В марте 1944 года советские войска ступили на территорию Румынии. Поняв, что немцы проиграли войну, Йозеф и Имре снова переметнулись, теперь уже к коммунистам. А захваченного в плен Антонеску передали румынскому коммунистическому правительству и заключили в Бухарестскую тюрьму. 17 мая 1946 года Антонеску был приговорён судом к смертной казни как военный преступник. 1 июня он был расстрелян во дворе тюрьмы. Казнью руководил все тот же Йозеф Ференц, а все тот же Имре Сабо непосредственно в ней участвовал.
За пятнадцать лет Ференц дослужился до начальника Бухарестской тюрьмы. И всегда рядом с ним был его верный друг и слуга — Сабо. Фашистское прошлое долгое время не давало им покоя: они боялись разоблачения и последующего расстрела. Но годы шли, никто их не разоблачал и страх их сжался до медной монеты в пять бани. И они успокоились. Хотя иногда просыпались в холодном поту от стука в дверь: не пришли ли комитетчики за ними?
Сегодня друзья начали разговор с политики, а затем перешли на футбол.
Ференц сокрушался:
— Жаль, что нашему «Динамо» в этом сезоне не подфартило. Чемпионом стали армейцы — будь они не ладны! В финале кубка наши «красные псы» продули «банкирам» из «Прогресула» два — ноль. А у нас же лучший футболист Румынии — Ион Нунвайллер!
— Да ну их к черту! — огорченно махнул рукой Имре. — Не трави душу! Давай о чем-нибудь другом поговорим.
— А о чем?
— Не знаю.
— Давай о тюрьме… О делах наших насущных… Как там это маньячка Вера Ренци поживает?
— Читает книжки.
— Читает? Пусть читает… В молодости, наверное, этим делом не занималась — поэтому и стала травить мужиков почем зря. Глядишь, была бы образованной, не занималась бы этими гнусностями.
— Точно!
Ференц почесал затылок, принял задумчивый вид.
— Вот что я подумал о ней, Имре… Я, кстати, думаю о ней на протяжении последних двух лет. И тут такая… у меня нарисовалась… как вернее обозвать, идея или версия… пусть она на «тоненького», но ее можно попробовать — а вдруг выгорит?
— Что за версия, шеф? — осведомился Сабо.
Ференц пояснил:
— Смотри, рассуждаем логически… Она перед тем как стать узницей была очень богатой женщиной. Не правда ли?
— Ну да.
— Во-первых, она из родовитых и состоятельных дворян. Значит, у нее уже имелись фамильные драгоценности и деньги. Во-вторых, она умертвила двух богатых мужей и получила неплохое наследство от них. Тоже немалое состояние. В-третьих, она лишила жизни более тридцати любовников, причем зажиточных. Они ей дарили кольца, браслеты, драгоценности и прочие украшения. Об этом я читал в газетах. Выходит, перед тем как к нам попасть, она имела огромное состояние на руках?
— Есть такое. Ну и что?
— А вот что! А где тогда ее накопления? Украшения, деньги и прочее золотишко. Где?
— Да, действительно, где?
— У нее при обыске полиция ничего не нашла, — сказал Ференц. — И в банках на счетах оказалась не такая уж большая сумма. Смекаешь, Имре?
Сабо озадаченно посмотрел на своего начальника.
— Пока нет.
— Она спрятала свои накопления и драгоценности!
— Точно! А где? Дома?
— Может, и дома. А может и в подвале, где она мертвецов хранила. Или в саду зарыла. Да где угодно могла их спрятать. Дело не в том. Дело в том, что как нам разузнать, где эти накопления и как их безболезненно заполучить.
— Да-а, хорошо бы разузнать… — мечтательно протянул Имре. — Но как?
Ференц на минуту снова задумался, а затем сказал:
— Мне в голову пришла великолепная мысль.
— Какая?
— Ее бы разговорить… эту маньячку. Только она знает, где спрятаны ее сокровища.
— Может, попытать немного — сама расскажет? — предложил Имре.
Ференц возразил:
— Ни в коем случае, а то попадем в переплет, узница она известная. Понабегут журналюги, телевизионщики — нам не поздоровится.
— А как быть?
— Подсадить бы ей «утку» да нельзя: она должна в одиночке содержаться.
— Будем думать… А что если…
— Что если?
— Временно подселим к ней нашу «утку», сошлемся на нехватку мест.
— Хорошая идея, Имре… А кто у нас самая лучшая стукачка в централе?
— Марта Мольнар.
— За что сидит?
— Убила своего мужа, горло ему перерезала. И тридцать колото-резанных ран нанесла ему.
— Вот и отлично — потер руки от удовольствия Ференц. — Подсадим ее. Пусть попытает Ренци насчет золотишка и драгоценностей. Только осторожно. Чтобы не вспугнуть ее раньше времени. И еще… никто не должен знать, что заключенную Марту перевели к заключенной Ренци. После — мы без излишнего шума вернем стукачку в ее родную камеру.
— Есть, шеф, все будет сработано четко и профессионально. Марта свое дело знает… Не первый год сдает нам зечек. Помнишь, благодаря ней, мы сорвали побег Эржабет Рыжей и двум ее подельницам. А год назад ее своевременный «стук» нам в оперчасть предотвратил назревавший бунт в тюрьме.
— А это она, вспомнил. Для такой осведомительницы и лишней пайки не жалко. Сигарет ей еще подкинем, тушенки да чая, если конечно работу свою сделает на совесть.
— Сделает, Йози, сделает. Она у нас талант в части «раскалывания» зечек.
— Что же проверим еще раз Мольнар в действии.
…Спустя три дня Марта уже сидела в кабинете начальника тюрьмы и подробно рассказывала Сабо и Ференцу о своей сокамернице.
— Затихарилась, гадина, — затянулась сигаретой зэчка. — И так пытала, и так, то с одного бока, то с другого — молчит, как рыба.
— Вообще не хочет с тобой общаться? — спросил Ференц.
Марта стряхнула пепел в пустую консервную банку из-под тушенки, которую она недавно с удовольствием съела, и ответила:
— Ну, так общается, только все больше по книжной теме. Рассказывала, что ей понравился «Всадник без головы». Говорит, жуткий и страшный роман. Я бы, говорит, никогда на такое злодеяние, как капитан Колхаун, не решилась. Отрезать голову человеку — это надо через себя перешагнуть.
— А травить и мертвецов коллекционировать в подвале — это не жуткое злодеяние? — усмехнулся Сабо. — Во дает, маньячка!
— Ну а что она еще говорила? — с нетерпением пытал Марту Ференц.
— Что дура была, не читала раньше книги, а это так интересно.
— А еще?
— Ничего. Только какого-то Никки вспоминает — свою первую любовь. И сына своего.
— Она же сына сама отравила, а теперь вспоминает о нем? Во дает! — снова вклинился в разговор Сабо.
— Нет, о другом сыне, — сказала Марта.
Ференц удивился.
— О каком другом сыне, у нее всего один был, кажется не то Лоренцо, не то Винченцо.
— Нет, не Лоренцо, какой-то незаконнорожденный сын что ли… Она его не то в лет шестнадцать, не то лет в семнадцать родила.
— Это уже интереснее… Значит, так… узнай у нее все о Никки побольше. Что это за фрукт. И где живет. И об этом незаконнорожденном сыночке тоже попытай.
— Хорошо, — Марта пустила колечко дыма в потолок. — Постараюсь.
— О своих сбережениях и золотых цацках ничего так и не сказала?
— Нет, ничего.
— Еще раз ее попытай. А если будет молчать, припугни ее.
— Чем, товарищ начальник? Пальцем?
— Имре, — взглянул на друга Ференц. — Дай ей…
Сабо понимающе кивнул и достал из планшета финку и протянул заключенной.
— Возьми, — приказал Ференц. — Потом вернешь.
— Красивая штучка, — восхитилась Марта. — И острая. Сегодня я пощекочу этим перышком тело мадам Ренци.
Ференц сразу жестко предупредил зечку:
— Смотри не переусердствуй, Марта, только припугни… и все… Без всякой самодеятельности.
Марта затушила окурок.
— Будет сделано, товарищ начальник. Когда она под своими ребрами почувствует холодную острую сталь, то все выложит как на духу.
…Утром на следующий день, когда Ференц пришел на работу, его встретил трясущийся и бледный Сабо. Глаза его выражали сильный испуг.
— Что случилось, Имре? — строго спросил у подчиненного начальник тюрьмы. — Перепил вчера? Давление высокое?
— Она… — только и вымолвил Сабо.
— Что она? — недоуменно переспросил Ференц.
— Она… — снова перепуганным тоном сказал Сабо.
— Да кто она, говори толком! — начал беситься Ференц.
— Ренци…
— Что Ренци?!
— Она убила Марту.
— Убила?! Как?!
— Той финкой…
— О, мать мою!
— И… отрезала ей голову…
— Голову?! — ноги Ференца стали ватными, и он прислонился к письменному столу, чтобы не упасть. В животе появился противный холод. — Зачем?
— Она сказала, что, оказывается, отрезать голову трупу — это не так сложно. И что она повторила подвиг капитана Колхауна. Кажется, шеф, она сошла с ума. Что-то с ней не то творится. Я послал туда тюремного психиатра и врача.
Ференц был убит горем. Его левый пшеничный ус начал подергиваться от нервного тика.
