Когда-нибудь день придет. А пока в голове у него звучала несмолкающая литания заученных рецептов. Это происходило само собой, против его воли и желания. Голос звучат всегда: когда он просыпался, когда голова трещала после выпивки, в темноте и при ярком свете и даже в те редкие моменты, когда он сражался с Беллой на старой, скрипучей железной кровати, отчаянно стараясь отыскать какие-то иные секреты в ее горячем, упругом теле, снова и снова задаваясь вопросом, как случилось, что для общения у них остался только этот способ.
– Белла, – прошептал он себе под нос и сам удивился тому, как сухо, надтреснуто, по-старчески прозвучал голос.
Уриэлю Арканджело исполнилось сорок девять. Целая жизнь, прошедшая в бессменных ночных вахтах у печи, у этой проклятой и любимой топки, жар которой ощущали сейчас лопнувшие вены на обожженных щеках. Жизнь, превратившая его в угрюмого, скучного старика.
– В чем дело? – сердито крикнул он, ни к кому не обращаясь и слыша в ответ только звериный рев печи.
Никто лучше его не понимал это неукротимое, яростное чудовище. Он вырос рядом с ним и знал, что делать, чтобы смягчить приступы его гнева, задобрить или перебороть упрямство. Он знал все оттенки его настроения, как знал и то, что порой смирить зверя бывает нельзя. И что ничего подобного раньше не случалось и печь никогда не перегревалась. За долгие годы она обветшала настолько, что дорогостоящее тепло просто вытекало из нее через многочисленные трещинки и поры.
В голове Уриэля уже закружились мысли. Гореть ему приходилось не раз. Однажды он едва не лишился глаза. Слух никуда не годился. Обоняние сильно пострадало при другом несчастном случае, И все же ничего подобного настоящему пожару у них не было. Ничего такого, что происходило время от времени у соседей. Ничего такого, после чего одним конкурентом становилось меньше. А это означало потерю бдительности. Арканджело давно махнули рукой на меры предосторожности и никогда не исполняли полностью предписаний пожарного департамента. Зачем тратиться на какие-то работы, если дешевле отделаться взяткой?
Шланг находился снаружи, на внешней стене литейной, похожий на свернувшуюся высушенную змею. Здесь же, внутри, под рукой не оказалось даже огнетушителя.
Уриэль закашлялся. В выдыхаемых печью миазмах ощущался не только дым, но и что-то постороннее. Действуя машинально, не думая о последствиях, выполняя привычный и естественный ритуал, он неуклюже поднял фляжку с граппой и приложился к горлышку. Струйка жидкости скатилась по подбородку на нагрудник фартука, моментально впитываясь в ткань.
Она догадается. Учует запах и посмотрит на него так, как всегда смотрят Браччи, с жестокой гримасой презрения и отчаяния. Гримасой, слишком часто портившей ее лицо в последнее время.
Какой-то звук донесся из глубины печи. Звук не от газа и не от дерева. Мягкий, органический взрыв, взметнувший фонтан искр, вырвавшихся из злого оранжево-красного зева. По потолку запрыгали охваченные отраженным пламенем пылинки. Сирокко снова заревел, сотрясая литейную, будто повисший на ветке лист.
Уриэль Арканджело достал из кармана связку ключей, вернулся к двери и на всякий случай, предвидя возможность быстрого отступления, вставил один в старую прорезь.
Печи требовалась помощь. Возможно, одному ему и не справиться. В таком случае в запасе был по крайней мере маршрут спешной эвакуации к причалу и к дому за палаццо, где спали сейчас, не догадываясь о творящихся неподалеку странностях, остальные члены семьи.
Гарцонеде ноте, так звали венецианцы Пьеро Скакки, «мальчик ночи», хотя это и не соответствовало действительности. Скакки исполнилось сорок три, телосложением и поведением он походил на крестьянина, коим и являлся в светлое время суток, когда работал на полях Сант-Эразмо, небольшого островка в лагуне, круглый год обеспечивающего Венецию свежими овощами и зеленью. Выращенных нелегким трудом артишоков, цикория и острого красного перца не хватало даже на то, чтобы прокормить себя самого, а потому несколько месяцев назад, неохотно признав, что ничего другого не остается, Скакки обратился к главе клана Арканджело, Микеле, с предложением своих услуг, отказаться от которых было невозможно по причине названной за них цены.
Ни для кого не было секретом, что у Арканджело туго с деньгами. Сумма, которую они после некоторого торга все же согласились платить, была сущей мелочью, жалкой подачкой, пусть и выплачиваемой наличными ради экономии на налогах. Работа тоже не отличалась сложностью и не увязывалась со временем: собирать у крестьян дрова и золу и доставлять собранное на островок, приклеившийся к южной оконечности Мурано, как слеза к реснице. Ничего особенного, ничего трудного, ничего противозаконного – разве что иногда приходилось сбросить мусор в неположенном месте. Работа позволяла оставаться на воде, что нравилось и человеку, и псу, подальше от Венеции с ее темными закоулками и их еще более мрачными обитателями. Скакки и сам вырос на лагуне, на маленькой ферме, доставшейся ему лет десять назад в наследство от матери. Находясь там или в лодке, он чувствовал себя дома, вдали от города и его опасностей.
Подобно ему, Арканджело тоже были другими, но сходство отнюдь не способствовало их сближению. Семья держалась настороженно, сторонясь всех, и Скакки такое поведение иногда удручало, а порой даже немного пугало. Сам он, хотя и жил один, а может быть, благодаря этому, любил выпить, поболтать с соседями, посмеяться и почти никогда не возвращался домой после утренних поездок на рынок в Риальто абсолютно трезвым. Пьеро Скакки умел, когда потребуется, быть и дружелюбным, и компанейским. Но талант общительности не находил применения на крохотном островке Изола дельи Арканджели – само название казалось искусственным и претенциозным, – соединенным с Мурано узким железным мостом, – где в доме Ка дельи Арканджели жили члены этой странной семейки. Жили, слоняясь по гулким, пустынным, пыльным коридорам, каждый сам по себе. Историю семейства знали на Мурано все. Перебравшись сюда из Кьоджи, они по настоянию отца, покойного Анджело Арканджело, занялись стекольным бизнесом, пытаясь повернуть время вспять и убедить сомневающийся, недоверчивый мир в необходимости платить вдвое, а то и больше как за традиционные, так и за экспериментальные изделия, давно уже потерявшие популярность вместе с прочими привычными и предсказуемо безвкусными местными поделками. На первых порах новизна принесла им успех, ноте счастливые для Арканджело годы давно остались позади. Ходили слухи, что семья вот-вот объявит о своем банкротстве и продаст бизнес тому, кто хоть что-то в этом соображает. Пьеро понимал, что когда такое случится, ему снова придется искать работу на стороне. Если только цена на острый красный перец не пойдет вдруг резко вверх. Или не случится какое-то другое чудо. Он плотнее затянул воротник, пряча лицо от пыльного ветра, и покачал головой, заметив, что творится с псом. Собака лежала на дне моторки, распластавшись, спрятав морду под мягкими длинными черными ушами и дрожа.
– Ну-ну, не горюй. Мы здесь не задержимся. Скоро будем дома.
Пес ненавидел литейную. Скакки дат ему кличку Ксеркс – собака как рыба в воде чувствовала себя в пустынных, необжитых местах, где они любили охотиться вместе. Вонь от печи, дым, рев пламени… все это пугало умное, впечатлительное животное, внушало ему тревогу и даже страх. На родном острове или в болотах у лагуны, где Скакки подстреливал дичь, пес отважно бросался в воду и устремлялся в самые густые заросли тамариска или тростника, чтобы найти и принести хозяину еще теплую утку. Здесь же он постоянно ежился, прижимался к ноге и даже не тявкал. Скакки оставил бы его на ферме, да только Ксеркс ни за что не отпустил бы хозяина одного. Одного чиха старенького, дребезжащего мотора было достаточно, чтобы привести пса в состояние восторга. Животные не способны думать о последствиях. Каждое действие он воспринимал как прелюдию к играм и забавам, что бы там ни говорил, о чем бы ни предупреждал прошлый опыт. И в этом Скакки завидовал своему спаниелю.
– Ксеркс, – сказал он и тут услышал звук, странный, лихорадочный шипящий свист, за которым последовал человеческий крик. На мгновение страх животного передался и его хозяину.
Обернувшись, Скакки посмотрел на железный мост – одну из самых бездумных прихотей Анджело Арканджело. затейливое сооружение, переброшенное через добрых тридцать метров водного пространства и опирающееся с каждой стороны на причудливую фигурную консоль. Нарочито высокий южный конец моста, расположенный у маяка, возле остановки водного трамвайчика, вапоретто, был украшен заржавевшей фигурой ангела с поднятыми крыльями. Выкованная из железа скульптура возвышалась над водой метров на пять. В вытянутой правой руке ангел держат факел с вырывающимся из него настоящим пламенем, источником которого служил поступающий из печи метан. Факел горел всегда, ночью и днем, в память о давно ушедшем в мир иной старике.
