Кажется, Черепах в самом деле троллил нас вполне сознательно. Во всяком случае, он немедленно перестал хихикать, положил ногу на ногу и умолк.
— Разминка закончена, — легко сказал Громов. — Я понаблюдал за вами, Николай. И, пожалуй, готов сказать, в чем заключается ваша главная проблема. В какой именно точке сконцентрирован эпицентр вашего страха. Если мой диагноз верен, это будет означать, что ключ у нас в руках. Останется лишь вставить его в замок и повернуть.
Я пожал плечами.
— Умирать страшно. Как любому человеку. Вот и вся проблема.
— Страх — одна из наиболее сложных, многонюансных эмоций. — Громов грустно улыбнулся. Я начал привыкать к этой его странной улыбке одними глазами. — С моей точки зрения, страх — это, собственно, даже не эмоция, это болезнь. Страх опаснее и вреднее любого физического недуга. Он мучает, парализует, убивает. Но если есть болезни, не поддающиеся излечению, то элиминировать страх всегда можно. Надо лишь правильно установить патогенез. Вам, Николай, только кажется, что вы боитесь смерти. На самом деле, если я правильно в вас разобрался, вы боитесь совсем другого.
— Чего это «другого»?
Я не мог взять в толк, к чему он клонит.
Громов поднял ладонь: погодите, не перебивайте.
— Корень проблемы в том, что вы храбрый человек. Привычный к риску. Я и сам был таким же. Мне легко вас понять. Вы ведь, выражаясь пафосно, не раз смотрели смерти в глаза?
— Приходилось…
— И ведь не трусили?
— Вроде нет…
— А сейчас чувствуете себя дрожащей биомассой и сами себя за это презираете. Наверное, мечетесь по дому? Бывает, что и плачете?
Я не ответил.
— Стыдиться тут нечего. — Громов заговорил тише, мягче. — Есть такой синдром, называется «Страх храбреца». В определенной специфической ситуации бывает, что люди слабохарактерные, даже робкие встречают смерть довольно спокойно, с достоинством, а прославленные смельчаки совершенно теряют лицо.
— В какой такой ситуации? — пролепетал я.
— На эшафоте. У вас в анкете, в разделе «Изменение привычек», в графе «Чтение», написано: «Стал читать только историческую литературу». Это, кстати говоря, довольно распространенное явление среди моих пациентов с культурным уровнем выше среднего. У меня есть гипотеза, объясняющая этот психологический феномен, но не буду сейчас отвлекаться… Так вот, если вы хорошо знаете историю, вам наверняка известны казусы, когда храбрецы перед казнью молили о пощаде, или вырывались из рук палачей, или вопили. Я читал, что современников поразило малодушие, которое проявил на плахе Эдвард Стаффорд, доблестный рыцарь, победитель множества турниров, приговоренный к отсечению головы Генрихом Восьмым. Глава штурмовиков Рем, герой Первой мировой, когда его расстреливали, рыдал и бился. А вот трусоватый Риббентроп перед виселицей…
— Завязывайте с историей, а? — хрипло сказал я. Меня начинало трясти от этой лекции. Или от вкрадчивого голоса Громова. Или от чего-то другого. Не знаю. Я сам не понимал, что со мной.
— Хорошо. Я вот к чему веду. Храбрый человек — это человек, обладающий даром принимать быстрые решения в ситуациях повышенного риска. Когда есть выбор между тем, чтобы спрятаться от опасности или ринуться ей навстречу, он выбирает второе. Но должен быть выбор. А у осужденного на смерть никакого выбора нет. Вы, Николай, боитесь не смерти, а отсутствия выбора. Вы чувствуете себя связанным бараном, которому гарантированно перережут горло, и он ничего не может с этим поделать — только блеять…
Я зажмурился.
Откуда он знает?
Вчера ночью мне приснился кошмар. Именно про это. Как будто я снова в горах, в плену у «чехов», и меня сейчас зарежут. Вывернули руки, подносят к горлу ржавый зазубренный тесак, а я не могу даже отвернуться — сзади тянут за волосы. Я проснулся с воплем.
— В слезах ничего стыдного нет, — быстро сказал Громов. — Плачьте. Это полезно…
Но расклеиваться на людях — до этого я еще не докатился.
— Покурю, — буркнул я сдавленно.
Быстро поднялся, чуть не опрокинув стул. Вышел.
— Браво, маэстро, — пробасил за моей спиной Черепах. — Не устаю восхищаться.
Громов ответил ему:
— Молчите…
В коридоре я никак не мог вытащить из пачки сигарету. Не слушались пальцы. А когда наконец достал, увидел на стене табличку «Thank you for not smoking» — и бульдог в котелке с перевернутой книзу трубкой.
Окей. Покурить на свежем воздухе — это еще лучше.
***
Во дворе я вдохнул полной грудью весенний воздух. Дышать стало легче. Руки дрожали, но клокотание в горле утихло.
Чертов «маэстро» попал в самую точку. Бараном на бойне — вот кем я себя чувствовал все эти дни. И вдруг подумалось: а может, хрен вам всем? Катитесь со своими тремя месяцами?
Не уверен, что Громов желал достичь именно этого эффекта. Но впервые за двенадцать дней тоскливый ужас немного отодвинулся.
Я сразу позвонил Льву Львовичу и рассказал про свою идею.
Он выслушал, не перебивая. Когда я замолчал, сказал:
— Ну, этот выбор у тебя остается всегда. И пистолет не понадобится. Есть способы получше. Застрелиться гораздо трудней, чем ты думаешь. Мне дважды приходилось доставать пулю из мозга несостоявшихся самоубийц. Оба выжили. Правда, одного парализовало, а второй остался идиотом… Нет, Николай. Я тебя к Громову не за этим посылал. Пусть он с тобой еще поработает.
И отключился. Он редко говорит «до свидания».
После разговора с Львом Львовичем мне, как всегда, стало легче. Я выпустил струйку дыма, огляделся.
Двор как двор. Обычный старомосковский каменный колодец. Ни деревца. Только освещенные и неосвещенные окна, асфальт, припаркованные машины.
Одна из них («ауди», кроссовер) вдруг коротко мигнула фарами. Кто-то там сидел за рулем. Женщина.
Это она мне? Больше во дворе никого не было.
Я подошел.
Опустилось стекло.
— Не угостите сигаретой? — спросил хрипловатый голос, который я сразу узнал.
Это была она, красавица-брюнетка, заходившая к Громову попрощаться и так странно на меня посмотревшая. Или показалось?
— У меня крепкие.
— Я люблю крепкие.
Я поднес ей зажигалку. Обычно, когда даешь прикуривать, люди смотрят на кончик сигареты. Но женщина смотрела на меня, сосредоточенно. В матовых глазах вспыхнули два огонька.
— Так и есть, — тихо сказала она.
— Вы о чем?
— Садитесь. Покурим и поговорим.
Значит, не показалось. Что-то ей нужно.
Раньше меня не пришлось бы долго уговаривать сесть в машину к такой красотке. А сейчас заколебался. Ей что-то от меня нужно, а мне от нее — ничего. Так не отказаться ли, вежливо?
Но сел, конечно. В какой-то книжке я читал, что любопытство — один из самых живучих человеческих инстинктов. Сильнее только голод. И страх.
Она щелкнула кнопкой на потолке. В салоне зажегся свет.
— Зачем? — спросил я. — В темноте курить лучше.
— Хочу вас получше рассмотреть. В подвале толком не успела…
Она действительно уставилась на меня. Особенно ее заинтересовали шрамы. Их у меня два: от угла левого глаза вниз и на правой скуле. Следы осколков.
Я знал, что шрамы меня не уродуют, а только придают эффектности. Телки на них всегда залипают. То есть залипали. Теперь мне это стало по барабану.
Никакого женского интереса в цепком взгляде брюнетки не чувствовалось. Интенсивная, даже какая-то воспаленная заинтересованность — несомненно. Но не африканская страсть, это точно.
Что ж, поиграем в гляделки. Я тоже принялся ее рассматривать.
Необычное лицо. Я таких, пожалуй, не встречал. Только что оно казалось красивым — но женщина слегка повернулась, тени легли по-другому, и вся красота пропала. Медуза Горгона, и только. Я даже слегка отодвинулся. Но она приподняла подбородок — и я опять залюбовался.
— Я смотрю, мы оба не сторонники церемоний, — сказал я. — И место, в котором мы встретились, не располагает к светскому ля-ля. Поэтому спрошу напрямую. Вы ведь из нашей братии?
Если нет, то спросит: «какой такой братии»? Но она не спросила.
— Ясно. Вы пришли к Громову прощаться, потому что… Потому что он вам помог?
Опять ни «да», ни «нет», только все тот же жадно изучающий взгляд.
— Он вам действительно помог?
— А?
Я понял, что она меня не слышала.
— Что с вами? — спросил я сердито. — Чем вы больны?
— Ничем. — Она прищурилась, будто решая или прикидывая что-то. — Я совершенно здорова.
Растерявшись, я пробормотал:
— Что ж вы делали у Громова?
Она отвернулась, включила фары.
— Потом объясню. Когда мы лучше узнаем друг друга.
— А за каким хреном мне узнавать вас лучше? — Я почувствовал, что закипаю. В последнее время я стал очень легко заводиться, с пол-оборота. — Покурили, поболтали — и арриведерчи. Я сюда пришел не для того, чтобы с вами болтать. Мне нужно возвращаться к Громову.
