— Прерванная жизнь, Том, ожидающая продолжения.
— У них там и игрушки имеются — на тот случай, когда у няни выходной и вашей жене приходится брать сына с собой.
— С какой стати я должен вам верить? — перебил Том.
Детектив посмотрел на него поверх темных очков.
— До того как Хейнс переехал на Лонг-Айленд, у него в Коннектикуте было имение на побережье неподалеку от Олд-Лайма. Он и сейчас еще арендует там пару садовых сараев, откуда руководит своим бизнесом. Именует себя консультантом по спасению архитектуры. Покупает старые колониальные особняки, которые в любом случае подлежат сносу, разбирает их и продает втридорога желающим поставить их где-нибудь в Огайо. Во всяком случае, такова идея.
Том чуть приподнял плечи. Ему вдруг смутно вспомнился давнишний разговор с Карен о чем-то в этом роде. Подрядчик по спасению…
— Где она откопала этого парня?
Имя Хейнса ничего ему не говорило. Возможно, это кто-то из ее старых знакомых. У них с Карен был уговор не обсуждать то, что она называла «древней историей»: Том никогда не поднимал тему своего первого брака, а она никогда не говорила о бывших любовниках. Да они и не представляли собой никакой угрозы. Это была случайная встреча.
— Его бизнес лопнул еще до рецессии, — продолжал детектив. — Хейнс остался без денег и без имущества. Я провел банальную кредитную проверку. Парень — откровенный неудачник. Где они встретились — не знаю. Черт, я и пробыл-то там всего…
— Эдди, скажи ему, что у тебя есть еще, — перебил Серафим.
Хендрикс стыдливо хмыкнул.
— Вчера в пять вечера я проводил объект до одного мотеля в Квинсе, этакого рассадника разврата, притона под названием «Ковер-самолет». Стены в номерах — сплошной картон, никакой изоляции. Декор гасит, но у меня на пленке такая четкость — прямо-таки выдающаяся, Слышно гораздо больше, чем скрип пружин.
— Вы хоть понимаете, как вы отвратительны?
— Не колготитесь, дружище, — вступил Серафим. — Просто он хочет сказать, что тут нечто большее, нежели… речь совсем не о том, что они вытворяют в постели.
— То есть?
— Эдди, скажи-ка ему, как беспристрастный наблюдатель, что они, по-твоему, замышляют?
— Ну, на все сто я, конечно, не уверен, но…
— Да рожай же ты наконец!
Детектив пожал плечами.
— Простите, мистер Уэлфорд, но похоже, ваша жена платит Хейнсу из денег, которые она одолжила у фирмы с целью вас убить — или чтобы вас убили.
— Убить? — Тому показалось, что из него внезапно выпустили воздух, и когда он засмеялся — на вдохе, смех его прозвучал как предсмертный хрип. — Вы что, серьезно? Карен — убить меня? За что?
— А жетоны на метро? Как вам такой мотив? — спросил Серафим.
— Но это же безумие. Если дело в деньгах, то ей достаточно получить развод. Я подписал добрачное соглашение, щедрость которого, по словам моих адвокатов, переходит всякие… Да нет, Карен знает. При разводе она остается в выигрыше. Если же я умираю раньше нее, все переходит к Неду.
— Что же тогда она с вами не разведется?
Том не ответил.
— Боится, что не сможет получить опекунство над сыном, — предположил Хендрикс. — Вся эта история с злоупотреблением наркотиков, реабилиториями, умственным… — Внутри у него что-то запиликало. — Простите, я сейчас. — Он расстегнул пиджак и, пошарив рукой где-то под обильными складками жира, выудил оттуда пейджер «Моторола». — Ну, что я вам говорил? Любовничек на марше. — Окинув их профессиональным взглядом, Хендрикс прицепил пейджер к ремню и подтянул штаны. — Прошу прощения, но мне надо бежать.
— Спасибо, Эдди, дальше я как-нибудь сам, — сказал Серафим.
— За Хейнсом мы тоже следим, мистер Уэлфорд, — пояснил детектив. — И вот как раз сейчас он приближается к Мидтаунскому тоннелю. Вчера в мотеле миссис У. передала ему ключ от камеры хранения и велела забрать чемодан. Похоже, кое-кто собирается забрать свое жалованье.
— Хорошо бы, вы рассказали мне все без утайки, — сказал Серафим, когда они с Уэлфордом снова остались одни. — Тут много неясного.
С минуту Том сидел, вперив взгляд в стеклянную стену, за которой медведь только что неуклюже исполнил очередное подводное сальто: его длинная белая шерсть расплющилась, как щетки на ветровом стекле автомобиля в мойке, и он исчез в зеленом мраке.
— Да тут и рассказывать нечего. Так, ерунда. Когда Неду было около года, он упал. Сломал руку. Карен тогда собиралась сама с ним сидеть. Но в тот раз она много выпила, надралась до потери памяти.
— Свидетели есть?
— Няня… прежняя, не та, что сейчас… Она их и обнаружила, когда вернулась.
— Давайте начистоту. Если бы ваша жена затеяла бракоразводный процесс, вы бы стали бороться за опекунство над сыном, правильно? Дали бы адвокатам указание раскопать эту историю, чтобы выставить Карен нерадивой матерью?
— Были и другие эпизоды… Однако мне надо возвращаться на службу.
— Минуточку… — Ладонь Серафима легла на его руку. — Вы бы стали бороться за сына?
Том замялся.
— Разумеется.
— Тогда, в качестве возможного решения, она будет вынуждена удалить вас со сцены.
— Решения?
Серафим печально покивал.
Несмотря на то что Тому претило общение с людьми такого сорта, он понял, чем был примечателен этот человек. Он излучал ауру первозданной энергии, игнорировать которую, судя по всему, было бы ошибкой.
— Сказать по чести, я откровенничаю с вами об этих сугубо личных вещах только потому, — высокопарно проговорил Том, — что не верю, что Карен хочет развода. Кроме того, мне представился случай узнать, что она не обладает качествами, необходимыми для совершения убийства. Я слишком ей нужен. Я нужен ей практически во всем.
— У нее есть мотив.
— Что-то я не уверен.
— В чем? В том, что она встречается с этим парнем? Что она занимала эти деньги? Хотите сказать, что это все фантазия? Ей-богу, мы застукали их горяченькими…
Серафим достал из кармана пиджака желтый конверт и положил его на скамейку.
— Здесь все, Том.
— Позвольте мне кое-что вам объяснить, — сказал Уэлфорд. — Моя жена имеет склонность обвинять себя в том, в чем она вовсе не виновата, даже в том, чего не было, — просто невезение, нескоординированность. Возможно, поскольку она воспитана в католической вере, ей кажется, что она должна нести наказание за «грехи». Я говорю о болезни, которой она страдает с малых лет.
— И что? Вы будете ссылаться на ее невменяемость?
— Она начала заниматься самоистязанием еще в детстве, тайком раздирая себе руки и ноги щепками, ножами, стрелками компаса и не знаю уж чем еще. Стала, что называется, «резчицей». Конечно, она всегда это отрицала. Был один доктор, с которым она однажды беседовала. Он сказал мне, что у девочек ее происхождения это не редкость — он употребил выражение «дисфункциональное расстройство». Отец вечно в разъездах: продавал страховки, торговал по мелочи в рассрочку — что угодно, лишь бы подальше от дома. А если возвращался — начинал пить, дебоширить. В конце концов он ушел навсегда. Ей было тогда восемь лет. Мать отыгрывалась на Карен, Карен — на себе…
— Том, — мягко сказал Серафим, — по долгу службы я выслушиваю много историй о горькой судьбе. Но я, хоть убей, не понимаю, почему люди вроде вас женятся на таких женщинах.
— Думаете, вы один? — Том засмеялся, чувствуя, что разговаривать стало легче. — Когда я начал за ней ухаживать (мы познакомились на одной вечеринке в центре города), все наперебой кинулись меня предупреждать, что эта связь до добра не доведет. Красивая, мозговитая, с норовом, но не та девушка, с которой стоит заводить серьезные отношения.
На самом деле Том увидел Карен уже после вечеринки: она стояла на краю тротуара, дрожа от холода, в черном жакетике из шелка «марабу» и в темных очках. Была морозная февральская ночь, и он решил ее подвезти. «Вам куда?» — спросил он. На горизонте, насколько он помнил, — ни одного такси. «Шизик! — пробормотала она, грациозно скользнув на заднее сиденье его лимузина. — Тогда уж не жалей лошадей!»
Но всегда находились люди, утверждавшие, что их встреча не была случайной.
— С Карен было опасно. Может, в этом и состояла ее привлекательность. Она ловила кайф, выставляя себя исчадием ада. Дело не только в наркотиках и пьянстве. Она любила «прошвырнуться по городу», целыми ночами таскаясь по самым жутким кварталам Нью-Йорка — одна! Поверьте, я не идиот, чтобы гоняться за каждой несчастной девчонкой. Но я организовал за ней слежку — просто чтобы знать, что с ней ничего не случилось.
— И вы продолжаете за ней следить, продолжаете платить сыщикам. Так вы на это смотрите?
— О том, что она занимается самоистязанием, я узнал только после ее возвращения из клиники. Стал замечать у нее на теле эти следы — ровненькие сеточки царапин и порезов, как правило, в тех местах, где их не видно. Она всегда находила вполне правдоподобные объяснения. И вот однажды, вскоре после того, как мы поженились, мне попался детский пластиковый контейнер для завтраков, спрятанный в углу ее шкафа в нашей спальне. На крышке были выцарапаны инициалы К. С. Контейнер сохранился у нее со школьных лет, тогда она носила фамилию Стро, Карен Стро. Чего там только не было: бритвочки, лезвия, гвозди, четки, осколки стекла.
