Очень легко себя уговорить — он купил Ангелов, чтобы не проспать, если дети вдруг проснутся и начнут беспокоиться. Именно для этого… но без четверти двенадцать он достает магнитную карточку из ящика в кухне и вставляет ее в дверь.
Зажигает свет и вспоминает строки Алис Рами.
Жду и тоскую.
Тиканье старых часов…
Взгляд, ответ, танец,
Где-то ты есть.
Шаг вниз по лестнице. Спущусь и посмотрю, вот и все.
Вслушивается — тишина. Ангел молчит.
Спускается по лестнице до конца.
Никаких камер. Мария-Луиза сказала — в подвале нет камер наружного наблюдения. Нет — значит нет. Почему он должен ей не верить? Он невидим.
Тень его скользит по полу, но сам он невидим.
Многоцветные изображения животных развешаны вдоль всего коридора. Вот эта, с купающимися крысами, покосилась. Ян быстро поправляет раму.
Как и накануне, лифт стоит внизу, словно кто-то нажал на кнопку специально: пожалуйста, Ян, лифт подан. Он останавливается и задумывается. Подумать только — войти, нажать на кнопку и подняться туда, в коридоры Санкта-Психо.
А камера на двери лифта? Может, есть, а может, и нет. Если нет, что ж… подняться и выйти, посмотреть, что произойдет. Притвориться, что ошибся. Или что он один из пациентов…
Но Ян не открывает дверь. Прислушивается к Ангелу-приемнику, подкручивает громкость. Все тихо. Ему так и хочется прошептать: «Привет!»
Но продавец сказал, что микрофона на приемнике нет. Или его надо специально включать. Потом разберемся.
Вы ребенка слышите, он вас нет. Можете заниматься, чем хотите, сказал продавец.
Ян отходит от лифта и идет дальше, туда, где коридор поворачивает. Почти сразу за поворотом — стальная дверь, широкая стальная дверь. Та, что ведет в убежище.
Он протягивает руку и поворачивает большую ручку — та подается. Он берется за нее обеими руками и нажимает что есть сил — в замке что-то щелкает. Он нажимает плечом. Медленно, с трудом открывает тяжеленную дверь.
Внутри черно. Ни единый лучик света не пробивается сквозь бетонные стены. Окна… какие окна в подвале?
Он шарит по стене и наконец находит выключатель. Лампа дневного света под потолком мигает и разгорается. Он стоит у двери низкого и длинного помещения — не меньше пятнадцати метров. Здесь должны укрываться больные в случае ядерной войны.
Ян делает шаг вперед, и тут же в убежище отдается эхо детского голоса:
— Ма-ама!
Он вздрагивает. Ангел ожил. Чей это голос? Похоже, девочки. Матильда?
Он замирает затаив дыхание. Молчание. Тихий шорох в динамике. Разговаривает во сне? Как будто бы все спокойно… но если ребенок проснется, он, Ян, не может здесь оставаться.
Он нервничает, но все же кидает последний взгляд на бомбоубежище. Ковровое покрытие на полу, белые стены. Матрас на полу, подушки.
А на левой стене в другом конце убежища — еще одна дверь. Тоже стальная.
Интересно, а та дверь тоже открыта? Отсюда не видно.
И кто там его ждет? Алис Рами? Убийца Иван Рёссель?
— Ма-ама!
Его зовет Матильда. Он круто поворачивается, закрывает стальную тяжелую дверь и быстро идет, почти бежит по коридору. Он чувствует себя предателем — зачем он сюда поперся? зачем оставил детей одних?
Две минуты — Ян открывает кодированную дверь в кухне и напрямик бежит в спальню.
Открывает дверь и слушает.
Все тихо. Опять тихо. Несколько минут стоит неподвижно. Дети не шевелятся. Спят глубоко и спокойно. Он старается попасть в такт их дыхания, но это ему не удается.
И ему надо спать. Как детям.
Десять минут первого.
Надо спать. Если он будет полуночничать, сломается биоритм, и ночь превратится в день.
Но ему совершенно не хочется спать.
Он размышляет… собственно, это всего-навсего игра ума, точно так же все начиналось и с Вильямом в ельнике. Но Ян упорно возвращается к одной и той же мысли: как ему незаметно, при этом не подвергая риску детей, пробраться в Санкта-Психо?
Уже поздно. Время в баре «У Билла» тянется, как сироп, но спать не хочется — ночные дежурства в «Полянке» сделали из Яна настоящую сову. В свободные дни он спит до десяти, а ложится далеко за полночь. Ритм для него совершенно непривычный, и, хоть он не пьет ни капли спиртного, чувствует себя уставшим.
«Богемос» только что закончили часовую импровизацию, а он тем временем почти допил свое безалкогольное пиво. Рядом за столиком два незнакомых парня обсуждают приемы самообороны.
— А нож? — спрашивает один.
— Нож — другое дело. От ножа не защитишься.
— Да знаю я, но…
— Что — но? Ты кулак, а он по нему ножом…
— Тогда надо мечом запастись, — смеется второй.
Ян в разговор не вступает, попивает свое пиво. Сегодня в баре никого знакомых — ни Лилиан, ни Ханны… никого. Он уже готов идти домой в одиночестве и завалиться спать. Тоже в одиночестве.
Над столом нависает тень.
— Привет!
Ян поднимает глаза — незнакомый парень примерно его возраста. Черные брови и блондинистый конский хвост.
Хотя нет… не совсем незнакомый. Солист «Богемос». Он снял свою черную куртку, и теперь на нем только белая хлопковая футболка. Шея обмотана полотенцем.
— Как дела?
Что на это сказать?
— Спасибо, хорошо.
С таким же успехом можно было ответить «спасибо, плохо». Или «спасибо, все хуже и хуже».
Певец присаживается к столу. Голос у него слегка хриплый, но очень приятный — теплый, дружелюбный. Вытирает лоб полотенцем.
— Мы незнакомы, я знаю… неважно. Все спокойно.
— Конечно… — Ян по-прежнему не понимает, какой тон ему выбрать.
— Но я тебя видел… а ты? Ты меня видел?
— Нет… не понимаю, что ты имеешь в виду.
— С другой стороны заграждения… на своей второй работе. Ты же ездишь в детсад на велосипеде?
Ян ставит кружку на стол. До него доходит смысл сказанного. Он невольно понижает голос:
— Значит, ты работаешь в Санкта… в больнице?
Кивок.
— Ночбез.
— Как это?
— Отдел безопасности, ночной подотдел.
У Яна по спине побежали мурашки. Сердце заколотилось.
Наверняка в подвале все-таки есть камера наблюдения. Его сфотографировали. Или видели. Сейчас прибегут другие охранники, выкрутят руки, начнут допрашивать…
Но его собеседник сидит совершенно спокойно и улыбается.
— Я знаю, тебя зовут Ян. Ян Хаугер.
Ян кивает — что ему еще остается?
— А ты? — Можно попробовать поддерживать независимый тон.
— Реттиг… Ларс Реттиг.
— Странно, Ларс, что мы встретились здесь…
— Ничего странного. Я знаю, кто ты. И я хотел с тобой встретиться.
— Зачем?
— Затем, что нам нужна помощь.
— Какая помощь?
— Помощь в помощи. Мы стараемся помочь заблудшим.
— Заблудшим?
— Больным в Санкта-Психо… Ты хочешь, чтобы им стало лучше?
Ян молчит. Он нарушает все правила — сидит и болтает с охранником из больницы… а как же обет молчания? Но, как ни странно, он успокоился — Ларс Реттиг, похоже, не желает ему вреда.
— Может быть… а о чем речь? О какой помощи?
Ларс молчит несколько секунд, как опытный оратор перед выступлением, потом наклоняется к нему поближе и понижает голос:
— Запреты. Мы все устали от запретов.
— Кто — мы?
Ларс, не отвечая, встает из-за стола:
— Поговорим в другой раз. Я тебя найду. — Он поощрительно улыбается и добавляет: — Ты поможешь нам, Ян. По глазам вижу.
— Что ты видишь?
Реттиг улыбается:
— Что я вижу? Вижу, что ты готов защищать слабых.
Все до единого дети в «Полянке» обнимают зверей. В «Полянке», согласно распорядку дня, — час мягкой игрушки. Очередной ритуал. У кого нет своего любимца, может взять в корзине. И воспитатели тоже ходят по школе с мягкими игрушками. Медвежата, тигры и жирафы с тонкими неустойчивыми ногами. Мира таскает за собой длиннющего питона в красную и белую полоску, а у Жозефин — розовый лось.
Звери-хранители, думает Ян. Ему досталась золотисто-желтая рысь. Собственно, не досталась, он сам ее выбрал — правда, после того, как все уже разобрали свои игрушки. Рысь изрядно потрепанная, но миловидная и ничем не пахнет.
— Как его зовут? — спрашивает Матильда.
— Это… Лофти. Ты ведь знаешь, это рысенок. Он прибежал сюда из леса… из далекого леса.
— А зачем? Почему он не остался в своем лесу?
— Потому что он… потому что он любит детей. Он захотел узнать, как вы здесь живете. И поиграть с вами.
У Лео — одноглазый кот, он сжимает его так крепко, что кот сплющился и стал длиннее, чем было задумано.
— А как его зовут, Лео?
— Фредди.
— И кто это?
— Не знаю… погляди-ка.
