— Ничего, — буркнул он и отвернулся, устремив взор прямо перед собой.
— Черт возьми, неужели ему никто не звонил? — не унимался Пабджой.
На сей раз Киллигрю не удостоил его и поворота головы. Если и были у него радости в жизни, то уж отнюдь не дружеская беседа.
— Но хоть какие-то версии у вас есть? — Пабджой действовал по принципу "Капля камень точит", однако результат был нулевой, поскольку камень есть камень.
— Никаких, насколько мне известно.
— А у французов?
Киллигрю снова решился на некоторый расход жизненных сил и чуть повернул голову:
— У французов что?
— Ну — как они это восприняли? В посольстве, в госбезопасности, на набережной д'Орсей[2]?
Голова вернулась на место ещё до того, как с тонких губ слетел скупой ответ:
— Нормально. Как и следовало ожидать. Истерика.
— Господин министр иностранных дел не задержится надолго, провозгласил полосатый костюм. — Его вызвал к себе господин премьер-министр… — Нервы секретаря явно не выдерживали столь унылой атмосферы. Никто не обратил внимания на его слова.
— А в комнате что-нибудь интересное нашли? — продолжал Пабджой с таким видом, будто твердо рассчитывал получить обстоятельный ответ. Киллигрю едва заметно покачал головой: нет.
— А записка? Может, она дала какую-то ниточку?
— Нет.
— Где она?
У французов.
— Стало быть, у вас в спецподразделении ничего нет и начинать-то не с чего.
— Посмотрим, — отозвался Киллигрю. — Еще мало времени прошло. — Для него это была уже целая речь.
— Вот это правда, — подхватил пухлый розовощекий господин, сидевший по другую сторону от Киллигрю. Он был в штатском, но все равно выглядел так, будто на нем военная форма.
— А у вас что-нибудь есть, Алан? — спросил Пабджой.
— Ничегошеньки, старина. По правде сказать, я не совсем понимаю, зачем меня сюда позвали. Такие дела не по нашей части. Я своему шефу это говорил, но он сказал, что министр иностранных дел настаивает на нашем участии. Не удивлюсь, если идея исходит от самого премьера. Он же, если его зубная щетка не на месте, звонит в разведку. Обычная паника, как вы находите?
— Я тоже так считаю, — согласился Пабджой. — А вы, Киллигрю?
Киллигрю решил, видимо, что если уж поворачивать голову, то в сторону военного соседа:
— Сомневаюсь. — Его взор снова устремился вперед.
— И я сомневаюсь, — произнес сморщенный маленький человечек, который до этого рта не раскрывал. Никто не потрудился его представить, и я решил что либо он из КГБ, либо тот самый глухой пень из охраны отдела безопасности министерства, о котором упоминал Пабджой. Его левая рука бессильно висела вдоль туловища и на ней была белая нитяная перчатка. Все повернулись к нему, но промолчали, и сам он явно ничего не собирался добавлять к вялому разговору.
— О Господи! — сказал неожиданно Пабджой, — Ну и весельчаки тут собрались. — Он повернулся к секретарю, который все ещё стоял навытяжку за креслом отсутствующего патрона. — Хорошо бы чаю, а?
— Думаю, следует подождать господина министра, — последовал ответ.
— Вовсе не обязательно, — возразил Пабджой. — Впрочем, как хотите…
Тут дверь распахнулась и появилась знакомая коренастая фигура государственного секретаря по внешней политике Великобритании и по делам Европейского сообщества в правительстве Ее величества. Его-то мы и ждали он прямо-таки влетел в комнату, пронесся к своему столу, на ходу пожимая всем руки, и приземлился в слишком большом для него кресле, внеся с собой в общество безумный энтузиазм и суетливость. После предыдущей скуки это было даже приятно.
— Джентельмены, — заговорил он нараспев, как все его земляки, — рад вас видеть. Очень мило с вашей стороны, что пришли. Вивиан, почему вы не угостили наших гостей чаем? Правда, чай у нас ужасный…
Костюм в полоску пробормотал что мол, вас ждали, сэр, и поспешно скрылся за дверью.
— Без чаю невозможно, ни о чем не договоришься, — возвестил хозяин. По опыту знаю. Но скоро его принесут, так что все будет в порядке. Ну как вам это грустное дело? — слова "грустное дело" он повторил дважды. Похоже, он искренне расстроился из-за того, что его французский коллега добровольно лишил себя жизни.
— Премьер-министра, как и меня, впрочем, — продолжал он, больше всего беспокоит, что господину Маршану пришлось пойти на столь решительный шаг в виду некоей, видимо, невыносимой ситуации. Поступив так, он поставил нас в сложное положение — но уж не будем об этом. Однако знать причину подобного поступка, а также почему он совершен именно сейчас и именно в Лондоне, просто необходимо. Согласитесь, господа, невозможно закрыть глаза на то, что высокопоставленный гость из другой страны, которого специально пригласили на совет НАТО, посвященный весьма важным проблемам — важным, должен заметить, не столько для Франции, сколько для нас, в понедельник на заседании Совета благополучно присутствует, а во вторник ни с того, ни с сего совершает самоубийство. Причина, конечно, была, только нам она пока неизвестна, и премьер-министр полагает, что во имя безопасности нашей страны надлежит её узнать. Видимо, на покойного было оказано давление…
Эту пылкую речь прервало появление в дверях секретаря, за которым следовала чопорная с виду особа с подносом, уставленным чашками.
— Ага, — возликовал министр, — Вот и чай! Отлично! А где печенье?
Перед началом чайной церемонии хозяин кабинета сделал следующее резюме:
— Мы утрясли кое-как эту проблему с оппозицией, и это дало мне повод сказать несколько соответствующих слов относительно господина Маршана: глубокие сожаления, нам будет так его не хватать и прочее. При этом французский посол дал понять, что в Париже хотят, чтобы шума было поменьше, и тут я их вполне понимаю. Оппозиция тоже согласилась проявить максимум спокойствия. Но тут этот старый дурень Дарби-Виллс встает и вопрошает: мол, понимает ли министр иностранных дел, то есть я, что некоторые из сегодняшних французских газет непременно забьют тревогу по поводу этого самоубийства и готов ли я предпринять какие-либо шаги в отношении государственной безопасности — ну и так далее. Я бы, честно говоря, на его слова наплевал, но беда в том, что старый осел абсолютно прав. Мы просто обязаны предпринять определенные шаги — именно в интересах государственной безопасности.
Он перевел дыхание и отхлебнул чаю.
— И ещё я должен передать вам то, что сказал посол. Он все это завуалировал на свой французский дипломатический манер, но смысл ясен как день. Если перевести это на нормальный язык, он имел в виду, что его правительству не понравилось бы, если бы мы начали докапываться до причин самоубийства Маршана. Держитесь, дескать, подальше от этого и не вздумайте совать нос в наши дела — вот как это прозвучало. Из чего я делаю вывод, что французы сильно нервничают. Боятся, видимо, черт знает до чего докопаться когда займутся подноготной Маршана. И я делаю ещё один вывод: не станут они этим вообще заниматься.
Он снова отхлебнул из чашки, сделав при этом властный жест рукой, как полицейский на улице, останавливающий поток машин, в знак того, что он не закончил.
— Мы с премьер-министром пришли к заключению, что не можем оставить это дело. У французов есть давняя традиция прятать концы в воду и не сообщать своим союзникам то, что, по их мнению, союзникам знать не следует. А мы должны использовать собственные возможности. — Он повернулся к Пабджою и спросил, указывая на меня:
— Это и есть ваш человек, Эндрью?
— Да, господин министр. Чарльз Кэри. Очень опытный сотрудник.
Министр устремил свое очарование непосредственно на меня.
— Вы получаете чертовски важное задание, молодой человек, — заявил он, — чертовски трудное. Чертовски срочное. Как уж вы его выполните под носом у французов — не моя, слава Богу, проблема. — Он прямо-таки просиял от удовольствия, что это не его проблема. — Но о чем я должен предупредить на чем я настаиваю: полная секретность, старина, абсолютно полная. Я бы не хотел никаких проколов, понятно? Чтобы, не приведи Господь, их посол не прискакал к нам. Ясно?
— Ясно, господин министр.
— Ладно. Теперь вы, Киллигрю. Что делается здесь, в Лондоне по этому поводу?
— Ведется расследование, господин министр. — Злоба, скопившаяся в душе Киллигрю, обратилась на министра, он даже не попытался смягчить или замаскировать её. Была в этом человеке какая-то извращенная честность.
— Можете что-нибудь сообщить нам, Киллигрю?
— Нет, сэр.
Потерпев таким образом полное поражение, министр обратился к остальным:
— Что слышно у вас, Алан?
— Ничего, господин министр, пока ничего, но мы работаем вместе с Эндрью Пабджоем и его людьми. Как только им понадобится помощь военного министерства, мы сделаем все, что сможем.
