Если угроза действительно существует, надо, чтобы Хизер решилась мне обо всем рассказать. Если же у нее паранойя, ей все равно нужно было почувствовать себя в безопасности, чтобы мы могли начать лечение.
— Я не вернусь, — сказала она и добавила, словно пытаясь себя утешить: — Меня не заставят.
— Кто не заставит?
Она с усилием открыла глаза и сконфуженно взглянула на меня, явно пытаясь вспомнить, о чем только что говорила. От нее исходили флюиды страха и еще чего-то, чему я пока что не могла дать определения. Мне вдруг захотелось уйти.
— Мне нужен Даниэль, — пробормотала она и уронила голову на грудь. — Я так устала.
— Отдохните пока что, а я поговорю с вашим мужем.
Она отвернулась к стене и съежилась под одеялом в позе зародыша. Хотя в палате было тепло, она дрожала.
— Он все видит, — прошептала она.
Я замерла на пороге.
— Кто все видит, Хизер?
Вместо ответа она натянула одеяло на голову.
Когда я вошла в комнату для посетителей, навстречу мне поднялся высокий темноволосый мужчина. Он был небрит, под глазами у него залегли темные круги, мятая рубашка выбилась из линялых джинсов — и все равно он был хорош собой. Судя по морщинам вокруг рта и глаз, ему было за сорок, но он был из тех, кто с возрастом становится только краше. У этой пары был бы очаровательный ребенок. Мне стало их бесконечно жаль.
Он направился в мою сторону. В руках у него была коричневая кожаная куртка, за плечом болтался рюкзак.
— Как она? Она меня звала? — хрипло спросил он.
— Пойдемте куда-нибудь, где мы сможем поговорить наедине, мистер Саймон.
По пути мы прошли мимо уборщика, вытиравшего пол. Дверь в кладовку была распахнута, и я сделала мысленную пометку: не забыть сказать об этом медсестрам.
— Зовите меня просто Даниэль. Скажите, как она себя чувствует?
— Неплохо, учитывая все обстоятельства. Ей сейчас тяжело, но мы делаем все, чтобы ей помочь. Здесь ей будет лучше всего.
— Там было столько крови…
Я сочувствовала ему, понимая, что он сейчас думает: «А если бы я вернулся на десять минут позже? Почему я ничего не заметил?» Родственники обычно делятся на две группы: те, кто винит себя, и те, кто винит пострадавших. Но всем нужно кого-то винить.
— Должно быть, тяжело было увидеть ее в таком состоянии, — сказала я. — Вам есть с кем поговорить? Могу предложить вам кого-нибудь.
Он покачал головой.
— Я в порядке. Главное, чтобы Хизер была в безопасности.
Я вспомнила о последних словах Хизер. Кто-то в самом деле преследует ее? Или Даниэль имеет в виду ее попытку самоубийства?
— Мы тоже к этому стремимся.
Я отперла дверь в кабинет и пригласила Даниэля присесть. Он опустился в кресло напротив. Можно было бы предположить, что в нашем отделении все должно быть оформлено в мягких, успокаивающих тонах, но розовые, синие и коричневые стулья стоят здесь еще с семидесятых годов. Края стола выщерблены, на стеллаже несколько одинаковых книг. Даже комната для посетителей — это всего лишь несколько стульев у лифта. Это старая больница, и финансирования не хватает. Но сюда приходят не за развлечениями.
— Она не говорила вам, почему… — Даниэль поперхнулся и втянул воздух. — Почему она пыталась покончить с собой?
— Без разрешения Хизер я не могу рассказывать вам, о чем она говорила. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.
— Да, конечно.
— Вы знали, насколько тяжело ее состояние?
Он с мрачным видом потер подбородок.
— С тех пор как мы потеряли ребенка, она отказывалась есть и не вставала. Почти перестала мыться. Я думал, что это естественная реакция и ей просто нужно время… Я все вспоминаю, какой молчаливой она была, когда я уходил. Я опаздывал на подработку и торопился. — Он покачал головой. — Если бы я остался дома…
Он был из тех, кто винит себя. Я наклонилась к нему.
— Вы не виноваты. Если бы вы остались дома тогда, она бы просто дождалась, пока вы уйдете в следующий раз. Люди с подобными проблемами всегда находят способ.
Он смотрел на меня, осмысливая, как я надеялась, услышанное, после чего снова помрачнел.
— Ее родители будут в ужасе.
— Они еще не знают?
— Они путешествуют на автомобиле по северным штатам. Я звонил, но телефон выключен. Она с ними давно не говорила.
— А ее друзья?
— Она отказывалась от всех приглашений, и они перестали звонить.
Выходит, Хизер отталкивала всех, кроме Даниэля. В этом нет ничего удивительного. Разрыв дружеских и семейных связей — классический симптом депрессии.
— Кто вы по профессии, Даниэль?
— Плотник.
Вот почему он такой загорелый и широкоплечий.
Он улыбнулся, разглядывая свои шероховатые ладони.
— Мы с Хизер из разных миров, но как только познакомились — сразу же почувствовали какую-то связь. У нас обоих такого никогда раньше не было, — добавил он и взглянул на меня, словно ожидая увидеть на моем лице недоверие.
Я ободряюще кивнула.
— Она незадолго до того рассталась с редкостным ублюдком. Мы с ней вместе гуляли и ходили на йогу. Ей от этого было легче.
Это была отличная идея. Физические нагрузки — одно из лучших природных лекарств от депрессии.
— Правильно ли я понимаю, что вы еще до брака заметили ее склонность к депрессии?
— Наверное. Она вечно заботится обо всех вокруг, так что сложно было понять. Иногда она вдруг затихала или начинала плакать, но отказывалась говорить, в чем дело. Она была очень счастлива, когда забеременела. Выбирала имя, покупала игрушки… — Голос его дрогнул. — Не знаю, что теперь делать с детской и всеми этими одежками…
Мне сразу вспомнилось, как Пол раскрасил детскую Лизы яркими ало-зелеными полосками — мы знали, что наш ребенок будет особенным, не таким, как все. Так и вышло, и меня это всегда восхищало, — пока она не решила, что и со мной ей не по пути.
— Давайте решать проблемы по мере поступления, — сказала я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. — С этим вы разберетесь потом.
— Когда Хизер можно будет вернуться домой?
— Ее определили сюда специально, чтобы она была под наблюдением. Мы сможем отпустить ее только тогда, когда будем уверены, что она не причинит себе вреда.
— А вдруг она… — Он осекся и сглотнул. — Вдруг она снова попытается?
— Здесь мы этого не допустим. И мы не отправим ее домой, пока она не придет в себя.
— Можно мне к ней? Я принес ее вещи.
Как правило, мы не допускаем посещений вне обозначенных часов — с четырех до девяти, и все визиты строго учитываются. До полудня мы вообще никого не пускаем, потому что пациенты в это время посещают свои программы, а мы занимаемся обходом. Но Даниэль выглядел совсем отчаявшимся, и я подумала, что, возможно, свидание пойдет Хизер на пользу.
— Она сейчас отдыхает, но вы можете сказать ей пару слов.
Мы молча поднимались в лифте в отделение интенсивной терапии. Даниэль был погружен в раздумья, а я сосредоточенно дышала и отсчитывала удары собственного сердца. Мои пациенты удивились бы, узнав, что я уже много лет страдаю клаустрофобией. С помощью различных приемов я справляюсь с ней — в ход идут и дыхательные упражнения, и воображение, но когда я впервые услышала, как захлопываются двери лифта, мне потребовалось все самообладание, чтобы не броситься к кнопке вызова помощи.
Нас впустили. В отделении интенсивной терапии постоянно дежурит охрана, а сестринский пост расположен за стеклянной стеной. Одна часть отделения отведена для тяжелых пациентов, таких как Хизер, другая — для тех, кому уже не требуется столь пристальное наблюдение. Когда больным становится лучше, их переводят в отделение этажом ниже, где царят более свободные порядки.
Медсестра осмотрела сумку, которую Даниэль принес жене, — там не должно было быть ничего, что могло навредить ей. Их свадебную фотографию вынули из рамки, с халата сняли пояс. Когда медсестра закончила, я отвела Даниэля в альков в комнате отдыха, где они могли уединиться, оставаясь при этом под наблюдением, и пошла за Хизер.
Войдя, я быстро окинула ее взглядом — она лежала все так же, свернувшись в клубочек. Бледные руки сжимали плечи, словно она пыталась удержать себя.
— Хизер, вы в состоянии встретиться с Даниэлем?
Она вздрогнула и медленно повернулась ко мне. В глазах ее стояли слезы.
— Мне он так нужен, — сказала она умоляюще.
— Хорошо, но вам придется выйти, потому что мы не допускаем посетителей в палаты. Как вы считаете, у вас хватит сил встать?
Она уже пыталась сесть.
Когда мы вошли в комнату отдыха, Даниэль так и подскочил — и замер, увидев за моей спиной жену с перевязанными запястьями, в синей больничной пижаме, по-старушечьи закутанную в одеяло.
— Даниэль! — воскликнула она.
— Милая! — Он обнял ее. — Больше не пугай меня так.
