Ветерок трепал подол ее платья, и издаваемый им звук привлек внимание Шона, когда его взгляд обследовал пустую перспективу. Она же его вообще не видела, так как находилась на противоположной стороне моста, к тому же стояла спиной к нему и смотрела на воду.
Вот она наклонилась, приподняв согнутую в колене ногу, сняла туфлю, которая глухо стукнула о камень, выпрямилась. Потом согнулась другая нога, и упала вторая туфля. Хотя обе туфли легли почти беззвучно, не услышать, как они шлепнулись, в царившей полной тишине было просто невозможно.
Красный огонек мелькнул у нее за спиной — резко отброшенная назад сигарета, описав кривую, погасла и исчезла. Кончено — больше и отказываться не от чего.
Все эти подробности автоматически фиксировал мозг Шона, когда он помчался вперед, как только услышал, как трепетал подол ее платья. Бежал на носках, чтобы не выдать своего приближения; бежал так быстро, что у него ветер в ушах свистел. Его охватил испуг. А испуга он уже давно, лет десять как не испытывал. Но этот был очень сильный, до удушья, причем не за себя ведь — самому-то ему ничто не угрожало. Интуиция подсказала, что, крикнув, он только ускорит конец трагедии, — она тут же спрыгнет с парапета, и ему, как быстро ни бежал бы, все равно не удастся ее спасти.
Пока она его не слышала и, как в замедленном кино, машинально и спокойно снимала туфли, прежде чем навсегда расстаться с бренным миром.
Когда Шон пронесся мимо каменной колонны, которая закрывала ее с той стороны, с которой он приближался, ее выпрямившаяся во весь рост фигура полностью предстала его взору. Голова была слегка запрокинута, глаза прикрыты руками, как будто их слепили звезды. Она держала ладони козырьком, словно именно звезды, а не вода внизу внушали ей ужас.
Шон ударился о каменную твердь парапета, и его руки, как железные клещи автомата, тут же обхватили тело женщины подобно спирали — одна выше другой, сковав ноги и талию, он лишил ее возможности согнуться, оттолкнуться и броситься вперед.
Она пьяно пошатнулась, дернулась, точно ее подсоединили к розетке. Дернулась скорее по инерции, передавшейся от него, чем благодаря собственному сознательному усилию. Во всяком случае, ощущая, как она легонько покачивается на фоне звездного неба, Шон расценил это именно так. Руки ее безвольно повисли, голова запрокинулась еще больше, подставляя лицо под острия нацеленных на нее ножей поблескивающих звезд.
Все произошло почти мгновенно. Шон даже не успел ни о чем подумать, она, вероятно, тоже.
Чтобы опустить ее на тротуар, ему понадобилось два-три неловких, но быстрых движения, слившихся в его сознании в одно. Сперва он рванул ее на себя, так что на мгновение женщина оказалась чуть ли не сидящей у него на плече, потом чуть ослабил хватку, и ее тело безвольно скользнуло вниз, пока земля, которой коснулись ее ступни, не остановила это скольжение. Правой рукой он продолжал придерживать девушку.
Дело сделано. Ее жизнь была вне опасности.
После пробежки он все еще тяжело дышал. Ее дыхание тоже стало учащенным — ведь то, на что она уже настроилась, так неожиданно сорвалось. Шон слышал, как она дышит ему в ухо — все реже, все тише, все спокойнее.
Наконец ее дыхание пришло в норму, его — тоже.
И тут она снова поднесла безвольную руку ко лбу, открыв ладонь звездам, как бы пытаясь отвести от себя что-то.
Ни Шон, ни спасенная им девушка пока не произнесли ни слова. Она не кричала, не проклинала его, не закатила обычную в таких случаях истерику. А он растерялся, понятия не имея, что говорят людям, которых удержали, спасли от смерти.
Кто-то, однако, должен был начать. Не могли же они стоять всю ночь эдакой скульптурной группой.
Может, предложить ей сигарету? — подумал он. Но не предложил. Если уж ей весь белый свет не мил, что толку в сигарете?
Голова девушки по-прежнему была повернута так, чтобы не видеть звезд, от которых глаза ее прикрывала ладонь вяло поднятой ко лбу руки.
Все произошло в считанные секунды, но этот миг показался Шону вечностью. Наконец он решил заговорить. Заговорить так, как ему казалось правильным в столь напряженный момент — будто не произошло ничего особенного, будто она лишь обо что-то споткнулась.
— Что случилось-то? — небрежно спросил он.
— Помогите мне от них избавиться.
— От кого?
Вместо ответа, она повернулась к нему лицом, как бы давая понять, что имеет в виду назойливые блестки, которыми усыпано небо.
— Зря вы меня удержали. Сейчас я была бы так глубоко, что ни я их, ни они меня уже не видели бы.
Она, конечно, не в себе, подумал Шон, явно не в себе. Такой ненависти к ним никто, кроме нее, не испытывал. А ведь какая красота! Так бы и глядел на них, не отрываясь. Может ли быть что-нибудь прекраснее?!
— Идемте-ка ближе к свету, я хочу вас получше рассмотреть.
Наверно, какая-нибудь жалкая потаскушка, запутавшаяся в любви, подумал он, или и того хуже — ночная бабочка, которой все осточертело.
Шон наклонился и поднял ее туфли.
— Пожалуйста. Они вам, наверное, еще понадобятся.
Он протянул их ей, держа за длинные ремешки.
В ее ответе прозвучал едва заметный упрек:
— Хотите, чтобы я снова стала ходить? Придется надеть.
Она поставила туфли на асфальт, нащупала каждую ногой и, чтобы застегнуть, склонилась, держась за его руку, согнутую в локте. Шон на всякий случай не отпускал ее, продолжая придерживать за талию.
Они дошли до ближайшего фонаря. Круг света казался плешиной на темном тротуаре.
Двигались медленно, под ручку — не бок о бок, но почти рядом, насколько позволяла его рука. Она шла чуть позади и с явной неохотой.
— Вы хотите показать, что Вы добры. А на самом деле? — Казалось, раз начав, она уже не в силах остановиться. — Зачем вы это сделали? Зачем? Дайте мне наконец уйти от них. Отгородиться. Изгнать их из моего мира. Неужели их свет вечен? Неужели он никогда не прекратится?
Шон лишь качнул головой, но ничего не ответил и вступил в круг света, отбрасываемого дуговой лампой фонаря. Но когда в тот же круг вступила девушка, изумлению его не было предела.
Его рука тут же сползла с ее талии.
— Боже мой… да вы себе цены не знаете! — запинаясь, заговорил он. — А я-то, грешным делом, подумал, что вы из этих… опустившихся. Так молоды, красивы, а как великолепно одеты! У вас же все есть! И что вам взбрело в голову?
Он явно не воздал ей должного. Нужные слова всегда давались ему с трудом, а уж сейчас — тем более. Брякнул первое, что пришло в голову, — искренне, конечно, но не слишком убедительно.
Ей было не больше двадцати. Красивая, но не глупой кукольной красотой, не пухлыми губками и густыми загнутыми ресницами. Правильные черты лица, высокий лоб, изящная, четкая линия подбородка, свидетельствующая о характере, и широко поставленные огромные глаза, полные откровенной тоски. Такая красота не подвластна даже времени. Бледность, подчеркивающая глубину её глаз, являлась результатом пережитого потрясения, а не умелого обращения с косметикой. Ни ее следов, ни следов чего другого, что могло бы оставить свой отпечаток или как-то изменить это лицо, Шон не заметил. Волосы девушки были скорее рыжеватые, нежели темно-русые — какого-то переходного оттенка; легкий беспорядок придавал им не меньшую привлекательность, чем, вероятно, модная прическа. Платье из темной ткани, без единого украшения и без единой пуговицы, которые могли бы подчеркнуть его своеобразие, явно выполнил на заказ дорогой мастер.
Шона поразила роскошь ее туалета, хотя он мало в этом смыслил. Он повторил вопрос:
— И что вы надумали?
И опять услышал прежний ответ:
— Помогите мне от них избавиться. Сделайте так, чтобы они больше не светили.
Ее глаза излучали столь необыкновенную энергию, что совладать с нею ему было не по силам.
— Но ведь звезды там не для того, чтобы делать вам больно. Это их место. Они там всегда были и будут.
— В таком случае я не хочу быть.
Ему захотелось увести ее отсюда, туда, на городскую сторону, где она могла бы отвлечься от своих мрачных мыслей.
— Не бойтесь, я с вами. Не думаете же вы, что я сделаю вам больно? — уговаривал он ее, как ребенка.
Она коснулась его руки, но это легкое прикосновение обернулось вдруг судорожной хваткой.
— Нет-нет, вы не причините мне боли. От людей я этого не жду. У людей есть сердца. До них можно достучаться. Людям можно сказать: «Оставьте меня…»
— Пока я здесь, вам нечего беспокоиться. Хотите держаться за меня крепко — пожалуйста. Можно еще крепче, можно обеими руками.
По ее телу пробежала дрожь.
— Вы скоро уйдете, а я опять останусь с ними одна.
Шон обнял ее за плечи. Впрочем, не вкладывая ничего личного в свой чисто защищающий жест: так мужчина может прижать к себе девочку-подростка, которая заблудилась. В обнимку прошли они несколько шагов — из полосы света, который дал ему возможность разглядеть ее как следует, во тьму, и снова в полосу света, и снова во тьму.
