Я тут же сделал еще несколько отпечатков — на всех я увидел тот же явный призрак, намек на вторую жизнь, скрытую под первой, вторую личность, которую мы все тщательно скрываем. Возможно, камера слегка вздрогнула, когда я щелкнул затвором. Возможно, я немного ошибся с раствором, когда разводил проявитель и проявлял пленку. Но когда я просмотрел негативы, то увидел, что призрак появился только в этом кадре. Все остальные снимки этого человека были обычными. Да, точно, этот призрачный образ был лучшим во всей серии. Почему я его не заметил, когда проявлял пленку? И как вообще этот призрак туда попал? Чем именно был этот непонятный фантом?
Я взял лупу и долго изучал все четыре отпечатка, пытаясь найти хоть какой-то ответ на этот вопрос. Затем в дверь темной комнаты постучали.
— Нянька пришла, — сказала Бет.
— Иду, — ответил я. — Зайди на секунду, хочу кое-что тебе показать.
— Нет, — отказалась Бет. Пока я открывал вращающуюся дверь, она уже успела подняться по ступенькам.
В машине она продолжила изводить меня молчанием.
— Я же сказал, что извиняюсь.
— Мне наплевать, — ответила она.
— Я знаю, глупо было с моей стороны…
— Я не хочу это обсуждать.
— Я вовсе не хотел…
— Ничего подобного, хотел.
Снова молчание.
— Бет, послушай…
Молчание. Разговор окончен.
Билл и Рут Хартли жили всего в миле от нас. Их дом был крыт красной дранкой, с белыми ставнями и массой детских качелей-каруселей на передней лужайке. Мне эти горки и качели всегда казались избыточными, потому что их единственный сын Тео родился с синдромом Дауна и большую часть времени жил в специальной школе недалеко от Нью-Хейвена. Они хотели еще детей, но у них ничего не вышло. «Господь таким образом внушает нам, что мы можем хорошо жить и одни», — как-то сухо заметил Билл. Он был брокером, единственным наследником небольшой брокерской фирмы на Уолл-Стрит, которой руководили четыре поколения Хартли и которая обслуживала узкий, но очень избранный круг клиентов. «Приятный, надежный бизнес» — так отозвался о своей фирме Билл, хотя он мог сказать то же самое и обо всей своей жизни, потому что Билл и Рут были примером спокойной уверенности. Они встретились двадцать лет назад в университете, поженились, и их брак был одним из тех редких случаев, когда все идет гладко, без сучка и задоринки. Рут была довольно влиятельным чиновником, занималась связями с общественностью в Нью-Йорке, а Билл был вполне доволен, что его маленький бизнес не втянут в рутинную жизнь больших фирм Уолл-стрит. Они хорошо зарабатывали. У них был неплохой дом. Приятная тридцатифутовая яхта неподалеку (на которой Билл часто катал меня). На них было приятно смотреть, когда они вместе: они никогда не мешали друг другу. Глубокая прочность их брака подтверждалась тем, что, когда родился Тео, им удалось сохранить гармонию и не разбежаться.
Я завидовал их равновесию, их стабильности. Они смирились со своими рамками, не то что мы с Бет. Вместо того чтобы воспринимать свою загородную жизнь как кошмарное ограничение, они спокойно и достойно приняли те карты, что им выпали. И постепенно обрели то, что никак не давалось нам: удовлетворение.
Но рано появившейся лысине Билла я не завидовал. Или жирку, который постепенно накапливался вокруг его талии. Или его свитерам. Когда он встретил нас у двери, на нем был темно-зеленый свитер, украшенный маленькими пингвинами.
— Кто тебе это подарил? — спросил я. — Нанук с Аляски?
Из-за его спины выглянула Рут:
— Я подарила.
Бет сердито взглянула на меня, тихо пробормотала: «Урод» — и направилась в гостиную, где уже собралось много народу.
— Да ладно, — сказала Рут, задорно подняв брови. На ней был свитер с вышитыми белыми медведями.
— Прости.
— Не бери в голову, Бен, — сказала Рут, следуя за Бет в гостиную.
— Всё веселитесь, ребята? — спросил Билл. Его, пожалуй, можно было назвать моим близким другом.
— И не спрашивай.
— Тогда двойной виски?
Да благословит Господь Билла. В отличие от большинства жителей Нью-Кройдона, он не молился перед алтарем воздержания и не предпочитал модную воду. Он верил во врачебное воздействие алкоголя.
— Тройной, — поправил его я.
— Есть «Макаллан» двадцатипятилетней выдержки, с твоим именем на этикетке, — сказал он, направляясь в кухню.
Но раздался звонок в дверь, и он повернул туда.
— А… наш посланник из мира культуры, — сказал Билл.
Я круто повернулся. В дверях стоял Гари, весь в черном и с привычной ухмылкой на физиономии.
— Принес кое-что особенное.
Он протянул Биллу прямоугольную подарочную коробку. Билл открыл ее, изучил этикетку и явно остался доволен.
— Ну что же, тогда можешь остаться, — сказал он. — Пойди налей себе выпить.
Гари одарил меня скользким взглядом и отправился искать бар. Когда он отошел подальше и не мог нас слышать, Билл прошептал:
— Возможно, он и хвастливый придурок, но в вине разбирается. Ты когда-нибудь это пробовал?
Он протянул мне бутылку. «Туманная бухта». Совиньон блан, 1993 года.
— Да, — ответил я. — Пробовал.
Остаток вечеринки прошел как в тумане. Вне всяких сомнений, литр «Макаллана» имел к этому непосредственное отношение. Весь вечер я с этой бутылкой практически не расставался. И к тому времени, как я обозвал Венди Вэггонер «мясным рулетом», не менее половины бутылки уже гуляла по моему организму.
Как ни странно, Венди ее прозвище не понравилось. Ее муж, Льюис, славившийся своим мужским достоинством, тоже, похоже, обиделся, хотя ударить меня он попытался по другой причине. Пожалуй, кулаками он принялся размахивать после того, как я вслух подивился, не может ли быть (учитывая его беспощадность в бизнесе), что его идея благотворительности сводится к выкупу полисов страхования жизни у больных СПИДом. К счастью, от его удара слева мне удалось увернуться. Но, к сожалению, он попал в челюсть Пегги Уертеймер — женщины, страдающей самым серьезным нервным расстройством в Нью-Кройдоне (и не без причины, так как ее муж только что сбежал вместе с мексиканцем, профессиональным теннисистом по имени Карлос). К счастью, удар челюсть не сломал и не вывихнул, но это окончательно испортило вечеринку. Потрясенная Пегги начала визжать. Венди заорала на Льюиса, обозвав его не умеющим себя вести дерьмом. Льюис заорал на меня, обвинив в том, что я якобы его спровоцировал. Бет уехала домой без меня. А Гари повернулся ко мне и ехидно заметил:
— Напомните мне, чтобы я вас пригласил в следующий раз, когда пара моих друзей из Сербии и Хорватии будут в городе.
Гари… Невозможно. Нельзя поверить. Она его не выносила. Ненавидела за тщеславие, бахвальство, манеру одеваться. Он никак не мог быть тем самым парнем. Никак, твою мать.
Но я забрала заказанную семгу и купила бутылку этого изумительного вина из Новой Зеландии, совиньон блан… «Туманная бухта» 1993 года. Простое совпадение, верно? Тогда почему Бет соврала насчет того, где она эту бутылку купила?
Несмотря на то что большую часть вечеринки я провел, прикладываясь к бутылке виски, я все равно незаметно наблюдал за Бет. Первые два часа она упорно игнорировала Гари. Они не переглядывались, не улыбались тайком друг другу. Я уже начал думать, что я просто гребаный параноик. Совпадение — и ничего больше (возможно, у нее есть собственная причина не говорить мне, где она купила бутылку). Но тут я взглянул на нее, когда она стояла на лестнице, болтая с Чаком Бейли (наш сосед, рекламщик, водит «порше»). Когда Гари протискивался мимо них по дороге в ванную комнату на первом этаже, он умудрился положить руку на пальцы Бет и быстро их погладить. Хотя она на него не взглянула, на лице появился румянец, на губах — мечтательная улыбка, и я почувствовал, что три ракеты «першинг» только что приземлились в моем брюхе. Поскольку «маадокса» у меня с собой не было, пришлось снова обратиться к «Макаллану», а вскоре после этого на меня нашло вдохновение, и я обозвал Венди «мясным рулетом».
«Вините во всем мадам Бет Бовари и этого проклятого ублюдка», — хотелось мне крикнуть всем, тогда как все кричали на меня. Но уже провинившись тем, что напился (что для меня нехарактерно) и плохо себя вел, я почувствовал, что во мне поднимает голову юрист, призывая к сдержанности, так что я не стал устраивать сцену, о которой в Нью-Кройдоне потом болтали бы несколько месяцев. Вместо этого я забился в угол, слабо улыбнулся, когда Гари высказался насчет сербов и хорватов, пожал ему руку на прощание, когда он ее протянул, и вежливо кивнул, когда он заявил:
— Будет настроение, заезжайте — поговорим о камерах.
Господи. Какая наглость. Конечно, Гари, я заеду, мы выпьем пива, поболтаем о камерах, но лучше в тот день, когда ты не будешь трахать мою жену. Договорились?
