— То, что там был басахаун, не обязательно означает то, что он убивает девочек. Все как раз строго наоборот. Было бы логично предположить, что присутствие хищника оскорбляет и порочит его как защитника леса, делая его причастным к этим убийствам и провоцируя его на ответную агрессию.
Амайя изумленно смотрела на собеседника.
— Логично?.. Ты, кажется, находишь это все забавным? — Хонан улыбнулся. — Не отпирайся, все эти небылицы насчет басахауна приводят тебя в восторг.
— Только та их часть, в которой нет места мертвым девочкам. Но вам, шеф, лучше, чем кому бы-то ни было, известно, что это отнюдь не небылицы. Напомню вам, что я не только полицейский, а еще и археолог, и антрополог…
— И это замечательно. Но объясни мне вот что: почему мне лучше, чем кому бы-то ни было?
— Потому что вы здесь родились и выросли. Не станете же вы утверждать, что вы не впитали в себя эти истории с молоком матери. Это не глупости, а часть культуры и мифологии Страны Басков и Наварры. Также не стоит забывать, что то, что сегодня считается мифологией, некогда представляло собой религию.
— Не забывай, что во имя религии в этой самой долине десятки женщин были приговорены к смерти и сгорели на кострах аутодафе 1610 года. Они погибли в результате абсурдных верований, подобных тому, о котором ты говоришь. Но, к счастью, эволюция оставила все это позади.
Он покачал головой, обрушив на Амайю знания, наличие которых умело скрывал под ликом молодого полицейского.
— Не секрет, что религиозный пыл и страхи, подпитываемые легендами и невежеством, наделали много зла. Но нельзя отрицать, что все это представляло собой одно из самых тягостных явлений недавней истории. Сто, максимум сто пятьдесят лет назад, было трудно найти человека, который не верил бы в ведьм, сорхиний, белагилей, басахаунов и, прежде всего, в Мари, богиню, джинна, мать, хранительницу посевов и скота, которая могла прихоти ради вызвать гром и обрушить на землю град, обрекая людей на голод. Наступил момент, когда больше людей верило в ведьм, чем в Святую Троицу, и это не укрылось от внимания церкви, наблюдавшей за тем, как верующие, выходя со службы, продолжают соблюдать древние ритуалы и обычаи, являвшиеся частью их жизни с незапамятных времен. Некоторые одержимые и не вполне здоровые психически люди наподобие Пьера де Ланкра объявили древним верованиям беспощадную войну, достигнув своим безумием прямо противоположного результата. То, что всегда составляло часть убеждений, превратилось в нечто проклятое, обреченное на гнусные доносы и преследования. В большинстве случаев доносчики рассчитывали на то, что тот, кто сотрудничает с инквизицией, останется вне подозрений. Но прежде, чем на эти горы обрушилось безумие, древняя религия являлась частью жителей Пиренеев на протяжении сотен лет. Она не создавала ни малейших проблем и без особых сложностей сосуществовала с христианством, пока свою чудовищную голову не подняла религиозная нетерпимость. Думаю, что нашему обществу не помешало бы возродить некоторые ценности прошлого.
Речь обычно немногословного и сдержанного помощника инспектора произвела на Амайю сильное впечатление.
— Хонан, безумие и нетерпимость имеют место всегда и во всех культурах, а ты, кажется, только что побеседовал с моей тетей Энграси… — произнесла она.
— Нет, я с ней не беседовал, хотя сделал бы это с большим удовольствием. Ваш супруг рассказал мне, что она гадает на картах и все такое.
— Да… И все такое. И не вздумай приближаться к моей тете, — улыбаясь, добавила она, — у нее и без тебя запальчивости хватает.
Хонан засмеялся, не сводя глаз с жаркого, стоявшего возле духовки, в которой ему предстояло перед ужином обзавестись золотистой корочкой.
— Кстати, о горячих головах: ты, случайно, не знаешь, куда подевался Монтес?
Помощник инспектора уже собирался ответить, как вдруг в приступе осмотрительности прикусил изнутри губу и отвел взгляд. Однако это не осталось незамеченным его собеседницей.
— Хонан, мы ведем, наверное, самое важное расследование в нашей жизни. На кон поставлено очень многое. Профессиональный престиж, честь и, самое важное, необходимость поймать это животное и не позволить ему сделать с еще одной девочкой то, что он уже сделал с другими. Я ценю твое чувство солидарности, но Монтеса понесло, и его поведение может роковым образом отразиться на расследовании. Я знаю, что ты чувствуешь, потому что я чувствую то же самое. Я еще не решила, что мне следует предпринять по этому поводу, и, разумеется, я никому ничего не сообщала, но, как бы мне ни было больно и как бы я ни уважала Монтеса, я не могу допустить, чтобы его эксцентричные выходки повредили работе всех тех специалистов, которые, забыв о сне и отдыхе, ложатся костьми ради раскрытия этих преступлений. А теперь, Хонан, скажи мне, что ты знаешь о Монтесе.
— Ну, хорошо, шеф, я с вами согласен, и вы знаете, что я на вашей стороне. Если я вам ничего не говорил, то только потому, что мне казалось, что это дело личного характера…
— Позволь об этом судить мне.
— Сегодня днем я видел его в таверне Анчитонеа. Он обедал… с вашей сестрой…
— Со своей сестрой? — уточнила она, не поверив своим ушам.
— Нет, с вашей, — повторил он.
— С моей сестрой? С Розаурой?
— Нет, с другой. С вашей сестрой Флорой.
— С Флорой? Они тебя видели?
— Нет, вы, наверное, знаете, что в этой таверне полукруглый бар, который начинается у входа и уходит вглубь помещения, оканчиваясь у наружной стены. Мы с Ириарте сидели неподалеку от стеклянной двери, и я заметил, как они вошли, и хотел поздороваться. Но я не успел к ним подойти, потому что они проследовали в обеденный зал и мне было неловко их преследовать. Когда мы уходили, сквозь стеклянную дверь между баром и залом я увидел, что их заказ уже принесли и они начали есть.
Дождь никогда не пугал Хонана Эчайде. Более того, прогулка под проливным дождем без зонтика была одним из его любимых занятий. В Памплоне он пользовался любой возможностью погулять под дождем, надвинув на лоб капюшон анорака. Он вышагивал медленно, наблюдая за тем, как прохожие спешат укрыться за дверями кафе и ресторанов или бестолково толпятся под вероломными навесами зданий, с которых стекала вода, еще сильнее поливая укрывшихся от дождя людей. Он шел по улицам Элисондо, любуясь пеленой воды, мягко струящейся по мостовой, образуя загадочный узор, похожий на разорванную подвенечную вуаль. Фары автомобилей пронзали темноту, рисуя перед собой призрачных водяных существ, а из светофора, казалось, выплескивался вполне осязаемый красный свет, отчего вода в лужах под ногами тоже становилась красной. В противоположность пустынным тротуарам, движение на дороге было оживленным. Все куда-то ехали, напоминая влюбленных, спешащих на свидание. Хонан шел по улице Сантьяго в направлении площади. Стремясь покинуть оживленные кварталы с их шумом, он ускорил шаги, которые замедлились, как только он заметил плавные очертания, немедленно перенесшие его в минувшие эпохи.
Он полюбовался фасадом ратуши и казино, построенного рядом с ней в начале двадцатого века и ставшего местом встреч наиболее обеспеченных граждан. Именно здесь проходила большая часть их общественной жизни. За этими окнами было принято множество деловых и политических решений, возможно, даже больше, чем собственно в ратуше, поскольку в те времена общественное положение человека значило куда больше, чем сейчас. В стороне от площади, на месте, которое некогда занимала старинная церковь, Хонан увидел дом архитектора Виктора Эусы, но больше всего его интересовал дом Арискуненеа, и величественный фасад этого здания его не разочаровал.
Он спустился по улице Хайме Уррутиа, украшенной проливным дождем и выразительной архитектурой прекрасных зданий. В доме номер двадцать семь существовал проход или переход, между улицами Хайме Уррутиа и Сантьяго, который наряду с другими, уже несуществующими переулками, в прошлом соединял дома с полями, огородами и садами, исчезнувшими с появлением шоссе. Рядом с базарной площадью находилась старинная мельница Элисондо, перестроенная в конце девятнадцатого века, а в середине двадцатого переоборудованная в электростанцию. Архитектура любого поселка или города говорит об обычаях и предпочтениях жителей так же красноречиво, как о привычках человека его поведение и манера держаться. Место жительства определяет склонности людей подобно тому, как это делает семья и образование. Это место говорило Хонану о гордости, доблести и борьбе, о добром имени и славе, добытых не силой, но дарованиями и благодатью, не случайно представленными шахматной доской, которую жители Элисондо представляли миру в качестве своего герба с достоинством людей, своей честностью и преданностью заслуживших право здесь жить.
