— Ну что, отвезти вас обратно, или зайдем в кафе и перекусим?
— Я не голоден, — сказал он.
Не голоден? Петра вдруг вспомнила, что никогда не видела его за едой. А, да ведь он ездит в автобусе, да и рубашек у него, кажется, только три.
Вероятно, единственное, что он может себе позволить, — это редкие походы в «Макдоналдс».
— Пошли, — сказала она.
Она выбрала ресторан возле границы Энсино и Тарзаны, где кормили стейками и морепродуктами. Место это казалось вполне демократичным и недорогим. Но Петра изучила меню и обнаружила, что цены здесь кусаются. Ну да ладно, главное — утолить зверский аппетит.
В закутке позади стойки бара удобно и темно. Красные кабины, темные деревянные панели, на стенах фотографии знаменитостей. К ним подошла официантка, рыжеватая блондинка, молодая, привлекательная, грудастая. Петра заметила, как она оглядела Айзека. Потом внимательно посмотрела на Петру, и в глазах ее появилось любопытство.
Петра читала ее мысли: какие могут быть между ними отношения?
Когда Айзек уселся на почтительной дистанции от Петры, а она сделала за него заказ, как за ребенка, официантка улыбнулась. С ходу принялась бесстыдно флиртовать с мальчиком.
Он совершенно не замечал ее улыбок, встряхивания волосами, выгибания спины, поглаживания пышной груди. Вежливо улыбался и благодарил пышку за каждую услугу. Когда принесли заказ, он наклонил голову, внимательно посмотрел на стейк и наконец разрезал его.
Отличное толстое филе. Айзек хотел довольствоваться гамбургером, но Петра настояла на стейке, а пышка ее в этом поддержала.
— Полезно для сильных костей. Улыбка, волосы, спина, грудь.
Спохватившись, Петра заказала два бокала бургундского: хотелось побаловать мальчика.
Проголодавшись, она набросилась на жаркое, словно перед ней было лицо Шулкопфа.
После нескольких минут молчаливого истребления пищи она спросила Айзека, как ему понравилась еда.
— Замечательная. Очень вам благодарен.
Доев мясо, он посмотрел на печеную картофелину величиной в собачью голову.
— Большая, — сказала Петра.
— Огромная.
— Наверное, радиоактивная. Вырастили по специальной схеме в Айдахо.
Он рассмеялся и воткнул вилку в картофелину.
— Итак, что вы думаете о мистере Добблере?
— Нелюдимый, настроен враждебно. Понимаю, почему следователь Баллу назвал его странным.
— Что-нибудь еще можете о нем сказать? Айзек задумался.
— У него чрезвычайно низкий эмоциональный фон. И общаться с ним очень трудно.
— Да, это так, — согласилась она. — Но через него мы могли бы на что-нибудь выйти. Прошло столько лет, а дело не сдвинулось с мертвой точки. После Баллу и Мартинеса он вряд ли преисполнился уважением к полиции.
«Пьяница и человек-невидимка. Вот вам и полиция во всей красе. Интересно, что об этом думает Айзек. Напишет ли об этом в своей диссертации? Может, упомянет и о ней?»
— К сожалению, — сказала она, — встречаются такие сотрудники, как Баллу и Мартинес. К счастью, их меньшинство.
«Маленькая мисс Защитница».
— Больше всего удивляет меня во всем этом то, что мистер Курт Добблер ни разу не подал на них жалобу. Все разочарование держал при себе.
Айзек положил нож и вилку.
— Зачем ему, если он не хотел раскрытия дела? Петра кивнула.
— Удивительно, — сказал он. — А я об этом и не подумал. Они снова принялись за еду.
— То замечание, что он сделал, — сказал Айзек, — будто он не помнит лица жены… Иногда личности в пограничных состояниях с трудом сохраняют в сознании облик близкого человека. За исключением случаев, когда те их предали. Когда это происходит, они становятся весьма эмоциональны.
— Если у жены на стороне роман, то это тоже предательство, — сказала Петра. — Это предположил Баллу, правда, я не уверена, следует ли обращать внимание на его высказывания.
Айзек кивнул.
— Что такое личности в пограничном состоянии? — спросила Петра.
— Это — психическое нарушение, при котором имеются проблемы идентификации и интимной жизни — трудности общения с другими людьми. Такие личности испытывают более высокий уровень депрессии, и они чаще совершают насилие. Женщины склонны наказывать самих себя, а мужчины могут впадать в агрессию.
— Они убивают своих жен?
— Специально я статистику не изучал, но это первое, что приходит на ум.
Петра слышала свой голос, словно со стороны.
— Добблер и в самом деле со странностями, однако проходит время, и потеря близкого человека воспринимается уже не так остро. Ты забываешь. Это защитная реакция. Я слышала, как об этом говорят родственники жертв.
Голос ее звучал спокойно, она не давала воли своим чувствам. Вспомнила, как часами смотрела на фотографии. Юные мама и отец, студенты колледжа, на первом свидании. Мама склонилась над кроваткой, где лежат ее маленькие братья. Мама — настоящая красавица — в цельнокроеном купальнике на берегу озера. Вот и все, что Петра могла представить себе, думая о женщине, которая умерла, подарив ей жизнь.
Ее лицо, должно быть, выдало что-то, потому что Айзек смутился.
— Прежде чем погрузиться в психологию Курта, — сказала Петра, — вспомним, что группа его крови не совпадает с образцом, снятым с сиденья автомобиля. У нас нет вещественного доказательства, связывающего его с преступлением. К тому же у Добблера имеется алиби.
Она взялась снова за стейк и поняла, что уже не голодна.
— А что теперь? — спросил Айзек.
— Пока не решила. Предположим, я возьмусь за это дело. За любое дело из списка. — Она улыбнулась. — Видите, во что вы меня втравили?
Ну, так и есть. Снова зарделся. Эмоциональный барометр мальчика настроен слишком тонко — все чувства написаны на лице.
Полная противоположность Курту Добблеру. У того полная атрофия эмоций.
Стоп! Айзек что-то бормочет:
— …Извините, если я осложнил…
— Да, осложнили, — сказала Петра. — И ладно. Вы правильно сделали.
Он замолчал. Петра легонько взяла его за предплечье.
— Послушайте, благодаря вам я слегка развеселилась. Он выдавил улыбку.
— Дело в том, — продолжила она, — что сегодня я вовсе не планировала влезать в полдюжины нераскрытых дел, которые, возможно, так и не будут доведены до концам Но вы правы: на них следует обратить внимание, уж слишком много в них общего.
Когда она это решила?
Когда увидела, что все жертвы погибли от однотипных ранений?
Или, может быть, раньше. Вероятно, почувствовала сразу, только сама себе в этом не признавалась.
— Если я брошу это, то окажусь не лучше Баллу и Мартинеса. Поэтому я их беру. Хорошо?
Он что-то пробормотал.
— Прошу прощения?
— Надеюсь, что вы справитесь.
— Справлюсь, — сказала она. — Так или иначе.
Вы только ее послушайте. Маленькая мисс Карма. — Десерт будете?
И, не дожидаясь ответа, Петра подала знак рыжеволосой официантке.
Айзек понял, что сделал ошибку.
Он сказал Петре, чтобы она высадила его на перекрестке Пико и Юнион. Возле автобусной остановки, где он выходил обычно, за четыре квартала от дома. Ему не хотелось, чтобы она видела магазины, торгующие дешевым спиртным, и деревянные дряхлые строения, превращенные в дома дневного пребывания. Четырехэтажные оштукатуренные развалюхи, такие же, как и его дом, сплошь покрытые граффити.
Его мать содержала квартиру в безупречной чистоте. Его дом был не хуже соседних. То есть такой же плохой. Иногда бездомные входили в вестибюль и справляли там нужду. Когда Айзек поднимался по скрипучим ступеням на свой третий этаж, то старался не притрагиваться к перилам, выкрашенным коричневой краской. Красили их так часто, что они казались желатиновыми. Иногда они и в самом деле были липкими как желе: к ним приклеивали жевательную резинку. И кое-что похуже.
В последний год учебы в колледже, когда голова его была забита биологией и органической химией, он стал, входя в дом, надевать резиновые перчатки. А перед дверью своей квартиры поспешно снимал их и прятал.
Шум, запахи. Он старался от всего этого отключиться.
Сегодня утром, отправляясь в университет, он отметил, что фасад дома кажется более неприглядным, чем всегда.
Вечерами он мог забыть об этом, его воображение устремлялось к величественным деревьям и прекрасным кирпичным университетским стенам, к старинным фолиантам библиотеки Доэни.
Его другая жизнь.
Жизнь, которая когда-нибудь у него будет. Возможно. Кого он дурачит? Петра умна, она знает, что семья Гомес живет не в особняке.
И все же мысль о том, что она увидит его дом, вызывала в нем протест.
Поэтому он пошел пешком.
Поворот направо, мимо магазина, облюбованного старыми пьяницами, темные улицы, переулки, а здесь, как всегда, бродяги и наркоманы.
Смирившиеся со своей судьбой. С некоторыми из них он перебрасывался словом-другим. Иногда отдавал им остатки завтрака: мама укладывала ему с собой слишком много.
