— Шура, зря мы сюда приперлись ночью, днем надо было идти! — Слава говорил полушепотом, будто боялся, что нас кто-то услышит.
— Это была твоя идея. — Я старался имитировать приподнятое настроение и жажду приключений, получалось малоубедительно, но на Славку подействовало.
Мы влезли в первое попавшееся окно, собственно, плана больницы у нас не было, как-никак первый опыт такого предприятия, и мы точно не знали, куда идти. Вокруг валялось переломанное медицинское оборудование, куски мебели и горы битого стекла. Я, как истинный папарацци, извлек фотик и сделал пару кадров. Стены были исписаны первопроходцами, и это придало нам исследовательского настроения. Первый этаж был неинтересен, а потому покинут нами через несколько минут. Последующие этажи уже не нагоняли на нас столько жути, на самом верхнем мы встретили группку бомжей, которые не проявили к нам особого интереса, очевидно, «туристы» забредали сюда чуть ли не каждый день.
Спустя полтора часа мы уже были готовы покинуть столь примечательное место, но Слава вспомнил о том, что именно в подвале находился морг и где-то тут должна была быть лестница, ведущая к нему. С полчасика мы бродили по первому этажу, отыскивая подвал, между делом мимо нас проплывали бомжи, спешащие к себе на этаж, и последние остатки жути, нагоняемые этим заведением, нас покинули. Вскоре мы отыскали вход в морг, это была неприметная дверь с очень приметной надписью «морг», за дверью было небольшое помещение с выходом на лестницу и собственно лифтом, коим воспользоваться мы и не мечтали, а потому двинули сразу к лестнице. Надо сказать, что надписей на стенах поубавилось, да и вообще эта часть блока казалась менее посещаемой «туристами» вроде нас.
— Как-то мне тут не по себе… — Славка вновь перешел на полушепот.
— Я тебе скажу, чувак, что мне тоже тут не очень, но, если не спустимся, будем жалеть до конца своих дней. — Я чувствовал, что мое сердце вместо крови уже качало только один адреналин, спускаться вниз совсем не хотелось, но я верил, что потом буду жалеть о том, что не сделал этого.
Мы начали спуск в черную бездну без окон, лестница была достаточно широкой, надписи со стен исчезли совсем, и вообще это место выглядело нетронутым. Не было мусора на полу, не было вообще никаких признаков присутствия людей.
— Чем дальше мы идем, тем больше я понимаю, что мы не должны этого делать. — Первоначальный задор моего друга совсем исчез и уступил место страху. Мне тоже было страшно, позже, посещая подобные места, я понял, что именно за адреналином и чувством страха я охотился, мне не хватало их в жизни, я не мог без них жить, я понимал это, но отключить инстинкт самосохранения мне это не помогало.
Преодолев последние ступеньки, мы вступили во владения мертвых, слева и справа тянулись холодильники для людей, отправившихся в свой последний путь, большинство из них были открыты, и на нас смотрели темные, бесстрастные квадраты мрака. Мы шли молча, мне в голову даже и мысли не пришло сделать несколько снимков, позже я был уверен, что на них отпечатались бы толпы душ умерших здесь людей. Я шел и чувствовал, что воздух тут намного плотнее, чем наверху, будто он был насыщен той субстанцией, что покидает людей с последним вздохом. Славка шел рядом и молчал, думаю, что он ощущал то же, что и я. Это было место, где живым было делать нечего, место, которое насквозь пропиталось запахом смерти. Мы держались центра коридора, стараясь не походить к холодильникам, никакая сила не заставила бы меня хоть на миллиметр приблизиться к ним. Воображение рисовало жуткие картины того, что могло прятаться за черными квадратами, окружающими нас. Мой фонарь светил прямо передо мной, я не двигал луч ни влево, ни вправо. Вообще, вспоминая те минуты, я могу передать лишь ощущения и мысли, что меня посещали, а мысль была собственно одна — уйти оттуда, и побыстрее.
Около трех часов ночи мы покинули больницу, вернее, один из ее заброшенных блоков, и спустя минут пять оказались на ярко освещенной центральной улице. Морг — единственное, что произвело на меня впечатление, черные провалы холодильников все еще стояли перед глазами. Мы двинулись к цирку, чтобы там поймать мотор и добраться до квартиры, которую снимали на пару. Уже у самой улицы Куйбышева Славка выдавил из себя: «Жесть». В ответ я промолчал, но уже в те секунды, что мы выбрались из морга, я знал, что стану «охотником» на подобные места и буду этим заниматься до тех пор, пока старость не пришвартует меня к постели…
Солнце стояло высоко в небе, даря земле свое летнее тепло. Зелень по-особенному смотрелась в его лучах, наполняя эйфорией все живое вокруг. Голубое небо, без единого облачка, обещало, что такая погода задержится в этих краях надолго. Судя по данным за прошлые годы, июль — тот месяц, когда на этой широте наступает лето. Это была даже не работа, она больше походила на экстремальный отдых, с небольшими заданиями, которые надо было выполнять за день, а вечером песни под гитару, и иногда, когда Миллениум разрешал, немного алкоголя и игры в дурака на виртуальные деньги.
Юля отошла от своего теодолита и подставила лицо солнцу. В этом году ей еще не удалось позагорать, вначале были ГОСы, потом диплом, теперь сразу работа, и только на работе она могла совместить приятное с полезным, а именно, наконец отдохнуть и принять летнюю порцию загара. Боря был в полуторакилометрах от нее, она знала, что вечером ей могло влететь от него, но ей было абсолютно все равно, что он ей скажет, в конце концов, она только училась работать и небольшие поблажки с его стороны не помешали бы. Она знала, что прямо сейчас он смотрит на ее перевернутое изображение в окуляре теодолита и кипит, как чайник, и если он решит справить малую нужду, то сожжет траву вокруг себя. Он терпеть не мог, когда кто-то в его маленькой группке позволял себе небольшой отдых во время работы. Однако до вечера было еще далеко, а перекипал он за час (это они с Женькой уже точно знали), достаточно было просто не попадать этот час в пределы радиуса действия Миллениума. Юля улыбнулась при мысли о красном лице Бори, а собственно говоря, чего ему кипеть, свою работу на точке она выполнила, теперь дело было за самим «большим начальником», он должен был протопать треугольник со стороной в полтора километра и проверить ее и Женькины замеры. Чего он, кстати, мог бы и не делать, как-никак, их пять лет учили, как гнать теодолитный ход с нивелирным, уж чему-то должны были обучить. Но Миллениум, геодезист со стажем, корчил из себя мегазнатока, и перепроверял за ними каждый ход, копался в каждом миллиметре. Нет, конечно, времени у них было полно, и он мог себе это позволить, но они могли бы ускориться ровно в три раза, если бы Боря не бегал от точки к точке. Юля знала, что дня через два он сдаст свои женоненавистнические позиции, плюнет на их неопытность и позволит им самостоятельно делать замеры, а уж он-то их будет просто перепроверять вечерком, сидя у костра. И дело даже не в том, что ему приходится бегать по полтора километра в каждом ходе. Боря был отлично сложен и легко справлялся, дело в том, что ошибок с Женькой они не допускали и старались изо всех сил угодить Миллениуму, коим, собственно, и был Боря. Почему «Миллениум» — они точно не знали, знали только, что Борю за глаза так называли все сотрудники, ну и знали, что он этого терпеть не мог.
Она повернулась к теодолиту и посмотрела в трубу: на соседней точке начальства уже не было, значит, оно двигается в ее сторону. Юля развернула трубу градусов на сорок пять и посмотрела еще на одну точку, на ней стоял теодолит, а в сторонке в траве лежала Женька, сверкая своими голыми ягодицами. Это был ее дневной моцион, когда Боря начинал двигаться от точки к точке, она быстро раздевалась и загорала аки нудист. Ее ничуть не смущало, заметит ее Миллениум в оголенном виде или нет: во-первых, он ей нравился, а во-вторых, как она говорила: «В теодолите все перевернуто и непонятно».
Юля еще раз сверилась с показаниями прибора и сделала проверку расчетов, все было верно и можно было расслабиться, она задрала футболку повыше, осмотрела свои оголенные ноги на предмет прилипающего свежего загара и растянулась на траве. На ней были коротенькие шорты цвета хаки, они как нельзя лучше подходили для дневного загара. Она и Женя таскали с собой еще пару джинсов, так как вечером становилось довольно-таки прохладно и приходилось переодеваться, перед тем как отправиться в лагерь, взгромоздив на себя пятикилограммовый теодолит со столь же тяжелой треногой. Боря, естественно, ворчал, понося на чем свет стоит женский род, он немало стебался над тем, как они паковали с собой на точку косметички, крема от загара, джинсы и еще бог весть что. Сам же щеголял в одних и тех же штанах, днем он их закатывал до колен, Юля так и видела эту картину, как Боря приговаривает: «И джинсы превращаются в оригинальные шорты». Вечером он их, наоборот, раскатывал донизу и не мерз. Естественно, ему было гораздо проще: снял футболку, надел футболку, снова снял. Знали бы они, что тут, в глухой тайге, можно будет позагорать, прихватили бы с собой купальники, и всем было бы легче, Боря перестал бы ворчать, девчонкам не пришлось бы таскать с собой по два комплекта одежды.
