Он даже к слову «любовь» стал относиться иначе. Мария очень смеялась, когда он говорил «make love».
– Любовь нельзя делать! Любовь можно только принимать или не принимать. Второе – страшный грех.
И то, что раньше было для него понятным и лишенным тайны, обретало какой-то будоражащий надмирный смысл. «Любовь» становилась не просто удовлетворением физиологических потребностей, но чем-то куда большим, неизмеримо большим, необъятным.
Впрочем, когда пришло время уезжать, он трезво рассудил, что этот морок быстро пройдет, стоит ему окунуться в деловую американскую жизнь.
И вот он уже больше года в Америке, все так же занимается своим бизнесом, но партнеры говорят ему, что он как-то потух. Айвен пытался встречаться с прежними своими любовницами, но встречи кончались ничем. И он безобразно напивался, чтобы утихомирить какой-то непривычный стыд внутри себя.
Получилось что-то несусветное – весь этот год он не смог переспать ни с одной женщиной.
Марии он не звонил и не писал. Сам хотел избавиться от этой зависимости.
Но сейчас Айвен мчался из офиса домой, чтобы уже в который раз вставить в видеомагнитофон кассету и увидеть Марию.
Она стояла, как всегда, на светлом фоне входа в подземный переход, слегка склонив голову набок, и смотрела ему прямо в глаза.
Айвен потихоньку потягивал виски прямо из бутылки – тоже появившаяся после той поездки в Россию привычка – и разговаривал с Марией:
– Что ты со мной сделала, чертова женщина? Нет ничего смешнее влюбленного бизнесмена. Вчера, скажем, я простил три процента подрядчику. А позавчера не уволил бездарную менеджершу по рекламе. И только потому, что у нее глаза твоего цвета. Я стал каким-то размазней и хлюпиком. Оставь меня, я тебя очень прошу. Я не могу так больше жить.
Мария, конечно, не ответила, только склонила голову на другое плечо.
Айвен остановил изображение. Получилась застывшая фотография. Он подошел к огромному экрану и прислонился лбом к рукам Марии. Холодное стекло обожгло. Но Айвену стало лучше, легче.
Он рассматривал ее руки, тонкие пальцы, изгиб локтя…
Надо было снять Марию на фоне голой стены. Чтобы только она, и больше никого. А то вот какие-то люди сзади. Какие-то мужчины. Что за мужчины? Что им здесь нужно?
Он стал смотреть на мужчин, фигурки которых были четко видны в светлом пространстве подземного перехода. Никогда он не рассматривал этих случайных прохожих. Их четверо. Один впереди – кажется, бежит, держась за бок, а трое сзади…
Айвен застыл.
У троих были подняты правые руки. А в этих руках – Айвен приблизил глаза – что это?! Пистолеты?!
Он моментально протрезвел.
Отмотал изображение назад. Пустил снова.
Так и есть. Бандиты напали на человека.
Вот так и все в России – любовь и преступление рядом.
В этот вечер он решил, что при первой же возможности позвонит Марии.
Россия. Москва
14 апреля 1999 года
С 5 до 6 часов утра
Это смахивало на скрытую боевую операцию. Но не настоящую, о которых вообще мало кто знает, а на киношную, помпезную, поэтому вовсе не скрытую, но красивую, напряженную, как и положено в американских хайбаджет-боевиках.
Именно это Рэбиджу и нравилось.
В аэропорту его под одеялом провели к лимузину, чтобы, не дай бог, ни один фотограф не увидел татуированное лицо лидера группы «Treasure».
Потом никелированные гробы джипов черной стрелой промчались по городу и рассосались у многочисленных подъездов гостиницы «Рамчуг-Рессовски».
Здесь Рэбиджа погрузили в ящик с дырочками и покатили на третий этаж.
Равнодушные обитатели гостиницы тут же были заинтригованы. Любопытные толпой последовали за ящиком и увидели, как тот вкатили в номер люкс.
– Кто там? – спрашивали они.
– Не ваше дело, – грубовато ответили ребята с малюсенькими наушниками и малюсенькими головами на широких плечах.
– Рэбидж, – высказал кто-то верную догадку.
И тогда толпа снова стала равнодушной и разошлась.
Рэбиджу номер понравился. Три ванные, два туалета, семь комнат, четыре телефона с разными номерами, две кровати и четырнадцать кресел.
Вот только занавески. Они были благородного темно-зеленого цвета.
– Слушаю вас, – с почтением склонился портье, угадав недовольство дорогого клиента.
– Поменяйте занавески. Я люблю бордо.
– Еще будут распоряжения?
– Потом. Свободны.
И он подал портье заранее подписанный свой собственный портрет.
– О, благодарю, – снова почтительно склонился портье. – У нас уже целая коллекция портретов знаменитостей. Если вы обратили внимание – они как раз все висят в коридоре… Ах да, – портье вспомнил, что как раз по коридору Рэбиджа везли в ящике. – Ну, надеюсь, вам будет любопытно ознакомиться. Кстати, в этом номере останавливался сам Элтон Джон, когда гастролировал в Москве, – похвастал портье.
Лучше бы он этого не делал.
Рэбидж, уже развалившийся на кровати прямо в ботинках и мирно посасывающий пиво из банки, вдруг вскинулся:
– Кто?!
– Элтон Джон, – повторил портье.
– В каком номере Эрл?
– Эрл Грэй? – уточнил портье. – Триста восьмой.
– Номер телефона?
– Ноль восемь по зеленому аппарату.
– Алло, Эрл, это я. Мы съезжаем сию секунду.
Портье открыл рот.
– Ты что, сдурел, мать твою?! – заорал в трубку Эрл. – Ты знаешь, сколько «зеленых» мы отвалили за наши номера? Ты знаешь, что в Нью-Йорке или Париже за такие бабки мы могли бы снять два дворца!
– Пусть вернут деньги.
– Они? Они не вернут! Здесь денег не возвращают. Что случилось?
– Я не хочу жить в гостинице, где ночевал этот «голубой».
– Какой «голубой»?
– Не важно. Мне здесь не нравится.
– Я тебя ненавижу, Рэб.
– Ты помолчи лучше, козел долбаный! А то уволю! – Рэбидж зашелся в крике, который так хорошо был известен поклонникам трэш-метал-рока. – Я сказал – съезжаем, значит – съезжаем.
– Куда?!
– Это не мое дело! Ты понял?!
– Понял, – уже потухшим голосом ответил Эрл.
Через полчаса Рэбиджа снова погрузили в ящик с дырочками и повезли по коридору уже в обратном направлении Теперь он специально смотрел на стены и видел сквозь дырочки портреты знаменитостей.
Ну конечно, разве он мог здесь остаться? Разве мог он позволить, чтобы и его портрет стал в ряд с этими ублюдками?!
Только в лимузине он спросил:
– Куда мы едем?
– В «Калифорнию».
– Русский отель? – испугался Рэбидж, наслышанный о местном сервисе.
– Успокойся. Американский. Пять звезд.
– В каком номере я буду жить?
– В люксе.
– История?
– В нем жил Клинтон. Надеюсь, это тебя не смущает? Ведь ты участвовал в его предвыборной кампании.
Это Рэбиджа действительно не смущало.
А Эрл, генеральный менеджер группы «Treasure», умолчал, что в этом же номере останавливался Паваротти, которого Рэбидж ненавидел за итальянское происхождение и причастность к классике.
Служащим «Калифорнии» тоже было строго-настрого наказано: ни слова о прежних обитателях номера люкс.
Когда подъехали, Рэбидж решил, что здесь оперативные меры не понадобятся: никто не знает, что культовая группа из Британии пожарным порядком перебралась из «Рамчуг-Рессовски».
Журналисты и фанаты остались с носом.
«Ох и повеселимся», – задорно подумал Рэбидж. После такого стресса ему обязательно надо было расслабиться.
Он позвонил менеджеру и приказал собираться на Красную площадь. Сначала он хочет поклониться Ленину.
В гостинице «Калифорния» пока еще не знали, какого беспокойного жильца поселили в президентский номер.
Вера Михайловна Лученок провела бессонную ночь. Одинокие женщины вообще спят чутко. Не то чтобы кошмары или волнующие воспоминания прошлой жизни, мигрень и подобные напасти – ничего подобного Веру Михайловну не мучило. Причина была другая. То ли природа так распорядилась, то ли сама Вера Михайловна просчиталась, но Афанасий так и не окотился. Ее элементарно обманули в тот не по-весеннему промозглый вечер в подземном переходе.
В тот день сослуживцы вручили ей памятный адрес и электронный будильник, проводив на нежеланный, но вынужденный отдых. Так бальзаковского возраста начальник БНТИ со знанием трех европейских языков и латыни прибавила к своему статусу приставку «экс» и под жидкие аплодисменты, с тортом и цветами, сдала свой пропуск в одном из ведущих отраслевых институтов страны.
Со временем Вера Михайловна утратила иллюзии и похоронила надежды на занимательную жизнь после ухода с работы: поездки в туристические Мекки Европы, селекционную работу на шести сотках. Она была разорена. Нет, деньги как бы не пропали/ Их можно было даже получить, но создать хотя бы первичный признак нормального существования эти цветные бумажки уже не могли.
