— Добрый день, — сказал судья.
— Добрый день, — ответили юристы, но Антонио Гарсиа их не слышал: он зарылся носом в бумаги. Такова была манера судьи. Вместо того чтобы объявить заседание открытым, он, заняв свое место, минут пять читал… может быть, почту, а может быть, разгадывал кроссворд. Возможно, он пытался подчеркнуть, что наделен особой властью над присутствующими. Создавалось впечатление, что судебная власть города Майами готова пуститься во все тяжкие, лишь бы произвести впечатление на публику. А началось все это с того момента, когда судья Мэрилин Майлиан, оставив свою рутинную работу, превратилась в ведущую телевизионной передачи «Суд идет». Конечно, не каждый судья южной Флориды желал занять ее место, но поступок Майлиан сыграл определенную роль. Теперь судьи, выносившие приговор по криминальному делу, редко обходились без сакраментальной финальной фразы: «Вы самое слабое звено, прощайте!»
Джек покосился влево и увидел, что у его клиентки дрожат пальцы. Она уловила на себе его взгляд и взяла себя в руки. Как это характерно для Джесси! Она никогда не допускала, чтобы кто-либо уличил ее в слабости.
— Мы уже почти выиграли, — шепнул ей Джек.
Она ответила напряженной улыбкой.
До этого дела они виделись последний раз лет шесть назад. Джесси бросила его, а через полгода позвонила и пригласила на ленч, возможно, в надежде наладить отношения. Но к тому времени Джек был влюблен в Синди Пейдж, сейчас — миссис Джек Свайтек. И собирался объявить о помолвке на ближайшей вечеринке. Следовало отметить, что сегодня Синди куда красивее, чем была тогда, но то же самое можно было сказать и о Джесси. Но разумеется, совсем не по этой причине он взялся за дело, которое намеревался выиграть. И вовсе не потому, что его преследовали навязчивые воспоминания о длинных темно-рыжих волосах Джесси, разметавшихся по подушке. Попав в беду, она обратилась к нему, как к старому другу. Он вспомнил первый свой разговор с Джесси после долгой разлуки.
— Врач сказал, что жить мне осталось два года. Максимум три.
На секунду Джек лишился дара речи. Потом выдавил:
— Черт, Джесс… Мне безумно жаль.
Она, казалось, была готова разрыдаться. Он пошарил в кармане, хотел найти платок. Джесси опередила его, достала из сумочки салфетку.
— Знаешь, очень трудно… говорить об этом.
— Понимаю.
— Я оказалась чертовски не подготовленной к таким новостям.
— Как и любой другой человек на твоем месте.
— Ничего. Я о себе позабочусь. Всегда могла.
— Да, это верно. — В утверждении Джека крылся подспудный намек на то, что на сей раз все старания будут лишь бесполезной тратой времени.
— Знаешь, когда врач мне сказал, первой мыслью было: да ты никак рехнулся, док. Этого просто быть не может!
— Да, конечно.
— Просто я хотела сказать, что еще ни разу в жизни не сталкивалась с проблемой, с которой не могла бы справиться. И тут вдруг какой-то докторишка заявляет мне, что все, игра окончена.
В ее голосе он уловил гневные нотки.
— Я бы тоже возмутился!
— Я была просто в ярости. И еще страшно испугалась. Особенно когда он объяснил, что́ у меня за болезнь.
Джек не стал спрашивать. Решил, что она скажет ему сама, если сочтет нужным.
— У меня АЛС, амиотрофный латеральный склероз.
— Что-что?..
— По-другому называется болезнью Лу Джерига.
— О-о!.. — А что еще он мог сказать? Лишь протянуть это многозначительное «о-о».
И она тут же подхватила:
— Так ты знаешь, что это за ужасная болезнь?
— Знаю лишь то, что произошло с несчастным Лу Джеригом.
— Говорить легко. Но стоит только представить, что это происходит с тобой… Сознание остается ясным, а нервная система постепенно разрушается. Ты теряешь контроль над собственным телом. В один прекрасный день вдруг понимаешь, что не можешь глотать, потому что мышцы гортани атрофировались. Ты или задыхаешься, или давишься собственным языком.
Она смотрела на него немигающим взглядом.
— И исход всегда один. Летальный, — добавила Джесси. — Через два-три года, максимум через пять, человек умирает.
Он не знал, что сказать. Повисла неловкая пауза.
— Не знаю, могу ли я чем-то помочь. Но если могу, ты только скажи.
— Можешь.
— Говори, не стесняйся.
— На меня подали в суд.
— За что?
— Требуют полтора миллиона долларов.
— Большие деньги, — осторожно протянул Джек.
— Теперь от денег зависит моя жизнь.
— Смешно. Было в нашей жизни время, когда мы думали, что деньги — это ничто в сравнении с нашим счастьем.
Она грустно улыбнулась в ответ.
— Как видишь, все меняется.
— Да уж.
Снова повисло молчание.
— Ладно. Как бы там ни было, это моя проблема. Сам знаешь, я человек ответственный. И собираюсь со всей серьезностью отнестись к собственной болезни. Прежде всего надо привести в порядок все финансовые дела. Лечение дорогое. Ну и потом хотелось бы позволить себе перед смертью нечто экстравагантное — в Европу съездить или что-нибудь в этом роде. Денег у меня немного. Но имеется страховой полис. Я застраховала свою жизнь на три миллиона долларов.
— Почему на такую огромную сумму?
— Видишь ли, когда года два назад рынок ценных бумаг потерял устойчивость, один приятель, финансист, дал мне добрый совет. Уговорил застраховать свою жизнь на крупную сумму, объяснив, что в этом случае процент может стать неплохой прибавкой к пенсии. Может, оно так и было бы, доживи я до шестидесяти пяти. Но в моем возрасте процент практически нулевой. К тому же, как понимаешь, деньги после смерти мне вряд ли понадобятся. Мне нужны деньги, пока я еще жива и могу попользоваться ими в свое удовольствие.
Джек кивнул, понимая, куда она клонит.
— Ты заключила виатикальное соглашение?
— Ты и об этом слышал?
— Просто один мой друг заболел СПИДом и подписал такое соглашение незадолго перед смертью.
— Да, в восьмидесятые годы такие договоры стали особенно популярны. Но они действуют и в случае любой другой смертельной болезни.
— Так все подписано?
— Да. Думаю, ситуация почти стопроцентно выигрышная. Я продаю свой трехмиллионный полис группе инвесторов за полтора миллиона. Получаю деньги сразу и могу ими пользоваться. А они получают свои три миллиона после моей смерти. То есть за какие-то два-три года практически удваивают свой доход.
— Да. Звучит мрачновато, но вроде бы имеет смысл.
— Именно. И все довольны. — Она смотрела уже не так печально. — Тем более что симптомы стали исчезать.
— То есть?..
— Мне становится лучше.
— Но ведь этот самый склероз еще не научились лечить.
— Врач провел целую серию дополнительных анализов.
Только тут Джек уловил в ее глазах странный блеск. Сердце у него екнуло.
— И?..
— И в результате они выяснили, что у меня было отравление свинцом. Симптомы очень схожи. Но отравление — чепуха по сравнению с АЛС.
— Так ты не больна?
— Нет.
— И не умрешь?
— Полностью выздоровела.
В эту секунду он почувствовал облегчение и радость. Но вдруг насторожился.
— Слава Богу. Но почему ты не сказала мне с самого начала?
Она ответила рассеянной улыбкой, затем лицо стало серьезным.
— Просто хотелось, чтоб ты хотя бы на миг почувствовал то, что довелось испытать мне. Ощущение, что тебя неминуемо сразит ужасная, мучительная болезнь.
— Что ж, у тебя прекрасно получилось.
— Вот и славно. Но теперь возникла другая проблема.
— Хочешь подать в суд на придурка, неправильно поставившего диагноз?
— Да нет. Я уже говорила тебе — на меня подали в суд.
— Инвесторы? Из-за полиса?
— Да. Они рассчитывали, что получат три миллиона года через два-три. А теперь получается, что им придется ждать денег лет сорок-пятьдесят. Ну, вот они и хотят получить назад свои полтора миллиона.
— Перебьются.
Она улыбнулась.
— Так ты берешься за это дело?
— Еще бы!
Размышления Джека прервал стук молотка. Судья Гарсиа закончил читать почту, или спортивный раздел в газете, или разгадал кроссворд. Заседание началось.
— Мистер Свайтек, у вас есть вопросы к доктору Херна?
Джек взглянул на скамью свидетелей. Доктор Херна был тем самым врачом, который анализировал историю болезни Джесси по просьбе инвесторов компании «Виатикл солюшнс» и подтвердил неправильный диагноз, дав им таким образом зеленый свет на заключение соглашения по продаже полиса. Все утро он вместе с адвокатом истца пытался убедить суд в том, что, поскольку у Джесси не оказалось АЛС, договор следует аннулировать на основе «взаимного заблуждения сторон». А Джек должен был доказать, что это — их ошибка, а никакое не взаимное заблуждение, пусть даже самое прискорбное и ужасное.
