Дверного молотка не было, потому я использовала свой складной зонтик (очень полезные штуки эти складные зонтики) и энергично постучала в дверь. Мы подождали. Еще подождали. Минуты шли, а я думала, что если это будущее, то оно не очень-то приветливое, когда Мэйзи сказала:
— Из дымовых труб идет дым, мэм.
— Где? Ах да, точно. Тогда я осмелюсь сказать, что они просто не услышали наш стук. Дом ведь такой большой. Я думаю, нам нужно попытаться войти, Мэйзи, мы же пришли по совершенно законному поводу.
Поразмыслив, я пришла к выводу, что слово «законный» было не вполне тактичным, учитывая обстоятельства, но Мэйзи, похоже, не заметила.
Так что я потянула за огромное железное кольцо. Дверь сначала слегка сопротивлялась, а потом сдвинулась с места и открылась.
Петли пронзительно завизжали, как тысяча привидений в муках ада, и мы вступили внутрь. Тяжелая старая дверь сама захлопнулась, со стуком встав на место, как могильный камень, который сдвигается только в день Страшного суда; и, если этот звук жители Мортмэйна слышат каждый раз, когда кто-то заходит или выходит, я не удивляюсь, что некоторые из них, как выразилась мать, слегка придурковатые.
Как только дверь закрылась, мы обе застыли, ожидая, что сразу появятся люди и спросят, с чем мы пришли, но нигде ничего не пошевелилось. Чувствовался старый запах плесени и мышей, и повсюду было довольно темно, с болезненной, удручающей мрачностью, что забило меня почувствовать себя так, словно мы попали в тоннель. Но через мгновение мои глаза привыкли, и я увидела, что мы находимся в просторном холле, стены которого были обшиты хорошими старыми панелями; жаль только, что никто не удосужился отполировать или хотя бы вытереть с них пыль. В холл выходило несколько открытых дверей, а в конце его была широкая лестница с прогнутыми невысокими ступенями и прекрасными резными перилами.
Кем бы ни был владелец Мортмэйн-хауса, он явно был человеком проницательным. Припоминаю, отец однажды говорил, что это был какой-то помещик, который принимал участие в «Пузыре южных морей»[12] и потерял все деньги, бедняга, хотя отец никогда не испытывал особой симпатии к рискованному вложению денег: «Это не пристало джентльмену, и ты должна считать, тебе повезло, Шарлотта, что Эдвард такой надежный, когда речь идет о финансовых делах».
— Мы осмотрим дом, — твердо сказала я Мэйзи.
Сейчас я понимаю, что это было не самое обдуманное решение. Теперь, когда я пишу эти строки в полном одиночестве в своей старой спальне (восхитительно хоть какое-то время не делить постель с Эдвардом!), я могу совершенно точно сказать, что это был глупый поступок.
Но мы вошли, Мэйзи и я, Безрассудство и Невинность, рука в руке, в логово льва или в дьявольскую берлогу, чем бы это ни было. Я громко спросила, есть ли там кто-нибудь («Всегда будь вежливой, Шарлотта, вне зависимости от обстоятельств…»). Пугающее эхо моего голоса вернулось к нам, как если бы дом был совершенно пустым, и бедная маленькая Мэйзи съежилась от испуга. (Рожденная в Ист-Энде в семье из четырнадцати человек, она не привыкла видеть такое количество пустого места.) И чтобы приободрить ее, не говоря уже о себе самой, я сказала, что мы пойдем и осмотрим дом.
Мортмэйн — ужасное место. Стены влажные, и повсюду отвратительно пахнет, и нам приходилось переступать через лужу на полу, где скапливался капающий конденсат. По крайней мере, я притворилась, что это конденсат — другие объяснения были бы слишком отталкивающими. Темный лабиринт промозглых коридоров заставил меня вспомнить лабиринт минотавра, высокомерно требующего девственницу раз в год (интересно, почему монстры в сказках всегда мужчины и почему они всегда требуют девственниц?).
По мере продвижения по коридорам мы слышали непонятно откуда доносившийся стук посуды, и несколько раз мы почувствовали запах готовящейся еды. Не очень хорошей еды, судя по запаху, вообще-то это была вареная капуста и постная похлебка, насколько я поняла, но это уже было что-то домашнее, ободряющее (есть что-то обнадеживающе-земное в вареной капусте). Но на самом деле это нисколько не подбодрило нас, потому что всякий раз, когда мы пытались идти на звук, надеясь найти хотя бы какую-то кухню, мы заходили только еще глубже в темноту. Как в кошмаре, когда ты видишь место, в которое хочешь попасть, но никак не можешь к нему приблизиться. Я начала думать, не стоило ли нам взять с собой клубок ниток или хотя бы палочку угля, чтобы делать пометки на тупиковых коридорах.
Я уже подумала, что несмотря на вареную капусту Мортмэйн все же заброшен, когда мы завернули за угол, где сходились два коридора, и вдруг увидели ребенка. Сначала мне показалось, что это просто игра теней, но потом он пошевелился, и я увидела, что это был ребенок лет десяти. Как ни печально, я не смогла сразу понять, мальчик это или девочка, из-за чрезвычайной худобы, бесформенной рваной одежды и очень коротко остриженных волос.
— Незваные гости? — сказало маленькое создание. — Пришли посмотреть на нас, да?
Акцент был не вполне местный, но в нем был небольшой оттенок, который напомнил мне, что мы почти в Уэльсе и что уэльсцы создают самую прекрасную музыку. И еще я подумала, что при других обстоятельствах этот грубый, подозрительный голосок мог бы петь прекрасные уэльские баллады, и любовные песни, и военные элегии.
Я сказала так мягко, как смогла:
— Конечно, мы пришли не на вас смотреть. Просто зашли. Посмотреть, что это за место.
Ребенок рассматривал нас, наклонив голову, и мне вдруг ужасно захотелось подбежать к нему, обнять, чтобы вдохнуть тепло в его напряженное личико, взлохматить его короткие волосы и сказать, что мир за пределами этих стен — хорошее место. Конечно же, я этого не сделала. Почти слышу, как шокированный голос матери говорит: «Но у него же могут быть блохи, Шарлотта, или вши!» Меня не особо волнует, хоть были бы и те и другие, но пришлось преодолеть неожиданно нахлынувшие чувства и напомнить себе очень твердо, что, если бы Виола и Соррел выжили, их детство было бы совсем другим! Как глупо! И все же в течение нескольких минут я боролась с тем, чтобы проявить свои чувства. «Леди никогда не должна устраивать сцену, Шарлотта».
Ребенок продолжал внимательно нас рассматривать. А потом сказал:
— Но о нас вы тоже хотите что-нибудь узнать, так? Вот почему сюда приходят все взрослые. Мы знаем это.
— Возможно, будет ребенок, которого нам придется принести сюда жить. — Как только я сказала это, я уже знала, что не позволю ребенку Мэйзи остаться здесь, даже если мне придется усыновить его самой и бороться с Эдвардом и его матерью.
— А, ублюдок, — сказал ребенок неопределенным тоном — мол, вот и все. — Сюда таких много приносят.
Неожиданное использование этого слова и молчаливое осмысление его значения не должно было меня шокировать, но шокировало. Я сказала:
— Здесь живет много детей?
— Иногда больше, чем других. Многих забирают, правда.
— В новые семьи? — Ведь Мортмэйн был, в конце концов, честным и официальным приютом, где сиротам могли подобрать достойные дома…
— Семьи? — насмешливо сказал ребенок. — Нет. — Это было почти, но не вполне «не-а». — Вы откуда взялись, миссис? Когда мы становимся достаточно взрослыми, нас забирают мужчины.
— Мужчины? Я не понимаю… — Не будь наивной, Шарлотта, конечно, ты понимаешь!
Ребенок посмотрел на меня с презрительным сожалением:
— Для заведений в Лондоне. Они покупают для них детей. Вы разве ничего не знаете?
Бордели. Заведения с дурной репутацией. Но дети? Да, дети, Шарлотта. Ты же знала, что это практикуется, разве нет?
Я знала, конечно, знала. Но я с трудом повторила:
— Сюда приходят люди, чтобы забрать маленьких девочек?
— Не только девочек.
— И мальчиков тоже забирают?
— Некоторые мужчины любят мальчиков, разве вы не знали?
Я не стала отвечать.
— Но разве вы ничего не можете с этим сделать? — сказала я. — Прости, я не знаю, как тебя зовут…
— Робин.
Это было мальчишеское имя, но по тому, как она сказала это, я поняла, что это был женский вариант. Это была маленькая девочка, чьи волосы должны быть завиты в локоны и которая должна быть одета в кружева и ленты вместо этих ужасных бесцветных и бесформенных лохмотьев.
— Итак, Робин, разве здесь нет никого, кому вы могли бы сказать? Про этих мужчин, которые приходят.
— А кому можно сказать? — Снова нота презрения. — Они же все в доле. Мы никому не доверяем. Особенно незваным гостям. — Это было сказано с вызовом.
— Мне ты можешь доверять. Точно можешь. Возможно, я смогу сделать что-то, чтобы помочь вам.
Она посмотрела на меня задумчиво, словно решая, Насколько можно доверять нам. Я подумала, что она оценивает мою одежду и ее возможную стоимость, и мне стало на удивление легче, что, несмотря на то, что я все еще ношу траур по моим детям, я надела шерстяное платье темно-серого цвета с очень непритязательной шляпкой («Всегда одевайся соответственно случаю, Шарлотта, не нужно смущать тех, кому повезло не так, как тебе»).
