– Видимо, ты удивлена, что наша еда так аскетична. И образ жизни. Мы верим во все чистое и первозданное, во все самое простое. Чем меньше лишнего у человека, тем ближе он к Господу. Поэтому у нас нет ни телевизоров, ни телефонов, ни электроники, ни книг. Мы не смакуем пищу. Мы жжем благовония, но это аромат чистоты. Мы верим, что душа может оставаться чистой, когда принимает в себя святое; потому-то дух наш чистый и белый, как снег.
Белоснежка взглянула на членов общины, которые кивали, слушая слова Адама. Они не выглядели несчастными или смиренными. Они казались спокойными и объединенными. Они действительно верят, что у них есть то, чего нет ни у кого другого. В какой-то мере она им даже завидовала.
Члены общины стали тихо разговаривать друг с другом.
– О чем они говорят? – спросила Белоснежка Зеленку.
– О том, что произошло за день. Те, кто ходит на работу, рассказывают о своем рабочем дне, а остальные – о том, что сделали по дому.
Беседа на чешском звучала спокойно. Белоснежка смотрела на лица людей. По ним было невозможно что-то понять. Никто не улыбался, никто не выглядел раздраженным. Относится ли к их чистоте еще и то, что нельзя показывать свои эмоции? Или их просто нет?
Наконец бытовые беседы были завершены, и трапеза закончилась в тишине. Никто ничего не спрашивал у Белоснежки, никто ничего не комментировал. Атмосфера мечтательности, расслабляющая и одновременно раздражающая своей затянутостью. Белоснежка иногда пыталась подмигивать Зеленке, но та сидела, не реагируя и уставившись в тарелку.
Когда все поели, Адам сказал что-то по-чешски, и сидящие за столом взялись за руки. Левую руку Белоснежки взял пожилой, уже начавший дряхлеть мужчина, а правую – Зеленка.
– Что это? – прошептала Белоснежка.
– Круг греха, – ответила Зеленка. – Все исповедуются в грехах, совершенных на этой неделе.
Белоснежка ничего не успела сказать – начались первые рассказы. Если молитва казалась длинной, то исповедь, казалось, затянулась на целую вечность. У Белоснежки просто в голове не укладывалось, что эти чистые и аскетичные люди успели наделать за неделю так много грехов, как можно было понять по продолжительности их признаний. В конце каждой исповеди круг на мгновение поднимал руки в воздух, потом опускал их обратно. Видимо, это означало прощение грехов.
И вот круг дошел до Белоснежки. Она вежливо улыбнулась, опустила голову и попыталась передать очередь следующему. Не сработало.
– Всем нужно исповедаться, – мягко сказал Адам и пристально посмотрел ей в глаза.
Белоснежке вдруг пришло в голову, что он слишком хорошо говорит по-английски. В его речи даже не слышно чешского акцента.
– Я не чувствую, что согрешила, – ответила Белоснежка.
– Все грешат. Каждый день. – Мягкость в голосе Адама исчезла.
– Даже если и так, это мое дело. Не хочу делиться этим с другими.
Молодой мужчина с красивым лицом что-то сказал Адаму. Тот повернулся к Белоснежке и перевел:
– Здесь нет личных дел. Все делятся.
Атмосфера за столом вдруг стала угрожающей. Все глаза уставились на Белоснежку. Зеленка тоже смотрела на нее, умоляюще и ободряюще сжимая руку.
По шее Белоснежки заструился пот. Ей все это не нравилось. Хотелось уйти. Немедленно.
– Спасибо за обед, но мне надо идти, – сказала она и попыталась встать.
Однако хватка старика, сидевшего рядом, была удивительно крепкой, и он усадил ее обратно. Адам встал, за несколько длинных шагов приблизился к Белоснежке и тяжело и давяще опустил руку ей на плечо.
– Если не хочешь исповедаться здесь, то сделаешь это в исповедальне, – спокойно сказал он.
– Где? В исповедальне? – переспросила Белоснежка и взглянула на Зеленку, которая лишь опустила голову.
– Это место предназначено для всех, кто хочет подумать над своими грехами, – произнес Адам.
Белоснежке не понравился мягкий тон его голоса. Она рванулась, но несколько рук, словно по неслышному приказу, удержали ее.
– Только не исповедальня! – вскрикнула Зеленка.
Белоснежка успела увидеть, как на глаза подруги навернулись слезы. А потом гостью за руки и за ноги вынесли из столовой, хотя она и упиралась изо всех сил. Глаза ее сестры как будто просили у Белоснежки прощения.
Прежде всего Адам Гавел рассмотрел фотографию на своем смартфоне, хотя уже знал, что не ошибся. Та самая девушка. Те же короткие волосы, тот же жесткий, даже надменный взгляд. Вот уж не думал, что она окажет такое сопротивление… Понадобилось несколько мужчин, чтобы ее успокоить. В тот же момент, как Адам увидел ее у ворот, он понял, что это именно та девица, которую надо было устранить. Сам он, конечно, не стал бы этого делать, чтобы не испугать остальных. Поэтому он пригласил девушку в дом, и она пошла – послушно, как овечка. Адам знал, что рано или поздно эта особа что-нибудь выкинет – это лишь вопрос времени, – и ее можно будет упрятать в исповедальню.
Действительно ли она сестра Зеленки? Впрочем, Адаму это было все равно. Он получил четкие указания, что от девчонки надо избавиться, так что тут не до семейных отношений. Кроме того, Зеленка всегда была немного необычной, жила больше фантазиями, чем реальностью. Это не беспокоило Адама. К слову, поэтому ею было даже проще завладеть, чем ее матерью, которая тайно забеременела после того, как ушла из Семьи и попыталась жить обычной жизнью. Такие фортели им не подходят. Из Семьи не уходят. Слишком опасно, когда посторонние в курсе их дел.
Найти мать Зеленки оказалось неожиданно непросто, хоть они и жили в одном городе. На это ушло целых пятнадцать лет. Но наконец Адаму удалось напасть на ее след, и женщине пришлось заплатить за свои грехи. Утопление – отличная смерть для грешницы. Кроме того, это было очень похоже на несчастный случай, что в итоге и было зафиксировано в официальных документах.
Адам изучал фото на смартфоне в подвале, за запертой дверью. Так он всегда поступал. Запрет на электронику его не касался, но остальным все же не стоит знать об этом. Нужно оставаться кристально чистым – и сильным.
Адам отправил сообщение, в котором сообщил, что девушку можно найти в маленькой каменной конуре на заднем дворе, ключи от которой он оставит под лестницей черного входа. Его задание – создать видимость, что она сбежала, чтобы ее пропажа вызвала в Семье удивление. Он обещал задержать других в молельне на целый час. Адам отправил сообщение женщине, которая потом сообщит об этом киллеру. Так и было решено – для дела лучше, чтобы приказы поступали от одного человека со стороны.
Адама забавляла мысль о том, что было бы, если бы в греховном кругу выявились по-настоящему плохие дела. Это облегчило бы положение? Вряд ли. Он вообще не верил в само понятие греха. И кроме того, был уверен, что положение улучшится лишь тогда, когда дело будет доведено до конца, а он окажется далеко отсюда.
Рот Белоснежки был завязан серой тряпкой, вкус которой с каждой минутой становился все хуже и хуже. Таким же, как и вся здешняя обстановка: пыльным, тошнотворным, затхлым, грязным. Грубые, туго стянутые веревки натирали запястья и лодыжки.
Исповедальня полностью соответствовала своему названию. Каменная комнатушка размерами где-то метр на метр, построенная на заднем дворе. Ни одного стула. Лишь на стене висит распятие, а рядом с ним на гвозде – так высоко, что она не может дотянуться связанными руками, – рюкзак Белоснежки. Под потолком – маленькое окно, глядя в которое можно увидеть маленький кусочек синего неба. Дверь заперта снаружи.
Белоснежка сразу же попыталась ослабить веревки или найти что-то, обо что можно их перетереть, а затем порвать. Бессмысленно. Она надавила затылком на стену, покрутила головой вправо-влево, потом вверх-вниз. Тряпка, которой ей завязали рот, не съехала, даже не сдвинулась с места. Белоснежка старалась как можно дольше удерживать дыхание, чтобы не ощущать ее вкус.
Она напряглась и попробовала встать. Это оказалось весьма непросто, так как лодыжки ее были крепко стянуты. Наконец поднявшись, попыталась понять, как высоко ей удастся подпрыгнуть. Лишь на несколько десятков сантиметров. Не поможет. После третьего прыжка Белоснежка потеряла равновесие, упала и сильно ударилась копчиком о каменный пол. От боли на глаза навернулись слезы.
Девушка немного посидела, набираясь сил. Она и так израсходовала их слишком много – впустую. Белоснежке было трудно сдерживаться и не паниковать. Она могла выбраться откуда угодно, даже из морозильника, как прошлой зимою, но именно сейчас ей казалось, что это конец. Она не сможет сбежать.
Белоснежка подняла глаза на деревянное распятие. Иисус смотрел на нее большими грустными глазами. Сейчас, как никогда, подходящее время помолиться. Но Белоснежка не молилась, так как не верила, что ее кто-то слышит.
За маленьким окошком небо выглядело до слез прекрасным.
Белоснежка почувствовала, как недавно съеденная пресная пища закружилась в животе, стремясь вырваться наружу. Сейчас ее стошнит, и тряпка станет еще хуже на вкус… Нет. Нельзя думать о рвоте, потому что от этого еще больше тошнит. Нужно сделать что-то, чтобы мысли и паника оказались под контролем.
