Дальше несколько страниц приблизительно повторяют первую версию рассказа. Виктор нетерпеливо пролистывает их. Индус, француз, банда нелюдей во дворе в Газетном. Поливальная машина, семьдесят седьмое отделение милиции… Ну, это все мы уже читали сегодня утром… Нет, ничего нового.
…Тогда, после закрытия фестиваля, после кошмарной ночи в Газетном мы высидели с Милой в Москве до начала осени. Думали — ей полегчает. Но легче не становилось, и мы вернулись. Милу все хуже знобило и рвало. Осень пятьдесят седьмого в Киеве — были редкие холода. Уже первого октября в тех квартирах, где запаздывали включить батареи, отмечались случаи пневмонии. Милу трясло. Проверяли легкие. Даже мать сначала тоже не дотумкала, что это начало беременности. Помню, в газетах еще пугали — азиатский грипп парализовал все школы и свирепствует в казармах. Вообще было чувство конца света. И я чувствовал себя перед всем светом ужасно виноватым. И родителям Милы ничего объяснить не мог, сам не понимал…
Вот, Вика, то, что ты старался узнать всю жизнь. Зачем старался, чудила? Теперь ты знаешь, кто твой отец. До этих пор знал только Плетнёв. Удивительно, что Лёдик, балабол, смог продержать столько месяцев после поездки к Левкасу эту огненную воду, в рот набранную. Он, конечно, ждал, что настанет час открыть все Вике. Но Вика был слишком юн. И Лёдик не отваживался сказать. Сел и тяжкое предание превратил в новеллу. Позаклеивал все язвы пластырями обиняков. Преобразил имена. И дошел уже почти до самого конца. Но внезапно его шандарахнуло электрическим огнем. Повесть — оставалось чуть-чуть — не была закончена. И раскрытие тайны не состоялось.
Подходит Ортанс. Виктор ей молча говорит все узнанное. И она ему тоже молча отвечает. Солнце не спешит. Вероятно, Афина длит им ночь. Это ночь их встречи. Но внезапный звон врывается в их немой разговор.
Это дозванивается Джоб, они вскакивают.
— Я звоню из госпиталя. Передай Виктору.
— Ты же за булками поехал и за фургоном.
— Заодно решил поглядеть, как наши больные.
— А там разве не закрыто?
— Сунулся, медсестры дежурят знакомые. Пустили. Мирей состояние лучше. Но я звоню вам сейчас не о том.
— Ну, говори. Ох, Джоб. Не надо. Даю Виктора.
— Да, говори. Говори — все?
— Я звоню сказать, что Бэра нет.
— Ох. Джоб. Да. Я понял. Значит, все? Как это было, во сне?
— Нет, не во сне. Мы были при нем. Бэр сказал нам… мы с Мирей при нем вдвоем…
— Что сказал?
— Что тебе придется самому дописывать от слова Frucht.
Час они с Антонией сидели, друг друга обняв, глядя в черную сторону моря. Потом Антония прервала тишину. Надо же было хоть что-то делать, не каменеть так от горя, внезапно остановившись, когда бежать никуда не надо и делать нечего вообще. Смотреть на оливковые листья, свернувшиеся туннелями, по которым торопятся муравьи обгладывать ящерицу, от нее остался скелет — это ночью увидеть невозможно, да и муравьи по ночам спят. Единственное, что в такой тьме и в такой боли может разрешить что-то, может развязать что-то, — речь. Особенно если эта речь двадцать пять лет снилась в несбыточных снах.
И Антония, чтобы перебить тишину, прочистила горло, хотела произнести слово — и так завыла и закричала, что Виктор, хотя и был испуган, потрясен, но кинулся рот ей ртом зажимать, как тогда знойным летом в «Космосе»:
— Тише, близких разбудишь!
Джоб приехал понурый из больницы, оставив временно Мирей, которую, кстати, оставлять не следовало. Она в смысле здоровья лучше, но в смысле состояния… Врач решил снова дать ей седативное средство. Джоб прибыл, только чтобы сказать соседям, что не появится на сборе винограда, и оставить им фургон. Для Бэра нужно одежду, костюм. Они дали список, что нести. И — ходу обратно. Знаешь, Виктор, насчет похорон. Придет человек. Виктор, соберись, пожалуйста. Теперь ты главный. Кофе будешь? Приготовить тебе?
— М-м, костюм. О черном костюме позвоним к Карачени в Милан. А прочее… Где чемодан? Все еще в багажнике Наталииной машины? Спасибо, Джоб, я открою… Чемодан не заперт… Что это? А, да, он же мне ясно говорил, карточки. Я, конечно, напрасно не доспросил… А теперь уж не спрошу… Что-то мне плохо, ребята. Выйду на минуту, карточки возьму, посижу пять минут. Антония, фонарь не горит. Кончилась батарея. Посветишь зажигалкой или телефоном? Пойдешь со мной?
Они вернулись, сели на откосе, и Виктор — светало — проглядел первый лист картона из Бэрова чемодана.
Жалусский, Зиман Виктор, май 16, 1958, Киев. Сын Лючии Жалусской от Х, отчим — Ульрих Зиман. В Париже с 1967, пляс Сен-Жорж, 10, школа Альзасьен, лицей Луи-Ле-Гран первый курс. С 1974 Аванш, Швейцария (адрес уточнить). Университет Женева, 2 курса. В М-ве с 1979, лектор-лаборант, носитель языка, от Министерства иностранных дел Швейцарии, лингв. обсл. Спартакиады 1979, Олимпиады 1980, в оперативной разработке (Инна Ф., разработка 1979 в течение двух недель, характерного материала не дала, при контрольном наблюдении Инна Ф. проводила валютн. опер. в целях личного обогащения, отстранена), дружеские связи — с Сергеем Тищенко, Андреем Гофманом, Мариной Дубновой фил.ф. (вызваны, проведена беседа, предупреждены), с июля 1980 г. affaire c Антонией Сарту (Сарту, Антония, Сарту, Микеле и Козенца, Мариза, досье отдельно).
— Дальше бесконечно, густо-густо. О, сколько тут, подробно, «Омнибус» и все конкретные детали по фондам Ватрухина и Оболенского. Вижу, Левкас на меня Кобяева и спустил…
— А и на меня карточка тоже тут?
— Тут, конечно.
Сарту, Антония. Турин, 6 сент. 1958. Прибыла в Москву в 1979 с родителями, отец Микеле Сарту, 1935, Кальяри, Международная организация труда, московское субрегиональное, зав. отд. В М-ве affaire с Виктором Зиманом, июнь 1980 — начало авг. 1980. Передавала лекарства наркотического действия для Трубадура. Участвовала в антисоветских собраниях в квартире Констанции Райх. Антисоветская агитация и пропаганда применима. Снабжала Райх продуктами питания и предметами одежды. Та же А. С. — распространительница провокационной подрывной литературы (газета «Мале» под видом «Правды») в период Олимпиады. Та же А. С. — сопровождающее лицо Олги Мазеры, снявшейся обнаж. для рекламы шуб на Красной площади (газетная вырезка из «Паэзе сера» приложена к карточке — отд. М. О.). Родители А. С. — применимо «нелегальный вывоз за рубежи СССР запрещенных печатных и художественных изданий» см. отд. Транспорт, Скарабеи. Применимо: соучастница непредумышленного (?) убийства в Падуе в 1979 агента Р. Аннунциата выпавшим из окна предметом мебели (шкаф). Обмен о ней с сотрудниками СИСДЕ 3 августа 1980 по поводу теракта в Болонье. Обмен сведениями двусторонн.
NB! А. С. знакома с бывшей командующей партизанским отрядом Оссола, Джанной-Аделаидой Тартини. Предположительно, в августе-сентябре 1980 А. С. обратилась за помощью к Тартини безрезультатно. Тайно выведена из Италии партизанской тропой при содействии оставшегося неизвестным проводника (Красн. бр.?). От агента Питтиса 1981, август, новое имя А. С. — Ортанс Франкини, новое место жительства — Франция. Лион, Монпелье, Париж. С Виктором Зиманом прервана связь. Зиман активно разыскивал. С 1982 стоп розыск. Первый приговор по делу Сарту 1992, в кассации оправдана, полностью обвинения сняты в 2000, дело сдано в архив. Остальн. следств. прекр. за давн. в 2003. А. Сарту с 1981 — формально супруга Джо Батты Франкини (по данным из СИСДЕ, имя не является подл. — получить из СИСДЕ и СИСМИ справку уточн. имени). С 1981 с Франкини не живет и практически не общается. Дочь Зинаида Франкини 1982 г. р., судима, отбывала заключение в колонии для несовершеннолетних по делу о распространении и хранении нарк. ср. с целью обогащ. Ныне в Кении. Род занятий А. Сарту / О. Франкини — адвокат со специализацией по литературному праву. Деловое партнерство с американским филиалом агентства «Омнибус», с итальянским филиалом связей нет. Виктор Зиман с Ортанс Франкини не пересекается и не имеет сведений о ее подлинной личности.
Лично мной еще в 1980 году принято решение соединению этой пары всемерно препятствовать.
Он читал, отдал ей первый лист, читал вторую карточку. Зажигалка угасла на ветерке.
Внезапно обнаружилось, что у него прочистились и горло, и нос, и уши, промылись водою слез. Устройство близорукого глаза позволяло сблизи читать при свете — звезд? Светляков?
В лесу было уже не так темно. С семи часов был будто молоком разведен негустой ночной воздух. Закипало и бурлило что-то вроде кастрюли на газу.
Это сколько же существ одновременно посмотрело на часы, продрало глаза, приподняло головы. Заворошилось и зажило.
А солнце только начинало разбираться с первыми вопросами — откуда ему вылезать и какой бочок недоношенных олив срочнее прогревать-жалеть.
