Дэн Симмонс - Террор

Многим ли людям выпадает шанс начать новую жизнь в его возрасте? Многие хотели бы получить такую возможность.

Последует ли за ним Безмолвная? Сможет ли она выносить любопытные взгляды и смешки матросов и еще более любопытные взгляды и перешептывания «цивилизованных» американцев в каком-нибудь городе Новой Англии или в Нью-Йорке. Поменяет ли свои меховые одежды на хлопчатобумажные платья и корсеты из китового уса, зная, что навсегда останется совершенно чужой в совершенно чужой стране?

Она сделает это.

Крозье уверен в этом, как ни в чем другом.

Она последует за ним туда. И она умрет там, причем очень скоро. От горя, от сознания своей чуждости незнакомому миру и от злобных, мелочных, враждебных и неукротимых мыслей, которые будут вливаться в нее, как яд из голднеровских консервных банок влился в Фицджеймса, – незримые, злотворные, смертоносные.

Он уверен и в этом тоже.

Но Крозье мог бы вырастить своего сына в Америке и начать новую жизнь в этой почти цивилизованной стране – возможно, стать капитаном частного парусного судна. Он потерпел сокрушительную неудачу в качестве капитана британского военно-морского флота, в качестве офицера и джентльмена – ладно, джентльменом он никогда не был, – но никто в Америке никогда не узнает об этом.

Нет, нет, на любом крупном парусном судне он рано или поздно окажется в порту, где его могут знать. Если какой-нибудь английский военно-морской офицер узнает Крозье, его повесят как дезертира. Но вот маленькое рыболовное судно… выходить в море на рыбный промысел из какого-нибудь прибрежного провинциального городка в Новой Англии, где, возможно, в порту его будет ждать американская жена, воспитывающая вместе с ним сына после смерти Безмолвной.

«Американская жена?»

Крозье украдкой бросает взгляд на Безмолвную, шагающую в упряжи справа от него. Сполохи малинового, красного, фиолетового и белого света расцвечивают ее меховую парку и капюшон. Она не смотрит на него. Но он уверен, что она знает, о чем он думает. А если не знает сейчас, узнает позже, когда ночью они будут лежать рядом и видеть сны.

Он не может вернуться в Англию. Он не может отправиться в Америку.

Но альтернатива…

Он дрожит и натягивает капюшон пониже, чтобы оторочка из меха белого медведя лучше удерживала тепло дыхания.

Френсис Крозье не верит ни во что. Жизнь дается лишь раз, и она несчастна, убога, отвратительна, жестока и коротка. В ней нет плана, нет смысла, нет скрытых тайн, которые возмещали бы столь очевидные горести и банальность. Ничто из того, что он узнал за последние шесть месяцев, не убедило его в обратном.

Не так ли?

Вместе они тащат сани все дальше по замерзшему морю.

На восьмой день они останавливаются.

Это место ничем не отличается от всех остальных, которые они миновали в своем движении по замерзшему морю на прошлой неделе – возможно, лед здесь чуть ровнее, возможно, крупных ледяных глыб и торосных гряд здесь поменьше, но, в сущности, это все тот же пак. Крозье видит поодаль несколько маленьких полыней – пятна темной воды смотрятся как дефекты на белом льду, – и лед здесь местами растрескался, образовав несколько маленьких временных, никуда не ведущих каналов. Если весна в этом году не собирается наступить двумя месяцами раньше положенного срока, она хорошо изображает свое пришествие. Но за проведенные в Арктике годы Крозье не раз видел подобные ложные весенние оттепели и знает, что по-настоящему пак начнет вскрываться только в конце апреля, если не позже.

Тем временем у них имеются участки открытой воды и полным-полно отдушин – возможно, даже шанс убить моржа или нарвала, коли таковые появятся, – но Безмолвная не намерена охотиться.

Они оба выходят из упряжи и оглядываются по сторонам. Они сделали остановку во время короткой интерлюдии полдневных сумерек, которые сейчас сходят за светлое время суток.

Безмолвная становится напротив Крозье, снимает с него рукавицы, а потом снимает свои. Ветер очень холодный, и без рукавиц нельзя оставаться долее минуты, но в течение этой минуты она держит его за руки и пристально смотрит ему в глаза. Она переводит взгляд на восток, потом на юг, потом снова на него.

Вопрос понятен.

У Крозье бешено колотится сердце. Сколько он себя помнит, такого страха он не испытывал ни разу за все годы взрослой жизни – и уж конечно, не испытывал в ночь, когда Хикки напал на него из засады.

– Да, – говорит он.

Безмолвная натягивает рукавицы и начинает разгружать сани.

Пока Крозье помогает ей выгружать вещи на лед, а потом разбирать сами сани, он снова задается вопросом, каким образом она нашла это место. Он успел понять, что, хотя иногда Безмолвная ориентируется по звездам и луне, чаще всего она просто уделяет самое пристальное внимание ориентирам на местности. Даже посреди пустынных ледяных полей она тщательно считает торосные гряды и наметенные ветром сугробы, неизменно подмечая, в каком направлении тянутся гряды. По примеру Безмолвной Крозье начал измерять время не днями, а периодами сна: сколько раз они останавливались для сна – неважно, днем или ночью.

Здесь, на льду, он стал много лучше разбираться – почерпнув знания от Безмолвной – в особенностях холмистого льда, старого зимнего льда, новых торосных гряд, толстого пака и опасного нового льда. Теперь он может найти канал во льдах, находящийся на расстоянии многих миль от него, просто по потемнению нависающих над открытой водой облаков. Теперь он обходит стороной опасные расселины и рыхлый лед, почти не отдавая себе отчета в своих действиях.

Но почему именно это место? Откуда она знала, что нужно прийти именно сюда, чтобы сделать то, что они собираются сделать?

«Я собираюсь сделать», – думает он, и сердце у него начинает биться чаще.

Но еще не сейчас.

В быстро сгущающихся сумерках они связывают поперечины и вертикальные стойки разобранных саней, сооружая незатейливый каркас маленькой палатки. Они проведут здесь лишь несколько дней – если только Крозье не останется здесь навеки – и потому не пытаются найти сугроб для строительства снежного дома, да и не особо заботятся о качестве палатки. Это будет просто временное укрытие.

Несколько шкур пойдут на наружные стенки, все прочие пойдут внутрь.

Пока Крозье расстилает внутри шкуры и меховые полости, Безмолвная быстро и ловко вырубает ледяные блоки из ближайших ледяных валунов и возводит невысокую стену с наветренной стороны палатки. Это несколько защитит от ветра.

Зайдя в палатку, она помогает Крозье установить плошку с салом, над которой готовят пищу, и раму из оленьих рогов в «прихожей», а затем они принимаются растапливать снег, чтобы получить воду для питья, и сушат свою одежду на раме над огнем. Ветер завывает над пустыми полуразобранными санями, от которых теперь остались одни только полозья.

Три дня они оба постятся. Они ничего не едят и пьют воду, чтобы унять бурчание в желудке, но покидают палатку на долгие часы – даже когда идет снег, – чтобы размяться и разрядить нервное напряжение.

Крозье поочередно мечет оба гарпуна и оба копья в большой ледяной валун; Безмолвная забрала оружие у своих убитых сородичей и еще несколько месяцев назад приготовила один тяжелый гарпун с длинной веревкой и одно легкое копье для каждого из них, очевидно с учетом того, что Крозье встанет на ноги.

Теперь он швыряет гарпун с такой силой, что тот входит в ледяную глыбу на десять дюймов.

Безмолвная подходит ближе, откидывает капюшон и пристально смотрит на него в переливчатом свете сполохов сияния.

Он трясет головой и пытается улыбнуться.

Он не знает, как сказать на языке жестов: «Разве не так ты поступаешь со своими врагами?» Вместо этого он неловко обнимает Безмолвную: мол, он никуда не уйдет и не собирается использовать гарпун по назначению в ближайшее время.

Крозье никогда прежде не видел такого полярного сияния. Весь день и всю ночь ниспадающие с небес занавесы переливчатого цвета мечутся от одного горизонта до другого, а средоточие всего этого великолепия, похоже, находится прямо над ним. За все годы, проведенные в экспедициях у Северного или Южного полюса, он ни разу не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего такое буйство света и красок. Теперь слабый свет солнца, поднимающегося над горизонтом на час или около того в середине дня, почти не приглушает яркость поднебесного огня.

И теперь воспринимаемые зрением фейерверки имеют звуковое сопровождение.

Повсюду вокруг лед гудит, трещит, стонет и скрежещет под страшным давлением – грохот взрывов сменяется массированным огнем пехоты, – переходящим в пушечную канонаду.

Шум и постоянное колебание пакового льда под ними еще сильнее нервируют Крозье, и без того измученного ожиданием и донельзя издерганного. Теперь он ложится спать не раздеваясь – плевать, что потеет и мерзнет в одежде, – и в течение каждого периода сна раз по пять просыпается и выходит из палатки в уверенности, что огромное ледяное поле раскалывается.