– Подозрительным было бы то, если бы место укола на плече Хосефы обнаружили вы, а не я. И если бы шприц был пустой. По-вашему, что же, я сдал сам себя?
– По-моему, каждый из нас что-то скрывает.
– Начните с себя, Берроу, что скрываете вы?
10
Фокусник
Мне казалось, я видел свои фото повсюду, мне казалось, все люди смотрели на меня, останавливались посреди улицы, выходили из магазинов, доставали свои телефоны и начинали снимать.
Каждый звук, издаваемый улицей, словно скрёбся по расшатанным нервам, тихой поступью, пронзительным током, отдаваясь гулом в ушах. Всё пугало и издевалось: и звук колокольчиков на двери ближайшей пекарни, и охранник возле неё, даже водители в своих автомобилях словно высматривали меня из толпы. Движение остановилось, все замерло, будто в стоп-кадре – и машины, и люди вокруг.
Я пытался идти быстрей, то и дело задевая прохожих, я хотел побежать, но не мог…
– Эй! Осторожней! – услышал я чей-то голос.
Это продавец свежих фруктов кричал на меня. Я налетел на его прилавок, рассыпал несколько яблок, помог собрать, одно засунул в карман. Это был и обед, и ужин. Чёрт возьми, у меня в квартире полно тайников, в кармане – часы за пару миллионов, а я не мог даже нормально поесть.
Если меня ищет Амаро и не ищут люди Майлза, значит ли это, что я ничего не украл, что часы всё та же подделка? Или же Майлз ещё ничего не понял? Наверное, так и было. Один уже начал погоню, другой только начнёт.
Я проходил мимо лавки с китайским фарфором, когда одна из тарелок с грохотом взорвалась. Потом ещё одна, и ещё, и вот уже весь товар превратился в кучу осколков, разлетевшихся по земле. Продавец спрятался под прилавок, я побежал в продуктовые ряды.
В меня стреляли напропалую, на рынке поднялся крик. Я был в самой гуще людей и пробирался вслепую: за спинами, за тележками, прислушиваясь к возможным хлопкам. Вскоре стрельба прекратилась, я хотел высунуться, но не мог: если кто-то поймёт, что стреляли из-за меня, меня сдадут тут же. Я шёл дальше и дальше, слившись с гулкой толпой, проходя мимо прилавков, меняя ряды на ряды. Чем дальше в глубь рынка, тем меньше кричащих, многие и не поняли ничего. Я шёл уже ровным шагом, высматривая людей.
Кажется, он ушёл. Или они? Может, это целая шайка. Чёрт бы тебя подрал, долбаный старый ублюдок, с этими твоими часами! Я встал возле продавца с сухим имбирём.
– Не работаем, уходите! – махал на меня смуглый турок и убирал ящики со стола. – Идите, идите! – кричал он, ругаясь, оглядываясь по сторонам.
– Тише ты! Тише!
– Иди куда шёл! Не работаем! – Он поставил передо мной табличку «Закрыто», которую тут же снесло быстрой пулей.
Я ринулся к центральным воротам, краем глаза ловя бегущий в толпе силуэт. Он был похож на одного из тех громил, которые схватили меня возле бара, все они были похожи, все на одно лицо. Я бежал, сбивая корзины, снося с ног людей… Выход уже виднелся, когда раздался ещё один выстрел. Все закричали и ринулись кучной волной, подхватив в тот поток и меня, выплеснув так за ворота. Тесный рынок сменился развилистой улицей и дорогой в четыре ряда.
Я огляделся по сторонам.
Возле самых ворот – каморка ремонтника обуви, в ней мастер пришивает подошву, я заваливаюсь к нему.
Он ругается, но никто его не слышит, даже я. Мастер – немой. Я прижимаю палец к губам. Тот хмурится и что-то бормочет, продолжая шить. На мужчине: старые кеды, чёрные брюки в стёртых до блеска коленях и порванный вязаный свитер, растянутый по краям. Я кое-как прошу поменяться одеждой, показывая, что снимаю свою, он осматривает мой костюм и кивает. Теперь я одет, как он. Защёлкиваю часы на запястье, прячу их под длинный рукав. Глухонемой рассматривает мой пиджак на себе, поглаживая дорогую ткань, хлопает по моим бывшим карманам, достаёт моё яблоко, телефон и кошелёк.
Можно было не возвращать, он абсолютно пустой. Я забираю вещи, благодарю. Мастер светится беззубой улыбкой и что-то бормочет на своём рыбье-немом.
Сижу у него ещё с час, хрущу зелёным огрызком. Он понимает, что я в беде, но не выгоняет, молчит. Так и штопает чужие ботинки, изредка косясь на меня.
– Хороший, – еле понятно, горловым эхом произносит мастер, показывая на меня чёрным пальцем.
– Хороший? – переспрашиваю. – Я?
Он кивает и берёт новый башмак.
Я пожимаю плечами. Ты ошибся, немой сапожник, хорошего во мне почти нет.
От меня пахло кожей и обувным клеем, когда через час я вышел на воздух. Крики затихли, рынок уже опустел. Я бродил между домами, прячась в тени балконов, думая, куда бы примкнуть.
Неоновая вывеска тихоокеанского бара звала мигающим крабом, пьющим пиво из кружки, зазывающим свободной клешнёй.
Мне нужно подзаработать.
Бар был наполнен людьми и застоялым запахом хмеля. Страх слегка отпустил, я пробрался за дальний столик и принялся рассматривать людей. Раньше мне хватало и пары минут, чтобы выследить потенциальную жертву, но сейчас я плохо соображал. У меня совсем не было денег…
– Эй, официант!
Я заказал мартини.
– С двумя оливками, пожалуйста, и ещё три пустых стакана.
– Мы не приносим пустые, – сказал он.
– Хорошо, налейте в них воды.
Выпив мартини и вылив воду на пол, я положил оливку под один из стаканов и стал их мешать.
Через пять минут возле меня собралась небольшая компания разнокалиберных выпивох.
Отличие от обычной игры в напёрстки было в том, что стаканы были прозрачными, и оливку все точно видели, ровно до того момента, когда просили поднять стакан, тогда-то оливка оказывалась в другом.
– Да иди ты! – кричал один. – Ты кто ж такой, твою мать! Давай ещё раз!
– Нет, я больше не могу, – сказал я и встал.
– Двадцатку даю! – ударил он купюрой о стол.
Я просидел так около часа, собрав немалую группу зевак.
– В карты давай со мной! – вдруг предложил кто-то.
– Да, давай в карты! – закричала толпа.
Мы сидели за круглым столом, я перемешивал замасленную колоду.
– Нет уж, дай-ка мне, – потянулся ко мне бородач. Они ещё не смекнули, что я уже их всех обыграл.
За столом четверо, на столе – покер, колода по центру растёт, у каждого по несколько карт, я раскрываю свои.
На меня смотрит раскрасневшийся глаз, другой скрыт под чёрной повязкой. Он таращится на мои карты, потом на меня, и снова на карты, и опять на меня, глаз наливается злостью, скрипят щербатые зубы, рот кричит, извергая слюни:
– А откуда туз?! А?!
Другие смотрят на стол.
– Ты что, сволочь, запрятал его, да? – кричит он.
– Спрятал, ага, в рукав, а потом достал! – вопит другой.
– А это не его рожа на столбах висит? – орёт третий.
И уже вся толпа поднимает пьяный вой.
– Парни! У меня бумажник пропал! – вдруг кричит кто-то.
– А у меня деньги!
Я встал из-за стола и попятился назад.
– Бей его!
Щербатый мужик опрокинул стол. Карты, фишки и рюмки разбросало по полу, гул стих на мгновенье, бармен вытянул шею и снова спрятал голову в плечи, а взгляд в протираемый им стакан. Пока не прикончат кого-то, здесь можно всё.
Кто-то толкнул меня в спину, прямо на кулак бородатого мужика.
Меня свалили под стол и стали пинать ногами. Единственное, о чём я молился, чтобы они не вызвали полицейских, уж лучше мне поломают рёбра, чем начнут выяснять, кто я.
Голова нещадно кружилась, кто-то рылся по моим карманам, руку с часами я положил под себя. У меня украли бумажник и всё, что я здесь заработал. Под столом пахло кровью и пылью, я не знал, сколько так пролежал – может, час, может быть, больше.
– Оставь его, – послышался хриплый голос.
– Обокрасть нас хотел, урод!
Ещё один удар напоследок, и они разошлись
Всё ломило от боли. Тело ныло во всех местах. Меня вырвало под этот же стол, или это было чужое…
