порождённое не тканью мрака. Чуть ли не до боли напрягшиеся глаза различают человеческий силуэт, небольшой – подростка или хрупкой девушки. К тому же он, или она, ещё и сгорбился, сжался, пытаясь вдавить себя в неподатливую кирпичную стену, я как будто различаю руки обхватившие плечи, вжатую в них голову… Это её зонт. Всё-таки, именно её, не его – среди мужчин, а тем более подростков, желающих пройтись с жёлтым зонтом найдётся немного. Она вышла на прогулку по вечернему Парижу, наверняка в прекрасном настроении, возможно, договорившись о встрече с подругой или даже с парнем, свернула на эту затерявшуюся среди домов улочку, спешила, порхая над мостовой. Но тут произошло что-то, от чего она метнулась в одну сторону, в другую, выронила зонт, спряталась, застыла, боясь вдохнуть… Спряталась в том самом месте, где до неё притаился воплощённый ужас: он уже навис над её фигуркой, уже протянул многосуставчатые лапы… И так будет вечно. Теперь она будет дрожать от страха и ждать худшего, потому что ничего изменить невозможно – это картина, это статика, это замороженный кошмар. Единственный путь прекратить её муки – сорвать картину со стены, разбить стекло и сжечь полотно. Стереть реальность, убить девчонку. Уничтожить ужас, развеять надежду. Это я знаю, что следующая секунда не настанет, а для неё в застывшем миге слились все чувства, среди которых и желание жить, и вера в то, что впереди у неё встреча с…
С площади на улочку врывается сильный порыв ветра, подхватывает зонт и отбрасывает его прямо к щели, в которой прячется девушка. Что это, насмешка или спасательный круг?..
Громкой свист выдёргивает меня из чёрно-белого Парижа в мою родную квартиру. Я поворачиваюсь к плите и кручу ручку, выключая газ. Хорошо же меня затянуло, если я не сразу чайник услышал: он начинает свистеть тихонечко, а до этого уровня доходит только секунд через пять или даже больше.
Я наливаю воды в кружку, размешиваю, поднимаю её, подношу к губам и осторожно, чтобы не обжечься, делаю глоток.
Затем, поставив кружку обратно на стол, я достаю смартфон и заглядываю в спутниковую карту, нахожу французскую столицу и Эйфелеву башню. Внимательно и методично осмотрев все окрестности, я прихожу к выводу, что нет такой улицы в Париже, с которой открывался бы такой вид на башню. Ну а чего я ожидал, с другой стороны? Это же картина, а не фото. Может, художник так заложил скрытые смыслы – соединил старую улочку со значительно менее старой башней, а как кусочек современности бросил на тротуар жёлтый зонт. Да я прям художественный критик…
Вот только зачем он загнал в темноту бедную испуганную девчонку?
Я резко поворачиваюсь и вглядываюсь в закуток, где она должна была прятаться. Конечно, никого там нет. Тень, как тень. Все девчонки либо по домам, либо обнимаются с мальчишками на газоне перед чёртовой трехсотметровой железякой. Жёлтый зонт лежит, где ему и положено. А я просто завис и придумал всю эту ерунду. Мне же её в жизни, блин, не хватает.
Сделав ещё несколько глотков, я поставил кружку в раковину и пошёл одеваться: через полчаса надо быть на работе: идти двадцать минут, пять на одевание, пять – про запас.
Если хоть к чему-то в моей жизни можно применить слово «повезло», так это к моему рабочему месту. Я слежу за софтом и железом в одной довольно крупной организации, причём являюсь единственным спецом, так что меня стараются не обижать и лишний раз не дёргать. В моём полном распоряжении имеется личный кабинет, соседствующий с серверной, куда запрещено заходить всем, кроме СБ и пары-тройки начальников. И у тех, и у других есть свои проблемы, а потому я могу наслаждаться одиночеством весь рабочий день… Хотя, фраза «наслаждаться одиночеством» тут использована для красного словца – ничем я, конечно же, не наслаждаюсь, я проваливаюсь в мир цифры и контролирую, корректирую, пресекаю, ограничиваю, отслеживаю и тому подобное. В общем, делаю всё то, на что обычный айтишник забивает, потому что у него всегда есть недоигранная игра, недочитанная книга или непросмотренный фильм. У меня нет ничего, у меня есть только работа.
Я подхожу ко входу без трёх минут, захожу внутрь, провожу пропуском и под внимательным взглядом эсбэшника, во всю изображающего крайнюю степень сосредоточенности на этом процессе, миную турникет.
Заворачиваю на кухню, чтобы сделать кофе – дома-то я не допил, потом не спеша добираюсь до своего кабинета, отвечая кивком на кивки встречающихся на пути коллег. Там я усаживаюсь в своё безобразно удобное кресло и сразу же окунаюсь в работу с головой, на автомате периодически хватая кружку и делая глоток.
Наверное, пролетело несколько часов, когда я прерываюсь и заваливаюсь на спинку кресла. Как будто бы уже хочется есть. Придётся идти в столовую…
Я откидываюсь сильнее, и спинка послушно и мягко опускается ещё градусов на двадцать, так что мой взгляд, устремлённый строго вперёд, отталкивается от верхней рамки монитора и перепрыгивает на стену, где упирается в чёрно-белый постер.
Не такой, что висит дома на кухне, но очень похожий по стилистике. Там Париж, здесь Нью-Йорк, там жёлтый зонт, здесь жёлтое такси. Ну и размер раза в два больше.
Жизнь в «Большом яблоке» течёт поактивнее: улицы заполнены машинами, тротуары – людьми, стены небоскрёбов увешаны билбордами, которые, будь картинка цветной, наверняка бы перегружали глаза яркими красками, воздух разрывают автомобильные сигналы и урчание движков, музыка и рекламные джинглы, гул голосов. Звуки я, конечно, додумываю, но сложно смотреть на Манхэттен в разгар рабочего дня и не слышать биения его каменно-долларового сердца…
И всё бы ничего, но, когда я покидал кабинет вчера, постера здесь не было. Сюрприз от начальства? Да нет, не может быть. Чья-то тупая шутка? Тоже очень маловероятно – шутка должна быть направлена на соответствующую целевую аудиторию, к которой я не отношусь и, более того, я без малейших угрызений совести сдам нарушителя периметра тому самому начальству. Новый тренд в оформлении кабинетов? Ну да, настолько жизненно важный, что воплотить его в жизнь решили ночью, в нерабочее время…
Всё время, что я размышляю таким образом, глаза не отрываются от картинки, но я всё равно не замечаю, как так получилось, что десяток жёлтых такси поблёкли и превратились в таких же серых статистов, как их гражданские собратья, и только бандура на крыше указывает на их трудовую деятельность. Лишь видавший виды «Форд Краун Виктория», выворачивающий на перекрёсток с боковой улицы, не потерял свой цвет, и
