Это место он хорошо знал с детства. Шорох за спиной оторвал его от нахлынувших воспоминаний. Он обернулся.
Поджарая охотничья собака, сделав стойку и раздувая ноздри, тянула к нему свою морду. Когда-то ему посчастливилось взять пса. Он назвал его Гомером, поскольку стеклянные глаза не удались, помутнели. Но одной собаки вполне достаточно для его коллекции: это слишком громоздкое животное. Он резко взмахнул рукой, и пес, залаяв, развернулся и умчался прочь. Спустя какое-то время вдали послышались шаги хозяина. Видимо, тот направлялся к реке по берегу канала. В тех местах водилось много зайцев, иной раз попадались и фазаны, привольно разгуливавшие среди корней в поисках сочных червячков. Извилистые корни, разрастаясь, загребали в свои прожорливые пасти гладкую речную гальку, образуя насыпи и небольшие плотины, бывшие в детстве его владениями. Он любил пересыпать камушки из ладони в ладонь, бросать их по воде, и они много раз подпрыгивали, прежде чем пойти ко дну, или метать остроконечные, смертельные снаряды в серых и зеленых ящериц, убивая их наповал. Он, единственный зритель, аплодировал жукам-оленям, ведущим жестокие бои в брачный сезон, когда те, грозно размахивая разветвленными усами, стремительно, со страшным треском таранили друг друга. В тщетной надежде, что к его одинокой маленькой тени рано или поздно присоединится другая, он склонялся над потерпевшим поражение, которого тут же облепляли муравьи и обгладывали подчистую, до белого скелета. Он подбирал эти останки, выкладывал на подоконнике своей комнаты или на столешнице и давал им имена, довольствуясь этой безмолвной компанией.
Мощное колебание воздуха снова притянуло его взгляд к ловушке. Белая цапля – великолепный экземпляр – покружила немного в воздухе и опустилась на землю. Птица плавно поводила длинной изогнутой шеей. В это время года цапли показывались редко, так как охотники, разочарованные долгим бесплодным днем, частенько довольствовались и этой несъедобной добычей. Вот цапли и не рисковали покидать свои гнезда на верхушках тополей и лишь к вечеру слетали вниз за лягушкой или червячком.
А эта цапля, видно, здорово проголодалась, поскольку начала шарить по земле длинным желтым клювом, подхватывая хлебные крошки. Чуть погодя она заметила на пне двух дождевых червей. Темные тонкие лапы, осторожно переступая, приближались к трухлявому пню. Птица еще раз огляделась и ухватила первого червяка. Тот удлинился едва ли не вдвое, с одной стороны растянутый птичьим клювом, с другой – удерживаемый прочным клеем. Когда цапля выпустила его, червяк скрутился, как пружина. Во взгляде птицы отразилось недоумение. Она сомкнула клюв на втором червячке, сперва потянула осторожно, поминутно оглядываясь, потом настойчивей. Червяк разорвался. Цапля застыла в неподвижности со свешивающимся из клюва на сторону обрывком; круглые глаза смотрели все настороженней. Сглотнув полчервяка, птица набросилась на вторую половину, но клей держал ее крепко. И тогда цапля раскинула крылья.
Человек внимательно рассматривал длинные и прямые маховые перья: их легко сохранить в целости, но они слишком тяжелы, чтобы удержать положение, задуманное чучельником.
Птица вспорхнула вверх и обрушилась на пень, видимо решив, что с лету подхватить добычу будет удобнее. Но едва приземлилась, клей намертво сковал ей лапы. Цапля испуганно задергалась, замахала крыльями.
– Вперед, – приказал себе охотник и, выскочив из укрытия, бросился к добыче, понимая, что медлить нельзя.
Объятая ужасом птица, удерживая равновесие на крыльях, отрывала от пня то одну, то другую ногу и тут же снова увязала в клее. Тонкая шея раздувалась от страшного, раздирающего горло клекота.
Меньше метра отделяло чучельника от добычи, когда невероятным усилием могучих крыльев цапля оторвалась от пня и взмыла в воздух. Через мгновение она уже скрылась в густой кроне.
Человек поглядел на обрывок червя и с яростью вдавил его в трухлявый пень сапогом. Контуры каблука отпечатались в клее.
Метр. Один метр. Он видел, как от страха раздувается зад цапли, ощущал в воздухе запах ее экскрементов. А теперь от всего этого остались лишь половина червяка и серо-белое пятно помета на земле. Охотничий азарт уступил место слепой ярости. Он попытался взять себя в руки, восстановить дыхание. Рухнув ничком в еще влажную от росы траву, раскинул руки. Мшисто-грибной дух наполнил его легкие. Он окунул пальцы в траву, чувствуя, как мокрые песчинки забиваются под ногти. Так он лежал до тех пор, пока не успокоился. Наконец поднялся на ноги и пошел в свое укрытие. Взял куртку, вытащил из жестяной коробочки еще одного червяка и прилепил его к пню. Отпечатки ног цапли и его каблука постепенно затягивались. Он пощупал пальцем клей – еще липкий. Второй червяк был почти неподвижен. Охотник пошевелил его пальцем, и тот снова начал извиваться. Человека пробрала дрожь. Свитер был весь мокрый. Вернувшись в укрытие, он натянул куртку, но она тоже промокла, и ему пришлось терпеть ледяную дрожь.
Ждать он умел. Ни разу еще не возвращался домой без добычи. И в это утро кто-нибудь да испустит дух у него в руках.
Но гнев после недавнего происшествия еще не до конца унялся. И в укрытии разгорелся с новой силой. От него свело судорогой ноги. Он стал молотить по ним кулаками. Потом рывком вскочил. Надо подвигаться. Свое снаряжение он оставил в кустах и вышел на тропинку. Но, сделав несколько шагов, решил вернуться за ружьем. Дымное солнце лениво рассеивало свет по отсыревшему за ночь ландшафту.
Он дошел до берега канала, питавшего рисовые поля и гидроэлектростанцию, и оглядел бетонные плотины. На потрескавшейся обвязке стояла и нюхала воздух крыса. Он прицелился в нее, готовясь спустить курок. Мишень доступная, но ведь свалится в воду. Он снова закинул ружье за спину. Крыса, лишь теперь заметив опасность, порскнула по обвязке, потеряла равновесие и бухнулась в канал. Немного проплыла, высунув нос из воды и оставляя за собой две небольшие параллельные волны на мутной глади канала. Охотник метнул в крысу камень, и та ушла под воду.
Сапоги снова зашуршали по гальке. Тропа вдали расширялась, сворачивала направо к небольшому озерцу, вернее, лужице, окруженной камышом. Только теперь он заметил в грязи следы шин. Должно быть, очередной ленивый охотник. Возле этой лужи он нередко видел припаркованные машины. Дальше уже не проедешь: заросшая травой тропинка истончалась и ныряла в воду. Ускорив шаг, он через некоторое время утвердился в своей догадке: на лужайке стояла синяя малолитражка с заржавленными крыльями и живописно помятой дверцей. Он с любопытством осмотрел ее. Что-то не то было в этой машине. Ни на ковриках, ни на педалях, ни на старой, усеянной шерстью тряпке сзади, предназначенной, разумеется, для собаки, грязи не было. К тому же – что самое странное – на заднее сиденье брошена женская сумка. Приложив к глазам руки наподобие лошадиных шор, он заглянул внутрь сквозь бликующее стекло. Сумка черная, узорчатой кожи с латунной застежкой и короткой ручкой. С такой сумкой можно выйти в город, не боясь запачкать, и помещаются туда в лучшем случае косметика и кошелек. А за городом она едва ли может пригодиться. И потом, женщины не любят охоту. Женщину здесь редко встретишь, особенно в такой час. Хотя сиденье отодвинуто слишком далеко от руля. Если это не великанша, за рулем сидел мужчина. Молодой, судя по стереомагнитоле, неосмотрительно оставленной в гнезде, и множеству дисков, в беспорядке впихнутых в открытый «бардачок». К тому же родной рычаг переключения владелец поменял на шикарный, как на спортивных машинах. Присмотревшись хорошенько, охотник заметил в углу на заднем сиденье открытый бархатный футляр с прорезью для кольца внутри. Крышку футляра ему было трудно разглядеть, но по нескольким золоченым буквам он понял, что футляр – из ювелирной лавки ближнего городка. Рядом с футляром белела визитная карточка и грубо вырезанное из картона красное сердечко. На нем ручкой написана дата – нынешнее воскресенье. Он обошел малолитражку кругом, сменив пункт наблюдения. В отделении на дверце углядел пачку презервативов. Через приоткрытое окошко понюхал воздух в салоне. Пахло табаком и женскими духами. Табак, скорее всего, сигарный, что подтвердила пепельница, в которой не было окурков, а пепел был более плотный, чем от сигарет. Духи он опознать не смог – сладковатый, фруктовый аромат, с легкой примесью ванили и туберозы. Впрочем, запах духов явно задавлен запахом никотина. Тут его внимание привлек какой-то проблеск возле ручника. В позолоченном рифленом цилиндрике отражался луч солнца – губная помада.
И в эту помаду, вернее, в то, что она ему навеяла, человек погрузился целиком. Ему представились женские губы, алые, блестящие, четко очерченные косметическим средством. Он вообразил, как другие губы прижимаются к ним. От этого прикосновения помада размазывается, выходит из берегов, тает, растворяясь в мужской слюне… Да, это мужчина, но он ему не интересен… а с ним женщина… со страстной поволокой в глазах… подбородок вымазан неестественной алой краской. Мужчина высвобождается из объятий и проводит пальцем по ее губам. Власть. Презрение. Влечение. Размазанная помада вокруг рта. Глаза женщины полузакрыты, как у слегка наклоненной куклы. Искривленный рот кажется кровавой раной.
