В дверях Фрэнч оглянулся еще раз и снова попытался отыскать среди множества лиц то одно, недружелюбное, но не нашел его: все с симпатией смотрели ему вслед. Успокоившись, он двинулся к дому.
Обычно дорога от бара до дома занимала у него около получаса.
От набережной путь лежал по узким извилистым улочкам, которые, соединяясь между собой бетонными ступеньками, зигзагами взбирались по крутому склону горы. Подъем отнимал много сил, и Фрэнч часто останавливался передохнуть, сердце его глухо стучало в груди, изо всех сил стараясь обеспечить массивное тело кислородом. Переведя дух, он продолжал подъем. Ночной воздух благоухал ароматами жасмина и бугенвиллеи, хотя Фрэнч сознавал, что кисловатый запах его собственного пота и винные пары плохо с ними сочетаются. В голове понемногу прояснялось, и он уже начал сожалеть, что болтал в баре чересчур много. «Язык мой – враг мой», – говорили во время войны, но сам он был слишком молод, чтобы помнить эти слова. На полпути у середины одной из лестниц от вощеных листьев огромной, усыпанной белоснежными цветами магнолии отражался свет единственного фонаря, прикрепленного к деревянному столбу. Небо покрывали мириады звезд. Они казались такими близкими, что их можно было коснуться, а дойдя до вершины горы, вовсе шагнуть в космос. Позади чуть слышно прошуршал по бетону камень. Фрэнч оглянулся, но увидел только, как у стены сбоку метнулась черная тень. Сердце замерло, однако все было по-прежнему тихо. Немного подождав, он поспешно продолжил подъем.
Из садов сильно пахло мятой. В другое время Фрэнч, наверное, посчитал бы этот запах приятным, но когда он наконец добрался до верха лестницы, то почувствовал себя отвратительно. Он постоял, дожидаясь, пока хоть немного перестанет кружиться голова. Далеко внизу, в бухте, как в зеркале, отражались огни ресторанов. Любуясь открывшимся видом, Фрэнч краем глаза уловил позади себя некое движение и на этот раз мог поклясться, что слышал звук шагов. Как он ни пытался уверить себя, что это всего лишь игра его воображения, беспокойство не покидало его.
Он торопливо пошел по улице мимо террас, которые были затенены виноградными лозами, обвивавшими ржавые металлические решетки. Дома закончились, и теперь дорога вилась между рощицами оливковых деревьев. Когда Фрэнч завернул за угол, огни внизу исчезли и дорога погрузилась в густую гнетущую темноту. Тяжело дыша, он остановился и вытер платком пот со лба. Позади отчетливо слышались шаги. В их настойчивости было что-то зловещее. Внезапно появилось ощущение, что темнота окутывает его, как саван. «Неудачное сравнение», – мрачно подумал он.
– Эй, кто там? – с фальшивой бравадой крикнул Профессор.
На мгновение шаги затихли, а затем зазвучали вновь, став громче и чаще.
На душе у Френча стало как-то особенно спокойно: стоит ли проводить последние мгновения жизни в страхе? Если ему суждено умереть, он встретит убийцу лицом к лицу и взглянет ему прямо в глаза. Фрэнч с интересом подумал, откуда взялась такая храбрость – от выпитого спиртного? Но сейчас он не чувствовал себя пьяным. Он даже на миг пожалел, что проболтался в «Скиопесе». Сидел бы молча, может, хоть под конец жизни добился бы успеха, а может быть, и отношения с Ирэн и Робертом исправились бы. При мысли об этом сожаление мутной волной всколыхнулось в глубине его души. Шаги звучали совсем близко. Фрэнч собрал остатки самоуважения, намереваясь с достоинством встретить уготованную ему участь. Неожиданно из-за поворота послышался звук мотора. Обычно этой дорогой по ночам почти не пользовались, но сегодня, похоже, вмешалась какая-то высшая сила. Или просто повезло. На мгновение преследователь остановился. С трудом различимая фигура маячила всего в двадцати шагах от него. Что-то блеснуло. Нож? Стараясь не упустить шанс на спасение, Фрэнч повернулся и бросился бежать к повороту. Его тучность превращала бег в сплошное мучение: спотыкаясь, он хватал ртом воздух, сердце рвалось из груди. Он почти физически ощущал, как лезвие вонзается ему в бок, пробивая печень. Шум мотора становился все громче, заглушая шаги позади, и вдруг его обдал свет фар.
– Профессор? Это вы? – окликнул его чей-то голос. – Что вы делаете? Остановитесь! Разве можно так бежать?
Фрэнч узнал Никоса. На острове он занимался междугородными автоперевозками. Увидев, что Никос вылезает из кабины, Фрэнч едва не заплакал от радости. Он обернулся, чтобы взглянуть на своего преследователя, но дорога оказалась пустой.
Внезапно острая боль полоснула его грудь. Рот беззвучно открылся и закрылся, колени подогнулись, и земля стремительно налетела на него. Фрэнч еще слышал, как его звал Никос, но голос доносился откуда-то издалека, а свет фар сжался до размеров булавочной головки. Последнее, что он подумал перед тем, как тьма окончательно сомкнулась, что, наверное, так шутят боги.
Телефонный звонок раздался в шесть утра. Я уже встал и поэтому поднял трубку на кухне, надеясь, что звонок не разбудил Алисию. В последнее время она работала допоздна – уходила из дому в семь утра и возвращалась иногда не раньше девяти-десяти вечера. По-моему, ее босс вполне мог бы обойтись без нее еще пару часов.
Интересно, кто это так рано? Поднимая трубку, я ощутил легкое беспокойство: неожиданные звонки во внеурочное время не предвещали ничего хорошего. Услышав голос Ирэн, я испытал странное чувство – нечто среднее между облегчением и ужасом.
– Роберт, это ты?
Ее акцент оживил в памяти образ дома, где она жила с отцом. Дом стоял на горе, возвышавшейся над городком Вафи. Мне почудилось, что в воздухе запахло сухой землей и оливковыми деревьями. Я даже невольно посмотрел в окно. Снаружи, под свинцовым майским небом, просыпался утренний Лондон. Мокрая листва деревьев на площади роняла капли на тротуар.
– Да, Ирэн, это я. – Заметив, что сжимаю трубку изо всех сил, я сделал глубокий вдох, чтобы снять напряжение. – Что случилось? Что-нибудь серьезное?
– Да, с отцом. У него инфаркт.
Я закрыл глаза, готовясь принять неизбежное.
– Он в больнице в Аргостоли. Его перевезли на пароме в Кефалонию сегодня утром.
До меня постепенно дошло, что отец не умер. Приступ был серьезным, но сейчас его жизнь уже вне опасности. Ирэн продолжала рассказывать о случившемся, и от волнения ее греческий акцент стал еще заметнее. В голосе слышалось отчаяние.
– Ты где? – спросил я. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Звоню из больницы. Твой отец сейчас спит: ему дали лекарство.
– У тебя усталый голос, – сказал я, хотя имел в виду не усталость, а скорее растерянность и эмоциональную опустошенность. Мне вспомнились ее слова о том, что она провела в больнице почти всю минувшую ночь.
– Немножко устала, но со мной все будет в порядке.
– Тебе надо поспать. Поезжай домой. Вряд ли твое присутствие в больнице чем-то поможет.
Ирэн не ответила, и я уже подумал было, что нас прервали или она не расслышала моих последних слов.
– Ирэн, ты слышала, что я сказал? Поезжай домой!
– Да, конечно. Прости. Я все слышала. Но я останусь здесь. В палате Джонни поставили еще одну койку – для меня.
В ее голосе звучала неуверенность, и я усомнился, все ли с ней в порядке, хотя она и уверяла меня, что все нормально.
– Просто устала, и еще я очень беспокоюсь за Джонни.
Она всегда называла моего отца Джонни. Мне так и не удалось привыкнуть к этому: когда я был маленьким и мы жили в Оксфорде, мама называла его Джоном, как и все остальные. Тогда отец преподавал в университете, и «Джон» звучало вполне естественно по отношению к преподавателю средних лет, носившему вельветовые брюки и твидовый пиджак. Но, уехав на Итаку, он, казалось, стал совсем другим человеком. Когда я увидел его там в первый раз, он выглядел так, словно родился заново, – загорелым и бородатым, большую часть года ходившим в шортах и гавайской рубашке. Отцу нравились греческая кухня и вино, и он обильно воздавал им должное. «Джонни» больше подходило ему, и в некотором смысле он теперь походил не на отца, а на знакомого.
Я все давал и давал советы Ирэн, так, словно больной была она.
– Пожалуйста, не забывай есть, – говорил я ей. – И не волнуйся так сильно.
Немного помолчав, она спросила:
– Роберт, ты понимаешь, что твой отец серьезно болен?
Я вдруг понял, что ни разу не переспросил об отце.
– Но ведь доктора говорят, что он вне опасности.
– Они говорят, что он поправится, если не будет так много работать. Но ему придется все время принимать лекарства и переменить образ жизни.
– Ирэн, он стреляный воробей. Он выкарабкается.
– Он не такой здоровый, каким ты его считаешь, Роберт. Он сильно сдал.
Мне почудилось, что в ее голосе прозвучал упрек. С тех пор как я видел отца в последний раз, прошло несколько лет. Прикинув в уме, я с удивлением отметил, что это было почти восемь лет назад. Тогда он выглядел довольно крепким, но за столь долгое время многое могло измениться. Мне пришлось признать, что во время наших нечастых теле; фонных разговоров, я все-таки отмечал в нем некоторые перемены.