Оба молодые. Лет тридцать или около. Она, в отличие от Стрекозы, следит за собой. Брюнетка, очень сильно подведенные глаза. Цвет лица жуткий. Желтый, будто прогорклое масло. Никаким тоном не замаскируешь. Спутник у нее румяный, кудрявый. Такой губастенький бейби-фейс в гоповатой кожаной куртке. Он-то зачем здесь, этот здоровячок?
Что-то меня нынче тянет на зоологические сравнения. «Гюрза» и «Баранчик» — так я называю непонятную пару. Интересно, какую зверушку напоминаю этим людям я?
— Энимал плэнет, — говорю я вслух. И смеюсь.
На меня смотрят с испугом. Черепах (он сидит ближе всех) чуть отодвигается вместе со стулом.
Мне делается еще смешнее. Это нервное, я знаю. Ассистент сказал «остальные четверо». Значит, все в сборе?
— Звери на арене. Где дрессировщик? — говорю я.
Никто кроме меня не смеется. Даже не улыбается.
Нет, сзади кто-то тихо рассмеялся.
Оборачиваюсь.
Коротко стриженый человек в черном спортивном костюме, плотно обтягивающем поджарую фигуру, стоит и смотрит на меня. Лет ему, наверное, столько же, сколько мне. Плюс-минус. Совершенно застывшее, холодное, словно вырезанное изо льда лицо. Непонятно, как это можно смеяться, не раздвигая губ. «Хе-хе-хе», одним горлом. А глаза, наоборот, подвижные, живые, горячие. Так и шарят по мне.
Ну уж это точно Громов.
— Правда, похоже. — Говорит Громов почти без артикуляции. Но голос звучный, красивый. Такой хочется слушать. — Когда я был пионером, ходил в зоологический кружок. Он тоже был в подвале. Назывался «Живой уголок».
Если он был пионером, значит, старше. Мне тридцать четыре, и в моей прогрессивной школе пионеров уже не было.
Да, старше. Он подходит, я замечаю морщинки вокруг глаз. Откуда они могли взяться, если человек совсем не пользуется мимикой?
— А у вас здесь «Мертвый уголок», — продолжаю шутить я, хоть отлично понимаю, что шутка идиотская. Мягко говоря.
Скрип стульев. Кажется, зверинец рассердился. Но я смотрю не на них — на Громова. Он один здесь имеет значение.
Сейчас он скажет что-то не то — повернусь и уйду. Мне плохо в этом мертвом подвале! Я хочу во двор, где сырой воздух, запах помойки, холодная капель с крыш. Где жизнь.
— Да, это мертвый уголок, — соглашается со мной Громов.
Он больше не издает квохтающих, горловых звуков. Он серьезен. Подходит, встает рядом со мной. Смотрит сверху вниз. Хочу встать со стула — опускает руку на мое плечо. Движение мягкое, а ладонь тверже камня.
— Мы здесь этого слова не боимся. И вы скоро перестанете бояться.
Теперь он обращается к остальным:
— Нашего полку прибыло. Позвольте представить.
Я жду, что Громов назовет меня по имени, но он говорит:
— Рак желудка. Терминальная стадия. Осталось три месяца.
Все смотрят на меня, и я съеживаюсь. Как будто с меня содрали всю одежду, выставили напоказ. И даже нельзя прикрыться руками.
— Вам я тоже всех представлю. — Это Громов говорит мне. — Но сначала объясню, кто я такой и чем мы здесь занимаемся. Здесь у нас…
— Подготовительные курсы, — враждебно прерываю я, еще не отойдя от потрясения. — На вывеске написано.
— Именно так. — Он улыбается одними глазами. Вот откуда морщинки. — Здесь готовят к примирению с неизбежным людей, которым не может помочь медицина. Я научу вас не бояться смерти. И последний этап вашей жизни, сколько бы он ни продолжался, не будет отравлен страхами, горечью неисполненных желаний, ненавистью к окружающему миру и к здоровым людям. Главное же — я помогу вам избавиться от гнетущего одиночества, которое ощущает человек обреченный. Ведь вы именно за этим сюда пришли?
Я опускаю голову. Мне трудно выдерживать этот пронизывающий, сияющий взгляд. Боюсь разрыдаться.
— Одним больше помогают индивидуальные занятия, другим коллективные. Но в первый раз человек непременно должен пройти через испытание публичностью. Это шок, но шок благотворный. Нужно раскрыться, снять все защитные слои, в которые вы спрятались, как в кокон. Иначе ничего не выйдет.
Краем глаза я замечаю, что Черепах кивает.
— Поверьте мне, — просит, даже умоляет бархатный голос. — Вы должны мне доверять. В этом залог успеха. Я хочу помочь вам. Я желаю вам добра. Сейчас у вас, я знаю, ощущение, будто вы стоите в чем мать родила на улице, перед одетыми. Но у нас здесь не улица. Это баня. Даже парилка. — Снова раздается горловое «хе-хе». И вокруг тоже звучит тихий смех, от которого я вздрагиваю. — Начну с себя.
Удивительные глаза больше не улыбаются. Смотрят на меня печально и строго. Я гляжу в них не отрываясь. Этому взгляду нельзя не верить.
— В прежней своей жизни я очень часто находился на пороге смерти. Такова уж была моя профессия. Четырежды гибель казалась совершенно неизбежной, и четыре раза я прощался с жизнью. Дважды я действительно умирал. Кажется, я представляю собой уникальный в медицине случай — не просто два раза перенес клиническую смерть, но еще и сохранил отчетливые воспоминания о так называемых «пост-мортемных видениях». Пресловутый «тоннель» существует на самом деле — такой, как описано в литературе. Или изображено на известной картине Босха. После второго такого переживания, особенно яркого и реалистичного, я наконец понял, что должен оставить свои прежнюю работу. Мое назначение — готовить таких, как вы, к мирному отправлению в Тоннель. Это как в метро. Сажаю вас в вагон, вы машете мне рукой. Осторожно, двери закрываются. А следующая остановка — уже «Ботанический сад».
Поразительно, но Громов опять смеется, и слушатели ему вторят. Меня же начинает пробирать дрожь.
— И я буду ходить сюда все три месяца?
— Нет, что вы. Обычно курс продолжается недолго. В среднем пять-шесть занятий. В особенно трудных случаях десять. Но бывает, что довольно и пары уроков. Слушатель сам чувствует, что ему уже достаточно. Прощается со мной и уходит. Мы расстаемся с улыбкой. Я счастлив, когда отпускаю человека, который пришел ко мне слабым и дрожащим от страха, а уходит сильным и успокоенным. Но хватит предисловий. Давайте начинать занятие. Не будем испытывать терпение остальных. Здесь ведь у каждого своя беда.
В коридоре шаги. Легкие, танцующие. Никто еще не вошел, а уже по звуку можно определить: это женщина. Красивая, молодая, самоуверенная.
Так и есть.
Эффектная брюнетка с нервным, очень белым лицом, в брючном костюме из тонкой лайки останавливается на пороге. Все оборачиваются. Она смотрит только на Громова. Я не понимаю, что означает легкая судорога, проходящая рябью по ее чертам. Волнение? Отвращение? Или, наоборот, восторг? Может быть, просто насмешка?
— Я в последний раз. — Хрипловатый голос пресекается. — Попрощаться. Больше вы меня не увидите.
Поворачивается, чтобы уйти, но напоследок скользит взглядом по сидящим. Глаза смотрят прямо на меня. Что-то меняется в этом поразительном лице. Что-то в балансе света и тени.
Ресницы дрогнули, будто подавая мне знак. Женщина выходит, но в этом подрагивании ресниц мне померещился зов.
— Прощайте, — говорит Громов в спину женщине. Говорит печально. Или, может быть, озабоченно. — Не будем отвлекаться.
Я понимаю: он обращается персонально ко мне.
— Обернитесь и смотрите мне в глаза. Я чувствую, что вы раскрылись, между нами возникла связь. Но эта связь эфемерна. Мгновение — и уйдет.
Выберите один из вариантов продолжения
Сейчас, еще секунду. Мне почему-то хочется увидеть, как исчезнет, скроется за углом стремительная фигура. Женщина позвала меня за собой? Но почему? Зачем? Я ее не знаю, впервые вижу.
Перейдите к главе 2(1)
Тряхнув головой, я отгоняю нелепую фантазию. Куда может звать меня женщина, которой я знать не знаю? Оборачиваюсь к Громову.
Перейдите к главе 2(2)
Сейчас, еще секунду. Мне почему-то хочется увидеть, как исчезнет, скроется за углом стремительная фигура. Женщина позвала меня за собой? Но почему? Зачем? Я ее не знаю, впервые вижу…
— Вы ко мне повернетесь или нет?
В голосе Громова прозвучала легкая нота раздражения. Я обернулся. Не я один смотрел вслед той женщине — все кроме Громова провожали ее взглядом. И выражение лица у каждого было странным. Хотя в этом паноптикуме нормальных лиц вообще не было. Разве я сам выглядел нормально?
— Извините…
Громов посмотрел мне в глаза, покачал головой.
— Поздно, момент упущен. У вас очень сильная броня. Минуту назад вы приоткрылись. А теперь опять глухая стена. — Он вздохнул. — Слишком твердый характер. При вашей биографии это неудивительно. Ничего. Я буду наблюдать за вами и ждать.
Это человек действительно разбирался в психологии. Не знаю почему, но взгляд черноволосой женщины что-то во мне изменил. Я уже не чувствовал себя подопытной лягушкой, которую сейчас начнут препарировать. Когда Стрекоза сказала: «Пусть расскажет про себя. Мы все через это прошли. Чем он лучше?» — я пожал плечами. Мой голос больше не дрожал.
