Мишель Ловрик - Венецианский эликсир

— Какая прожорливая. Она проглотит все, что угодно. Она съела бы крысу, если бы та была покрыта корицей и сахаром.

Он не очень вежливо постучал девочку по голове.

— Признаков интеллекта у нашей малютки не много, а вот аппетитов — хоть отбавляй. И не будем забывать о хитрости. — Девочка отпрянула, но промолчала.

Валентину даже пришла на ум шальная мысль, что Том хотел сдать подросшую Певенш в один из публичных домов и только потому взял ее на попечение. Определенно, она у него не единственная дочь, и он мог выбирать. Очень часто Том упоминал, что было бы неплохо перенести склад по направлению к Венус-спортс, всегда подчеркивая, что компанию им будут составлять лишь юные создания из хороших семей. Валентин отговаривал его от этой затеи, но постоянно вспоминал об этом проекте, когда видел Певенш, одетую в отвратительную одежду, которая подчеркивала ее неуклюжую фигуру. Чем нелепее был ее наряд, тем больше он нравился Тому. Чем больше она становилась, тем чаще он одевал ее в детскую одежду. Если Певенш замечала, что над ней смеются, она подыгрывала смеху ради. Валентин иногда думал, что лучше было бы Тому не забирать девочку от матери, влияния которой ей так сильно не хватало и которая наверняка все эти годы страдала из-за разлуки с дочерью.

Том едва ли сможет научить ее хорошим манерам.

Теперь Валентин обращается к Мимосине Дольчецце:

— Мы не знали ничего о происхождении этого ребенка. Мой друг никогда не затрагивал эту тему.

— Вы, англичане, такие странные. Значит, эта девочка все еще ребенок?

— Да, — отвечает Валентин, и Мимосина мгновенно теряет к ней интерес.

Это не совсем правда. Певенш уже можно назвать юной леди. Ей ведь почти двенадцать, не так ли? Он не помнит и по внешнему виду не может определить. Он не умеет этого делать. Более того, он ни разу не сталкивался с такой хорошо откормленной девушкой, как Певенш. Но он не хочет обсуждать ее возраст с Мимосиной. Взросление Певенш заставляет его чувствовать себя старым и дряхлым.

Валентину приходится признать — ему приятно, что актриса с неохотой отпускает его даже на встречу с Певенш. Ему доставляет удовольствие наблюдать за смесью раздражения и обиды, которые она выказывает. Все это показывает глубину ее привязанности к нему. Она необычайно мила в эти моменты, и ему никогда не наскучивает это представление.

Но, когда в следующий раз он сообщает, что ему нужно погулять с Певенш, тучи сгущаются и Мимосина заявляет, что он может к ней больше не приходить.

— Не надо быть эгоистичной, дорогая, — говорит он. — Это дитя — сирота. Я уверен, что в твоем сердце найдется немного сочувствия к ней.

— Как для маленькой девочки, она требует слишком много внимания.

— Не намного больше, чем ты, — возражает он, уязвленный холодностью ее тона. — Ты так холодна с ней.

Мимосина делает резкий шаг в сторону и шипит:

— А ты не джентльмен, раз позволяешь себе говорить со мной в таком тоне.

Он надеется, что эта перепалка не имеет никакого значения для их отношений, но в глубине души он встревожен.

До сих пор он был уверен, что Мимосина Дольчецца, невинный цветок на просторах Лондона, ничего не подозревает о крепости границ между классами британского общества и не понимает его двусмысленного положения в свете, представителей которого она развлекает в театре. Он уверен, что для нее его хорошее платье, неистощимые ресурсы и кажущийся бездонным запас свободного времени означают лишь одно: он является тем, чья бесполезность воспета в народе, — лондонским джентльменом. Ее английский не настолько хорош, чтобы она могла различить изъяны его произношения, гласные южного Лондона и ирландские вкрапления, которые появляются, когда Валентин начинает произносить высокопарные речи. Все это время он поздравлял себя с тем, что нашел возлюбленную, видящую только его благородство.

Одно это ее замечание сумело пошатнуть его самоуверенность до самого фундамента.

Он глядит на нее, переполняемый подозрениями, на месте которых еще минуту назад была любовь. Мимосина прищуривается и яростно смотрит на него. Она поворачивается боком, и тут Валентин замечает, что она похудела.

Это нехарактерно для женщины ее возраста. Отчего — я понятия не имею. Все эта дурацкая еда, которой она питается. Она столько денег тратит на снедь, а проку никакого.

Валентин думает об этом с возмущением. Все это время по ночам он хотел всего лишь кусок мяса, какой-нибудь телятины или бекона, чтобы тело могло насытиться. Ну не есть же эти крохотные пирожные, щедро посыпанные пахучими травками! Он с неудовольствием замечает, что на столе актрисы стоят исключительно изысканные блюда, к которым необходимо прикасаться лишь после многочисленных приготовлений. Валентин устало тыкал вилкой полупрозрачное заливное, разрывая пахучее желе, перемежающееся со светлым мясом неизвестного происхождения. Его мутит от одного вида подобных яств.

А десерты! Какое оскорбление честной еде! Подумать только, на прошлой неделе подавали филе жеребца с марципанами, которые начали источать струи кларета, когда он отрезал себе кусочек. На следующий день был мусс в форме ежа, пахнущий щавелем, мускатным орехом и шафраном, выложенный порезанным и обесцвеченным миндалем. Эта еда не просто идиотская, она словно насмешка над ним. Он чувствует в этом неуважение к собственной персоне, которое усиливается ворчанием Мимосины из-за Певенш.

Пока он думал о еде, Мимосина глядела на него обжигающим взглядом. Она не собирается прекращать разговор о Певенш или его поведении. Ее глаза ничего не выражают.

— Я изучаю вас, англичан, — говорит она. — У вас есть злобная черта, которая глубока, как этот канал. — И она пальцем указывает на Темзу, как настоящая уроженка Венеции, зная расположение ближайшего водоема.

— Это все из-за того, что я тебя критиковал, — вслух гадает Валентин, вздыхая с облегчением, что она не уличила его в низком происхождении, а всего лишь возмущена его крутым нравом. Он решает вести себя беззаботно и насмешливо, что, как он надеется, сможет ее отвлечь. Ему не по нраву эта страна, в которую они вступили. Это холодная и опасная территория без мягкости и радости, варварское место, где обмен смертельными ранениями происходит практически мгновенно.

Но Мимосина не соглашается поддержать его игру. Она отвечает тихим, твердым тоном:

— Ты сейчас уйдешь.

Его потроха сжимаются, потом расширяются от страха и отчаяния, словно это навсегда, хотя наверняка все это театр, ведь она же актриса. Ее оружие так убого, что ему почти становится жаль ее. Нет, ему действительно жаль ее, такое маленькое беспомощное создание, которое умеет лишь изображать гнев на сцене, но не может испытывать его по-настоящему. Ее талант силен в дружелюбии, мягкости и податливости. Она не может пойти против своей натуры и впасть в настоящую ярость.

Она скорее зуб отдаст, чем скажет бранное слово.

Если он сейчас уйдет, она будет сильно страдать без него. Возможно, это необходимое наказание. Хотя эта сцена была довольно забавной, он не хочет ее повторения.

Валентин надевает минимум одежды, выходит из комнаты, не оглядываясь, чувствуя, как она неподвижно лежит среди простыней, считая его шаги. Он медленно спускается к входной двери, на секунду замирая на каждой ступеньке, ожидая, что она позовет его назад жалобным голосом. Он понимает, что оставил у нее в спальне кое-какую одежду.

Он с трудом пересиливает желание развернуться и броситься вверх по лестнице назад к Мимосине. Его останавливает лишь мысль о черве, который начал грызть яблоко их обоюдного удовлетворения. Эта единственная ссора спустила их с небес на землю.

Он просто убит горем.

Услышав шум захлопнувшейся двери где-то наверху, он морщится, будто бы эта дверь закрылась прямо у него перед носом. Валентин чувствует себя несчастным, словно по собственной воле навлек на себя эту неприятность. Он разворачивается и спешит вверх по лестнице. Она ждет его за дверью и молча обнимает, прежде чем отвести в спальню.

— Черт подери, — громко говорит он, все еще думая о ссоре, происшедшей много часов назад. Все было прощено. По крайней мере, так ему казалось. Они гуляют в парке, и тут Валентин видит приближающегося Диззома. Его сгорбленный силуэт говорит о том, что он несет новое послание от Певенш.

Дочь Тома очень быстро поняла, что ее опекун намного добрее отца. Досадно, что она не может понять, что он бы помогал ей просто из-за хорошего отношения.

Она продолжает проверять меня, чтобы убедиться, что я буду вечно угождать ее прихотям.

Диззом приходит в чертовски неудачный момент. Валентин тихо чертыхается.

Рана еще слишком свежа, она не успела даже затянуться.