– Я как-то спрашивала у Адама об этом, но он говорил лишь, что прошлое прошло́ и что маму надо забыть. Он прав. Мама – часть моей прошлой жизни. А самое важное – это не прошлое, а грядущее.
Зеленка развернулась к солнцу, зажмурилась и улыбнулась. На ее лице снова появилось то просветленное выражение, которое так настораживало Белоснежку. Как будто наружу вырвался огонь, полыхавший внутри ее.
– А в будущем будет что-то особенное? – осторожно спросила Белоснежка. – Может, даже совсем скоро?
Зеленка открыла глаза и пристально посмотрела на нее.
– Правда известна лишь тем, кто есть часть семьи и кто верует. А ты не веруешь. Ты не веришь, что ты моя сестра, совсем не веришь.
Белоснежка подумала секунду. Потом другую. И на третьей изменила свое решение. Зря она сказала это настолько прямо. А сейчас Зеленка может в любой момент подняться и уйти из ее жизни, даже не оглянувшись. Белоснежка не могла этого допустить. Все это стало для нее слишком важно.
Голос Зеленки звенел чистым льдом:
– Лучше будет, если мы больше никогда не увидимся. Ты скоро вернешься домой к маме. И к отцу… твоему отцу. У меня уже есть прекрасный отец, Адам. У меня есть все. Мне больше ничего не нужно.
Нет, нет, нет, нет. Это слово из трех букв прогремело в голове Белоснежки, как будто она выкрикнула его в полный голос. Нет, так не должно быть! И снова – нет. Она не может дать Зеленке выпасть из своей жизни.
Белоснежка сделала то, что было ей совсем не свойственно. Она взяла руку Зеленки и сжала в своей руке. Потом посмотрела ей прямо в глаза. Расстояние и холод, воцарившиеся было между ними, в секунду растаяли.
– Я верю, что ты моя сестра.
Она видела, как эти слова тонут в сознании Зеленки. Ее рука задрожала. На глаза навернулись слезы. Белоснежка сама чуть не прослезилась. Как будто что-то черное и тяжелое поднялось – и перестало давить ей на грудь. Наконец-то. Ответ. Правда. Вот она.
Шумные туристы шли мимо и ничего не замечали. Жара и пот заставили завиться волосы на затылке обеих девушек, но они не чувствовали этого пекла. Они остались вдвоем, как будто скрылись под колпаком своей реальности, принадлежавшей лишь им.
Зеленка крепко обняла Белоснежку. Та ответила своим объятием. Она чувствовала слезы Зеленки на своих плечах, где они, такие соленые, смешались с ее не менее соленым потом. Белоснежку наполнило счастье, такое дрожащее, какое она в последний раз чувствовала с Огоньком.
Приехать в Прагу и обрести сестру… Это же чудо! Это дар. И сейчас Белоснежке надо его принять, поскольку другой такой возможности у нее не будет.
Когда Зеленка разжала объятия, Белоснежка заметила, что нежно и естественно вытирает ее слезы своими ладонями. Снова это странное ощущение, что она это уже когда-то делала… Нет, невозможно. Может быть, это ощущение дежавю породили одни гены и одна кровь, струящаяся в их жилах? Белоснежка никогда не верила в подобные вещи. Хотя, возможно, сейчас нужно менять старые представления. Так много всего произошло… Такого важного…
– Хочу, чтобы ты встретилась с моей семьей, – сказала Зеленка.
Белоснежка тоже хотела этого. Не ради семьи, а ради Зеленки, чтобы убедиться, что та в безопасности. А если не в безопасности, если ей угрожает семья, она может спасти сестру.
У нее есть сестра, которую хочется спасти. Эта мысль показалась Белоснежке неожиданно прекрасной.
– Но согласятся ли они принять меня? – спросила она.
– У них нет выбора, – сказала Зеленка и улыбнулась.
Белоснежка еще ни разу не видела, чтобы она улыбалась так широко, радостно и свободно.
Жила-была женщина, которая хранила тайну.
У тайн есть такое важное свойство, что они перестают быть тайнами, как только о них расскажут. Тайна – это святое. Ее нельзя хранить, поделившись ею с теми, кто не понимает, что такое тайна.
Женщина рассказала. Она представила себе, что может жить без Семьи. Она сбежала. Она скрыла от Семьи свои новые имя и адрес. Она скрыла ребенка. Это неправильные тайны. Такие греховные тайны рано или поздно раскроются.
Поэтому холодная вода реки обняла женщину. Она потянет ее ко дну. Она раскачает женщину, как жадный любовник. Она поцелует ее в губы, в ноздри, наполнит легкие и вытолкает оттуда воздух. Она полностью охватит ее и утащит в себя, в свое прохладное королевство, где тихим мелодичным голосом рассказываются мрачные сказки.
Женщина оказалась в воде не по своей воле и не случайно. Ее туда погрузили. Грешники не остаются на поверхности, они тонут.
И неправильные тайны тонут вместе с ними.
Сесть. Затем как следует прижаться спиною к стене. Тогда она сможет ступнями упереться в дверь…
На белой тарелке две вареные картофелины, две вареные морковки, ломтик мяса и кусок черного хлеба, ничем не намазанный. В еде нет ничего, напоминающего специи; это показывает, что никто не старался, чтобы было вкусно и аппетитно. Трапеза никак не соответствовала представлению Белоснежки о воскресном обеде.
Стол накрыт на нижнем этаже в большой комнате, рядом с которой расположена кухня. Девушек сразу провели к столу, но Белоснежка успела отметить, что на этаже есть еще три другие большие комнаты. На второй этаж ведет очень шаткая деревянная лестница. Самое интересное – спальни на втором этаже. Белоснежка надеялась, что сможет лучше изучить дом, но ей не предложили никакой обзорной экскурсии.
– Обед не будет ждать, – прошептала Зеленка.
Белоснежка оглядела собравшихся за столом. Пара десятков людей. Самым старшим под восемьдесят, самые молодые на год старше Белоснежки. Зеленка, значит, из самых молодых. Все склонили головы пред молитвой, которую читал по-чешски сидящий во главе стола Адам Гавел. Молитва была длинной, и Белоснежка не поняла из нее ни слова. Воспользовавшись тем, что никто на нее не смотрел, она незаметно изучала членов общины. Все они были одеты в белые, заношенные льняные костюмы. Стройные, даже худые, но это не удивительно, если такова их воскресная еда. В них нет ничего особо общего, то есть они не похожи на родственников. Но на лицах у всех одинаковое выражение – спокойное и в то же время апатичное. Они молились ревностно, закрыв глаза.
Обстановка в доме старая, обветшалая. Старые обои на стене местами порваны, местами полиняли. Краска на полу потрескалась. Окна тусклые, давно не мытые. Редкие элементы декора требовали ремонта. На стенах нет картин, в комнате нет ни одной лишней безделушки, с помощью которых создают атмосферу домашнего уюта. Ничто в доме не указывает на то, что он жилой. Здание кажется одряхлевшим мастодонтом. Экскурсия в заброшенный дом…
Адам Гавел – бородатый, густобровый мужчина, которого можно было бы описать одним-единственным словом «серый». Его волосы и борода серые от седины, да и кожа слегка сероватая. Возраст его сложно оценить, но возможно, как сказала Зеленка, ему шестьдесят. Белоснежка не могла смотреть на него без странного ощущения того, что его серость – это удачная попытка стать незаметным. В нем явственно ощущались ярость и угроза, которые сквозили во всех его движениях. Он тоже был худым, но с четко прорисованными мышцами. Его руки, распростертые в молитве, казались такими сильными, что ими можно было легко задушить человека.
Вдруг Адам Гавел поднял взгляд на молящихся, и его серые глаза остановились на Белоснежке. Та быстро потупила взор и пристально уставилась на свои руки. Не стоит вызывать подозрения у главы общины.
Казалось чудом, что она вообще попала в этот дом. У ворот их встретила та же самая женщина, которая в прошлый раз выставила Белоснежку за забор. И снова Зеленка обменялась с ней несколькими словами по-чешски, и снова Белоснежке показалось, что она зря приехала. Потом из дома вышел Адам Гавел, внимательно посмотрел на Белоснежку, сказал несколько слов по-чешски Зеленке – и вуаля! Ворота открылись.
– Что ты ему сказала? – спросила она Зеленку.
Зеленка пожала плечами.
– Всего лишь, что ты моя сестра и хочешь с нами пообедать. Адам сказал, что это отличная идея.
Белоснежка посмотрела на стройную спину решительно идущего впереди мужчины и подумала, что его следует остерегаться.
Наконец молитва закончилась, и Адам дал сигнал к началу трапезы. За столом было совсем тихо, слышалось лишь деликатное лязганье вилок и ножей по тарелкам. Еду запивали прохладной водой. Белоснежка отрезала кусок картошки и положила его в рот. Соли в пище не было.
Адам, видимо, заметил выражение лица Белоснежки, потому что вдруг заговорил по-английски:
– Видимо, ты удивлена, что наша еда так аскетична. И образ жизни. Мы верим во все чистое и первозданное, во все самое простое. Чем меньше лишнего у человека, тем ближе он к Господу. Поэтому у нас нет ни телевизоров, ни телефонов, ни электроники, ни книг. Мы не смакуем пищу. Мы жжем благовония, но это аромат чистоты. Мы верим, что душа может оставаться чистой, когда принимает в себя святое; потому-то дух наш чистый и белый, как снег.
