Как ни странно, это оказалось легче, чем в первый раз. Все движения получались сами собой. К тому же теперь я на освоенной территории. Он умер молча, ничему не удивляясь.
Меня охватило то же возбуждение, если не наслаждение. Наслаждение от вновь испытанных острых ощущений. От крови. От страха, который читается в их глазах перед самым концом. От того, что скрывалось в черепах. От запретного.
Я освобождаюсь от всего, что меня сковывает. В такие минуты я перестаю быть собой. Хотя мне нужно обрести свое «я». Такова моя миссия. Выполняя ее, я превосхожу себя.
Все становится на свои места. Тайна приоткрывается. Квадраты совпадают, и послание обретает форму. Тайна вырисовывается на астролябии. Вскоре нам удастся вернуться к истоку.
Пустота должна проступить.
Когда такси доставило его к дому Поля на улице Сален, в самом центре старого Реймса, Ари Маккензи тут же понял, что здесь разыгралась драма, и его сердце тревожно забилось.
Пасмурное небо устлали грозные тучи. Под углом к тротуару были припаркованы две полицейские машины и пожарный фургон. В шесть часов вечера уже стемнело. Зимняя мгла и холод, вставшие на цыпочки зеваки, синие проблесковые маячки, отражавшиеся на каменных стенах, без слов говорили о трагедии, и Ари накрыла волна страха. Судя по количеству полицейских, произошло нечто чрезвычайное.
Дрожащей рукой он расплатился с таксистом и выбрался на колючий мороз. — Мысли спутались от беспокойства, и уличный шум доносился до него как сквозь вату. Пока он пробирался сквозь толпу, перед ним разворачивались воспоминания, с картинкой и голосами, как на старой пожелтевшей рекламной пленке.
10 июня 1981 года. Как обычно, после 16.30 он возвращается домой по улице Жан-Франсуа-Лепин в Восемнадцатом округе. И вот он у входа в квартиру на бульваре Шапель, на последнем этаже старого дома. Дверь ему открыл взволнованный Поль Казо:
— Твоя мама… мама умерла, мой мальчик.
— Как это — умерла?
— Как… Значит, она перестала жить.
Потом Поль Казо провел с ними несколько недель, пока Джек Маккензи не пришел в себя настолько, чтобы продолжать жить. Одному воспитывать сына.
Прошло время. Овдовев, Джек Маккензи замкнулся в себе, даже с родным сыном он разговаривал неохотно. Днем он исполнял обязанности лейтенанта полиции в квартале Гут-д'Ор, а по вечерам стал выпивать. 31 декабря 1992 года. «Несчастный случай». Облава в дилерском притоне. Плановая проверка обернулась бедой. Джек получил в грудь пулю девятимиллиметрового калибра. Был канун Нового года, спасатели приехали с опозданием. Десять минут сердце не билось. Гипоксия, повреждение мозга. Врач диагностировал неврологическое раннее слабоумие. «Вы должны понять, месье Маккензи, что ваш отец уже никогда не будет прежним». И снова лицо Поля: он всегда рядом, верный, ненавязчивый. Надежный.
Стоп-кадр.
Ари с трудом протиснулся между зеваками и бросился к воротам. Предъявил свое удостоверение, хотя по глазам полицейского понял, что тот признал в нем своего, а то и вспомнил, кто он такой.
Случалось, Ари Маккензи узнавали даже в провинции, и не потому, что он приобрел славу выдающегося столичного сыскаря, а скорее из-за скандальной репутации, которую он стяжал в Национальной полиции несколькими годами раньше.
— Что тут?
— Убой.
Это слово как кинжал вонзилось в нутро Ари. Все гораздо хуже, чем он думал.
И все-таки он отказывался признать очевидное. Попытался дышать ровнее. Не стоит сразу впадать в панику. Еще оставалась надежда, что жертвой был кто-то другой: в конце концов, Поль — не единственный жилец этого дома. Хотя вряд ли это простое совпадение.
Собравшись с духом, Ари миновал обшарпанный вестибюль и направился к винтовой лестнице. Готов ли он выдержать то, что, вероятно, ждет его наверху? У него в ушах все еще звучал голос Поля: «Я ничего не могу рассказать по телефону».
Он поднялся по ступенькам, сначала медленно, потом все быстрее. Его тело словно уже смирилось с неизбежным. Земля уходила у него из-под ног. Держась за старые деревянные перила, он задрал голову и увидел людей на лестничной клетке второго этажа. Дверь справа.
Так и есть. Это квартира Поля Казо.
Шикарный ресторан на проспекте Франклина Рузвельта напротив Музея открытий и изобретений, отделанный в стиле бель-эпок. Позолота, бархатные драпировки, белоснежные скатерти, приглушенный свет. В уютной атмосфере большого зала негромко разговаривали посетители, неслышно скользили официанты в безупречных темных костюмах. Тихая заводь посреди парижской сутолоки.
Двое мужчин сидели друг против друга за стоящим в стороне столиком. Они выбрали этот ресторан не случайно. Конфиденциальность здесь входила в перечень услуг.
Первый, лет шестидесяти с небольшим, с удлиненным лицом, лысый и худощавый, отличался элегантностью английского лорда или старого актера Лондонского королевского театра. Второй, на вид лет сорока, круглолицый, бледный, с короткими черными волосами и в солнечных очках, скорее напоминал молодого директора крупной компании — полный энергии, с дерзким блеском в глазах.
— Держите. — Старший положил на белую скатерть крафтовый конверт.
— Это оригинал?
— О чем вы? Пока только копия. Оригиналы получите, когда все будет закончено. Таковы условия нашего соглашения, любезный, вам ли этого не знать!
Человек в черных очках взял конверт и, не открывая, убрал его во внутренний карман пиджака.
Подошел официант и обмахнул скатерть специальной щеточкой. Оба заказали кофе, причем пожилой — подчеркнуто учтиво. По контрасту резкий тон того, что помоложе, был особенно заметен.
— Вы уверены, что выбрали подходящего исполнителя для этой работы? — осведомился молодой.
— Вполне. Тут у меня нет никаких сомнений. Мы же получили два первых квадрата? Согласитесь, пока все происходит точно так, как было задумано.
— Да, пока. Но я, возможно, предпочел бы другую кандидатуру. Вы же остановили свой выбор на самой загадочной фигуре из вашей… группы. В любую минуту вас могут подставить.
— Самые верующие нередко оказываются и самыми верными. Думаю, преданность нашему делу того, о ком мы говорим, не вызывает сомнений. Положитесь на меня. По этому поводу беспокоиться нечего. Но не исключено, что у нас возникла небольшая проблема…
Мужчина нахмурился. Он не выносил эвфемизмов. Для него «небольших проблем» не существовало.
— В чем дело?
— Похоже, архитектор обратился к одному из своих друзей. Так вот, этот друг… Как вам сказать… Это не первый встречный.
— То есть?
— Имя Ари Маккензи вам о чем-нибудь говорит?
Лицо сорокалетнего потемнело.
— Ясно. Как некстати. Спасибо, что предупредили.
— Желаете, чтобы я внес его в список? — поинтересовался старик.
— Нет. Я сам им займусь. Пусть ваш исполнитель не тратит время на подобные помехи. Доведите дело до конца. Сосредоточьтесь на квадратах, остальное я беру на себя.
— Понял вас.
— Осталось еще четыре…
— Да, четыре. И пустота должна проступить…
— Да будет так, — заключил мужчина в очках, одним глотком допивая кофе.
Когда Ари вошел в комнату, его замутило.
Внутри уже толпились люди. Место преступления исследовали эксперты из криминалистической службы. Фотографировали, снимали отпечатки пальцев, делали замеры… Но Маккензи разглядел за их спинами труп.
За годы службы ему не раз доводилось находить изувеченные тела и следы убийств, совершенных с особой жестокостью. Со временем он свыкся с ними. Но на этот раз распростертое перед ним тело не принадлежало незнакомцу. Это был Поль. Мертвый. С дыркой в черепе.
Ари прислонился к дверному косяку и на секунду зажмурился. Но перед глазами, словно отпечатавшись на сетчатке, стояла все та же картина.
Совершенно голого старика привязали к столу, обмотав запястья, щиколотки и торс тонкой белой веревкой. На руках и груди остались следы ударов, правая надбровная дуга была рассечена и покрылась засохшей кровью. На коже проступили синюшные пятна. Череп тщательно выбрит. Несколько седых волосков пристало к краю стола и полу. Почти посередине макушки, на месте родничка, из отверстия диаметром около двух сантиметров сочились последние капли вязкой сероватой жидкости. На лице застыло выражение ужаса, усиленное начавшимся трупным окоченением, широко раскрытые глаза неподвижно уставились в потолок. Роговица, местами уже помутневшая, делала взгляд ледяным.
От стойкой вони, заполнившей комнату, у Ари защипало в носу. В отвратительном запахе искромсанной плоти, пота и экскрементов явственно различалось что-то еще. Напоминавший воздух в анатомичке кисловатый душок, от которого тошнота только усилилась.
