Ознакомительная версия.
А сидевший напротив Эдик, подмигнув Юле, сказал:
– Отвлекай, отвлекай его! Мне еще ферзя с доски стырить надо.
– Ферзя, – протянул Слава значительно, качнулся и повторил другим тоном: – Ферзя. Ой ферзя…
– Заметил, – трагическим шепотом сообщил Эдик. – А я думал, не заметил. А он у нас снайпер, всё…
Валера махнул на них рукой и сказал сильно и низко, так что у Юли натянулось что-то посреди организма:
– Так вот, Юленька, дуализм вы проходите не зря. Есть мужчина и женщина – отсюда жизнь, так?
Юля пожала плечами, стараясь не краснеть и вопя на себя так, что голове тесно стало: что как дура-то, не плыви, не лыбься, у тебя клык кривой, спокойно сиди! Без толку. Ладно, он все равно насквозь видит – ну и пускай видит. Юля постаралась расслабиться и даже улыбнуться, испугалась, что это может оказаться совсем невпопад, и от отчаяния услышала лишь завершение фразы:
–…Труд и отдых тоже. Отсюда мораль: не путай отдыхающего человека с работающим. Это здесь я пьяное быдло в караоке, а дома я ответственный слесарь шестого разряда, примерный и партийный. Так что на своего – Артема, так? – ты, пожалуйста…
– Да уж, вы точно пьяное быдло, – быстро согласилась Юля и захихикала, кажется, слишком громко, но никто вроде не заметил.
– Я-то как раз нет, а вот Эдик… – невозмутимо начал Валера, а все видящий и слышащий Эдик так же невозмутимо перебил:
– Босс, завидовать нехорошо. Если тебе медведь не только на ухо, но и на печень…
– Шах! – воскликнул Слава, и Эдик тут же прервался, задрал палец и сказал:
– О!
– Чего такое? – забеспокоился Слава.
Эдик ласково пропел:
– Сюда смотрим… Руки убираем, на коленочки, так, молодчинка… Смотрим, да?
– Смотрим, смотрим, – буркнул Слава.
– Ну вот: это был шах, да? А теперь мы вот так пешечкой, да? Нет шаха, да? И ваш ход, да?
– Ха, – сказал Слава с презрением, протягивая руку к доске. Рука повисла в воздухе, поднялась к голове и вцепилась в воронье гнездо, полчаса назад бывшее клевой прической. – Ой ты бли-ин.
– Что такое? – всполошился Эдик, подмигивая Юле. – Голова болит?
Юля захихикала. Валера, усмехнувшись, сказал:
– И так каждый день. Господа шахиншахи, идемте уже на пляж. Солнце садится.
Шахиншахи кивнули с разной степенью готовности. Слава тут же с облегчением откинулся на спинку грозно сыгравшего назад кресла и томно протянул:
– Мне скучно, босс.
И тут у Валеры запел телефон.
Юля встала, поправляя платьице, и прислонилась к перилам, щурясь от лучиков, которыми море протыкало листву. В разговор Юля не вслушивалась – тем более, что он был невнятен и плохо слышен, хотя Валера, кажется, не таился. Но она ведь не глухая.
Юля хотела спросить сразу, едва Валера завершил разговор и аккуратно положил телефон на столик, но решила подождать. Нельзя сбивать человека с мысли – а Валера что-то обдумывал. И Эдик со Славой молча смотрели на него, будто команды ждали.
Дождались.
– Все, ребят, кончился отпуск. Вызывают.
– Из цикла «Отдохнули», – сказал Слава.
Эдик с грохотом смахнул оставшиеся фигуры с доски и принялся складывать их в коробку.
– А куда? – спросил Слава.
– Ну чего мы Юлю грузить будем, – сказал Валера и продолжил, повернувшись с Юле, и так нежно, что у нее внутри пусто стало: – Юленька, прости, но наш дуализм, похоже, иссякает. Труба зовет…
– А не факт, кстати, – выпалила Юля.
Валера поднял бровь. Юля сообразила, что он может неправильно ее понять, и торопливо объяснила:
– Вы же в Чулманск едете, так? Вы «Байтаково» сказали – это же чулманский аэропорт. А я как раз…
Валера переглянулся с ребятами. Юле стало смешно, и она продолжила:
– А Сабирзян Минеевич – это ж мой начальник, тут уж не совпадение, таких сочетаний и не бывает больше. Его новички-идиоты Обезьян Минетовичем зовут, но он хороший дядька, хоть и олигарх почти.
– Начальник? – уточнил Валера.
– Ну, не прямой, но все равно – я ж в «Потребтехнике» работаю, в отделе кадров, а он генерал и, ну, хозяин. Вот.
– Вот, – повторил Валера и уверенно продолжил: – Вот так же не бывает.
– Хотите, пропуск принесу? В дирекцию, с подписью Сабирзян Минеевича? В номере лежит. Я сейчас.
– Стоп, – скомандовал Валера и снова посмотрел на ребят.
Юля обернулась было к ним, но Валера уже, кажется, пришел в себя.
– Слушай, и действительно – забавно как получается. Я, главное, недоумеваю, что за Чулманск, как туда ехать – а тут у нас живой гид, оказывается. Ну, Юль, мы вас порасспрашиваем тогда перед отъездом – я вот только служебное задание уточню, а то пока едем как царевичи, за тем – не знаю чем. Слав, ты давай билетами…
– А давайте я вместе с вами поеду! – неожиданно для себя выпалила Юля, ужаснулась и тут же загорелась идеей. – В самом деле, давайте, а?
– Ну как… – неуверенно сказал Валера, не успевавший за полетом Юлиной мысли.
– Ну так: у меня ж три дня осталось, это ерунда, я все равно улететь раньше хотела, да билетов не было. А вы если четыре достанете, то и пять сможете, так? А я вам за это все расскажу, и покажу, и проведу, и познакомлю со всеми! – вдохновенно протараторила Юля, улетая в мечты о том, что она сможет показать, с кем и по какому поводу познакомить – да и мало ли куда улетают девичьи мечты, пока девица болтает.
И Валера согласился. Принял решение – и начал его выполнять. По-мужски.
Он сказал:
– Хорошо. Только, Юль, есть у нас еще одно дело. Может, прогуляемся?
– Куда? – всполошенно спросила Юля, чувствуя, что багровеет скулами и вообще выглядит непристойно.
– Ну, есть там пара вопросов, – уклончиво ответил Валера, потупив глаза, как маленький, понял, видимо, что выглядит забавно, и деловито обратился к Эдику со Славой: – Казанову нашего сюда, быстро. Ну и потом… Билеты и все остальное, вы знаете. Я через часок буду.
Через часок – это вряд ли, сквозь прилившую кровь трудно подумала Юля.
Они вернулись через два часа. Юля вспоминала эти два часа почти до самого конца. И ни о чем не жалела – почти до самого конца.
Началось все скверно, а кончилось слишком быстро.
Зато Юля даже не успела испугаться.
Часть первая. Отеческий долг
20—21 ноября
Глава 1
Фоксборо. Тим Харрис
Пока Тим лежал неподвижно, нога почти не болела. Чуть ныла, чтобы помнил: шевелиться не стоит. Тим не хотел шевелиться. Он хотел умереть. Смысла жить больше не было.
Мама заходила каждые десять минут, каждый раз в новой роли: мамы жалеющей, мамы понимающей, мамы-подружки, мамы-подбери-нюни-рохля, наконец, мамы отчаявшейся. Тим жалел ее, но успокоить не мог. Себя было жальче.
В общем, мама закусила пальцы, быстро вышла и снова позвонила папе. Тим старался не слушать, но мама была не в том состоянии, чтобы следить за голосом, а Тим не в том состоянии, чтобы накрываться подушкой. Мама сперва не хотела говорить папе все подробности, а у него было много дел, и он уговаривал отложить беседу до вечера. Тут мама и закричала: про тренировку, про колено, про проклятый соккер и про операцию. Это слово вытягивалось в тонкий вой – два раза подряд. Еще она воскликнула: «Нет, нет, не перелом, но, Расти, он плачет!» Тиму стало стыдно, и он заплакал.
Тим был не то чтобы железный парень, но последний раз показывал слезы отцу лет восемь назад, еще до школы. Кот Макферсонов на глазах у Тима задрал голубя и подло не позволил Тиму задрать себя. Папа тогда рассказывал про выживание, звериную природу, настоящее горе и мужское к нему отношение так долго, что Тим пообещал себе: больше родители плачущим его не увидят. И обещание держал – до сегодняшнего дня. С сегодняшнего дня обещание, как и все остальное, потеряло смысл.
Сырое отчаяние опять пробило Тима насквозь. Он чуть не завыл и держался на этой грани «чуть», пока внизу не хлопнула дверь. Папа пришел. Вернее, примчался. Тим понимал, что боль и страдания длятся долго только для того, кто страдает. Для остальных это щелчок и дуновение.
Мама при виде папы, конечно, вздумала снова рыдать, хотя после разговора оставалась спокойной – во всяком случае, беззвучной. Теперь она была слышна, как будто стены стали бумажными. А может, у Тима обострился слух от лежания в темноте. Папа выслушал маму сколько вытерпел, что-то некоторое время говорил почти беззвучно – а, про ее лекарства, – и затих.
Через полминуты по косяку двери в комнату Тима деликатно застрекотали костяшки. Тим проморгался, начал вытирать слезы, подумал, а какого черта, тем более, что темно ведь, и вытер еще тщательней. Папа стрекотнул контрольно, и в полумрак воткнулась ослепительная плоскость.
– Тим, можно войти?
Полумрак горестно молчал. Тим тоже.
– Тимми?
Полумрак зашелестел и горестно всхлипнул. Тим удивился, понял, что это он сам, и постарался сдержаться.
Ознакомительная версия.
