, и тот же Красилин мог сколько угодно хихикать, но теперь страх вполне отчетный, хотя тоже глупый! Кто может быть в моей собственной квартире, если от НИХ я сбежала на такси, и обогнать меня невозможно. Тем более не зная адреса… Но телефонный квиток?! Ах да, ИМ же его не достать. И уж не обогнать, во всяком случае… Икру даже не попробовала! В крабы только вилкой успела ткнуть! Жалко-то как!..
А откуда я знаю, сколько ИХ?! Может, двое – в «Неве», и еще двое-трое-пятеро засели тут – только ключ поверни?! Никому я не нужна. Еще как нужна! ИМ. Не я, пусть, но мои деньги. Много. Честно заработанные. Да, много! Смогла и заработала! И не отдам! Мало вам других итэдэшников? Что вы ко мне прицепились?! Никого не трогаю, «дурилками» торгую… Не дам! Сколько ни просите!
И не просят… Дадут сейчас по башке и без всяких просьб оберут, раз не хотела по-хорошему.
Хорошенькое дело – по-хорошему!
Может, опять Лащевского попросить? Разбудить сейчас и попросить… Ага! Мне его мымра тут же глаза выцарапает. И так после того раза волчицей глядит и только шипит, когда на площадке сталкиваемся. На физиономии написано: мол, мужика хотела заманить! Нужен мне ее лысик! Сейчас вообще после сорока мужики только ковры выхлопывают в шесть утра, сублимируют. На большее не способны. Все идиотство в том, что Лащевский после того раза тоже себе в тыковку что-то втемяшил и фонит. Ой, фонит – я же чувствую. Этого мне не хватало! Нет, Лащевских лучше не будить. Спите спокойно, дорогие товарищи!
Но как же в квартиру попасть?! Как, как – не знаешь, как? Знаю! Боюсь…
Шаги! А-а-а! Шаги! Там, у подъезда. Сюда! Сейчас войдут! Это ОНИ! Нашли, догнали! Меж двух огней!.. Каких еще двух?! Кретинка, идиотка, психопатка! В комплексе! Перед тобой за дверью мнимые ОНИ, а за тобой (пока на улице, но пока) реальные ОНИ. Кому еще быть во втором часу ночи, если не ИМ? Выбирай, Красилина!
И выбирать нечего. Ключ, ключ! 3-зараза, что ж ты не втыкаешься!!! Ага! Круть-круть! И, зажмурив глаза…
… впала. И дверь за собой – хлоп! Спиной к ней, к родимой, – прижимая. И отдыхай, отходи. И слушай, что там в подъезде: там не ОНИ, там «тяф-тяф-тяф», там «тихо, Троян!», там гул вызванного лифта.
Пудель Трояша с шестого этажа. Дай лапу, друг!
Днем гуляют в садике дети, по ночам гуляют собаки. Солнце днем на игрушки светит, ну а ночью луна – на каки!
Вот-вот! Повторяй про себя давний красилинский стишок и успокаивайся, успокаивайся. Ус-по-ка-и-вай-ся! Нет никого. Ни снаружи, ни внутри. Протяни руку. Включи свет в прихожей. Есть свет? Есть свет. И никого? И никого.
Теперь пора разжмурить глаза. Пора, пора. Ничего страшного. Не забывать про зеркало. Там в зеркале никого, кроме меня самой. Разжмурь!
Да, это я. И… И!!! Секунду, две (сколько?) я еще вижу: по зеркалу сверху вниз сползает, стекает, медленно скользит что-то студенистое, с щупальцами, с глазами. У меня внутри опускается… все. Просто падает камнем, гирей! И сквозь горловой спазм я:
– И-иии-и!!!
Тут как выбитая распахивается дверь санузла. Громадная, кошмарная, лохматая тень выскакивает оттуда и бросается на меня. И…
… и… Все!
Красилин! Боже мой, Красилин! Какое счастье, Красилин, что ты здесь! Красилин, гнида лучезарная! Убью тебя, Красилин! Убью за то, что ты есть! Сволочь, сволочь, сволочь! Никогда ни за что не прощу!
А Красилин, как в дурной комедии, сидит передо мной на корточках со спущенными штанами и приговаривает идиотически:
– Очень милая осьминожка! Очень милая осьминожка!
По морде! На! По гадкой морде, по твоей отвратительной роже! На! На! Терпи! Не жмурься! Терпишь? То-то! Не смей до меня дотрагиваться! Я сама встану! Не надо мне помогать! Лучше себя в порядок приведи, хозяйство свое спрячь – ты в доме у посторонней для тебя женщины, Красилин! Уже больше года – посторонней!
Охнул, вспыхнул весь цветом бордо и скакнул – кенгуру! – обратно в санузел. Вот оттуда можешь теперь сколько угодно бубнить, оправдываться.
– Я же тебя предупредил, Гал! Еще месяц назад! Я же звонил, Гал! Сюрприз!
Оправдывайся, оправдывайся! Нет тебе оправдания, Красилин! Я тебя из состояния виноватости не выпущу сегодня. Иначе придется признать себя дурой, которая сама виновата. Женщина никогда не должна признавать себя неправой, иначе жизнь станет для нее вообще невыносимой.
Надо вставать, надо подниматься с пола, пока этот… сюрприз охорашивается. Пылища-то! Ох, бедро болит, теперь синяк будет. Красиво сползти в обморок – полдела. Вот на ноги встать, в кучу себя собрать – красиво не получается. Враскоряку, в стенки упираясь. Нет, Красилин, не доставлю я тебе такого удовольствия – наблюдать меня в разобранном состоянии. Зато ты сам надолго запомнишь себя без штанов, и это смехотворней, чем женский испуг перед осьминожкой-«дурилкой».
Ну, встала. А осьминожка добралась до нижнего края зеркала и затихла. Действительно очень милая осьминожка! Только мне и только с перепуганных глаз могла почудиться жуть с ружьем… Из чего же она? Полимер, понятно. Принцип нужен. Значит, шлеп – сцепление минимум, и под собственной тяжестью она опускается. Только поверхность должна быть гладкая – стекло, зеркало. Обои, штукатурка не годятся. Вот и будет по моему лотку лазать. «Дурилка» что надо! На осьминожку народ клюнет. Расхватают. Есть смысл наштамповать. Что же за полимер такой?.. Сейчас бы «дурилку» на горелку…
Так! Все потом! А пока на осьминожку – ноль внимания. Равнодушней, равнодушней. Он, Красилин, сейчас выйдет. Надо держать лицо. Ой, а что, интересно, он еще привез?.. Ты что там заодно и постираться решил?!
– Сейчас, сейчас!
Сиди ты на самом деле чем дольше, тем лучше.
Хоть прибраться, пока Красилин оправляется-заправляется. А то скажет: ушел от нее, и превратила квартиру черт-те во что… Да уж, слишком привыкла быть одна. Кстати сказать, ничего хорошего в этом нет, как я теперь соображаю. В глухом одиночестве поневоле хоть немного да распустишься. Ни природный шарм, ни натуральная блонда не спасает. То причесаться лень, то подмести, то еще что-нибудь. А уж когда есть зритель, актер просто обязан быть в форме. В хорошей форме.
И буду!
Боже мой, какой в кухне бардак! Ладно – пробирки, колбы, отливки, формы. Это все можно списать на повседневную работу. Но чашки-то, чашки кофейные! Полна раковина! Срочно мыть!
Нет! Где мозги твои, дурочка! Он же раньше тебя здесь уже был и весь развал видел. А если ты, Красилина, сейчас бросишься порядок наводить, то ежу понятно будет, ради кого. Пусть уж все как есть.
А в комнате? Там же набросано! Я же, пока вечерний туалет выбирала, весь шкаф наизнанку вывернула. Вперед в темпе вальса, пока он душем шуршит. Ну? Что тут у нас в комнате? Ой…
… ей-ей! Ну-у, Краси-и-илин! Ро-озы, паразит, белые! Умереть не встать! Разделил ведь по пятнадцать на две вазы. Не совсем еще дурачок. Вот дурачок! И шмотки мои – неужто?.. Точно! В шкаф развесил! И о сигаретах позаботился! И «Мисти»! И шоколад! Финский! И орешки! Ну-у, Красилин! Сюрприз так сюрприз! Хоть плачь – о тридцатилетии только бывший муж и вспомнил, розы притащил. Где он их только? Тоже из Хельсинки? Жалость какая – запаха не чую, насморк все-таки поймала.
Нельзя расслабляться, нельзя! Он уже воду выключил, сейчас объявится. Надо встречать во всеоружии. В кресло, в кресло! Коленки вперед. Но холодно, но неприступно. Ай, бедро болит… И сигаретку! Ну, пора! Вышел!
Во-от! И стой, и мнись. А я на тебя – как сквозь стекло автобуса. О-охо-хонюшки, полысел ведь, волосы мокрые – и сразу видно. Мальчишка с проплешинами. Ну, что скажешь? Что ты можешь мне сказать?
– Я там полотенце взял. Желтое. Ничего?
Уж взял, чего теперь спрашивать. Но тон хороший, виноватый. Так держать! А то – розы, розы! Очень милая осьминожка! Дурак какой!
– У тебя платье красивое. Очень идет.
– Я знаю.
