Все трое напряженно уставились на меня.
– Что ты подумала? – поинтересовался дядя Морис. – Что это кто-то еще?
– Что-то разбудило меня, – сказала я, постепенно обретая способность отчетливо говорить. – Не знаю что. Я пошла за стаканом воды и аспирином, а когда задержалась у окна, увидела, как кто-то пробирается через виноградник. Потом услышала, как внизу открылась дверь и кто-то вошел. Я подумала, что это незваные гости, и хотела позвать вас, но потом решила, что это припозднился кто-то из замка и теперь возвращается...
– В такой час?
– Но вы же выходили. Поэтому вы и одеты, не так ли? Я не знала, который был час. – Превозмогая боль в шее, я повернула голову и бросила взгляд на часы. Половина третьего! Я быстро добавила: – Поскольку я предположила, что это вы, дядя, я ждала, когда вы подниметесь по лестнице. Мне не хотелось, чтобы вы подумали, что я за вами шпионю, поэтому решила подождать, пока вы войдете в свою комнату и закроете дверь. Только я забыла, что включила лампу, когда вставала с кровати. Свет вспыхнул, и... и я увидела вас.
Дядя вопросительно взглянул на Альбера. Громила кивнул, как бы говоря: я верю ей! Дядя перевел взгляд на меня:
– Вероятно, этого можно было бы избежать, если бы я позволил тебе раньше увидеть, каков я на самом деле.
– А что в этом такого? – вмешалась в разговор Габриель. – Для нас с Альбером твой вид стал привычным. К таким вещам быстро привыкаешь.
Дядя прикоснулся кончиками пальцев к рубцам на своем отвратительном лице вурдалака. Я смотрела на него расширенными от страха глазами.
– Не дай ей одурачить себя! – Губы Габриель скривились в ухмылке.
– Ты видишь скелеты там, где одни только тени, Габриель, – неожиданно ответил дядя, видимо окончательно придя в себя. – То, что случилось между мной и Денизой, мы обсудим с ней одни, без твоей помощи. – Он повернулся к Альберу: – Я причинил девочке боль и сожалею об этом. Иди спать, я помирюсь с ней сам. Как она сказала, этого больше не повторится.
Альбер, со своей обычной медлительностью, казалось, обдумывал со всех сторон его слова. Взгляд его бесцветных глаз задержался на какое-то время на лице моего дяди, прежде чем он ответил:
– Как скажешь, хозяин. Мы оставим вас с мадемуазель. Ночь почти прошла. Идем, Габриель.
На мгновение мне показалось, что она готова броситься на меня, но Альбер быстро подскочил к ней, схватил за локоть и вытолкнул из комнаты. Габриель что-то протестующе бормотала, но он властно увлек ее за собой по коридору.
Я чувствовала, что дядя за мной наблюдает, приподняв воротник пиджака, чтобы скрыть рубцы на лице.
– Я многое бы отдал, Дениза, чтобы этого никогда не случилось, – тихо сказал он.
– Я тоже, дядя Морис.
– Что касается этого... – Он вновь провел пальцами по обожженной коже. – Я не выношу, когда пялят глаза на мое лицо, или показывают свое отвращение к моему внешнему виду, или жалеют меня. Становлюсь невменяемым. Особенно меня угнетает женский ужас от того, как я выгляжу, визг и... – Он печально махнул рукой и, склонив голову, прикрыл глаза ладонью.
Жалость охватила меня, и мне захотелось утешить его. Я протянула руку, чтобы дотронуться до его плеча, но вспомнила его слова о жалости и поспешно отдернула ее.
– Теперь я все знаю и отлично понимаю, дядя Морис, – сказала я как можно спокойнее. – И клянусь вам, что никогда больше не обижу вас подобным образом.
Он поднял глаза на меня и кивнул.
– Я верю тебе, – прошептал он. – Я должен тебе верить, Дениза. Подожди... – Он подошел к двери, выглянул в коридор и прислушался, потом повернулся ко мне. – Они разошлись по своим спальням. Есть кое-что, чего ты еще не поняла, и я обязан объяснить тебе. Я скоро вернусь...
Он вышел из комнаты. Беззвучно. Я даже не слышала, как он шагал по коридору, хотя предполагала, что он направился к лестнице. Оставшись одна, я внезапно начала дрожать. По моим щекам от жалости к себе полились слезы. Я вся затряслась. В моем горле как будто появился нарыв, вот-вот готовый лопнуть. Мне потребовалось героическое усилие, чтобы не подскочить сейчас же к двери и не подпереть ее стулом, чтобы дядя не смог больше войти. Мне смертельно хотелось бежать прочь из этой комнаты, из этого замка, из Шатеньере! Прочь из Оверни, прочь из Франции! Но я бы не смогла пробежать и ярда в таком состоянии.
Я нащупала рукой кровать и опустилась на край, спрятав лицо в ладонях и всхлипывая. Слезы бежали по моим рукам и капали на парижскую ночную рубашку, оставляя на ней темные пятна.
– Ты не должна плакать, Дениза!
Я не слышала, как он вошел, но вот он стоит, прямо передо мной, глядя на меня. Он опять надел маску, и над черным бархатом вновь блестели глаза моего дяди, какими я их знала.
– Я... я не могу... остановиться... – всхлипнула я, нащупала в кармане халата носовой платок и, поспешно приложив его к глазам, отвернулась. – Вам больше нет необходимости надевать маску при мне, дядя Морис, если вы не хотите ее носить.
Он нахмурился:
– При тебе я буду носить ее всегда, Дениза. Это стало привычкой и позволяет мне пользоваться твоим доверием. Но ты теперь должна быть готова к тому, что увидишь, если застанешь меня врасплох. Ты поняла?
Я кивнула. Он что-то сунул мне в руку, подвинул стул ближе ко мне и сел.
– Это мой обычай просить прощения. Я сожалею, что причинил тебе столько боли и страха. Я намеревался подарить это тебе, когда с бумагами будет улажено. Но возьми это сейчас как искупительную жертву, а я найду для тебя другой подарок, когда мы будем готовы покинуть эти места навсегда.
Я посмотрела на довольно потрепанный футляр, который он вложил мне в руку, и взглянула дяде в глаза, сверкавшие над маской.
– Дядя Морис, вы не должны извиняться, это была полностью моя вина. Я...
– Это подарок, Дениза. Открой его.
Я с любопытством повертела футляр в руках. Он выглядел очень старым. Когда-то кожа, из которой его сделали, была отличного качества. Я нащупала небольшой выступ, нажала на него, и крышка откинулась. Открыв от удивления рот, я недоверчиво рассматривала лежащее в футляре изумительной красоты рубиновое ожерелье. В свете прикроватной лампы на своем золотом ложе искрился и сверкал большой драгоценный камень в подвеске, а по его бокам, с обеих сторон по пять, располагались вставленные в такие же старинные золотые оправы камни поменьше.
– Но, дядя! – выдохнула я. – Это ведь рубины, да? Вы не можете просто так подарить мне их!
– Да, – ответил он спокойно, – это бирманские рубины, самого высокого качества в мире, насколько мне известно. Они были привезены во Францию из Индокитая перед самой войной. Какой-то правительственный чиновник привез их для своей любовницы. Партизаны убили ее... Впрочем, история этих камней не имеет значения. Ожерелье твое, если, конечно, ты примешь его от меня как искупительную жертву, и забудешь, что я... что мной овладел порыв, который я не смог контролировать. Рубины будут тебе к лицу. На тебе они будут выглядеть великолепно. Ты примешь их при условии, что завтра утром забудешь сегодняшнюю ночь и никогда не станешь вспоминать и говорить об этом?
– Да, я приму...
Я в жизни не видела ничего красивее и никогда не имела возможности приобрести такую дорогую вещь. Поддавшись порыву, я потянулась поцеловать дядю, но он нервно отстранился от меня.
– Договорились?
– У вас есть мое слово, дядя Морис, – горячо откликнулась я.
– Тогда надень ожерелье и удостоверься, что рубины тебе к лицу. А потом сядь и спокойно послушай, что я расскажу тебе о том, чего ты пока не понимаешь.
На его последние слова я уже не обратила внимания. Поспешно открыв замочек, я надела ожерелье, подбежала к зеркалу и вгляделась в свое отражение.
– Дядя Морис, включите, пожалуйста, верхний свет – я ничего не вижу! – воскликнула я нетерпеливо.
– Какая ты импульсивная, девочка! – Он покачал головой, но выполнил мою просьбу.
В электрическом свете, заполнившем комнату, в блеске золота и драгоценных камней на моей шее ясно проступали синяки. Бледное лицо, смотревшее на меня из зеркала, приобрело желтоватый оттенок, глаза помутнели, волосы растрепались в борьбе. Я никогда еще не выглядела хуже!
– Я выгляжу ужасающе! – проворчала я. – Но я никогда не видела ничего более красивого, чем это ожерелье, дядя Морис!
Он кивнул, продолжая меня рассматривать. Я вернулась к кровати и села.
– Через несколько дней синяки пропадут, а пока тебе придется носить что-то с высоким воротом, чтобы Луиза и другие слуги из деревни не заметили. Они обожают сплетничать.
– Я буду надевать шарф или свитер с высоким горлом.
Хорошая девочка. – Дядя внезапно встал, подошел к двери и прислушался. Затем выключил верхний свет и вернулся. – Они ушли в свои комнаты, – тихо сказал он и окинул меня взглядом, который я почувствовала всеми изгибами своего тела. Это было странное ощущение. Я смутилась и поплотнее запахнулась в халат. Дядя Морис отвернулся, улыбаясь. – Даже сейчас, после всех потрясений, тебя можно назвать красавицей, Дениза, – заметил он спокойно. – Драгоценности и дорогая одежда мало что могут добавить к твоему очарованию. Однажды, когда все останется позади, мне доставит огромное удовольствие покупать для тебя хорошие вещи в Америке. Но это наш секрет, и его пока следует хранить. Теперь послушай. Я попытаюсь объяснить тебе то, чего ты не знаешь, но о чем, будучи довольно сообразительной, уже успела догадаться сегодня ночью.
