— Прислуга. И еще Дон, наверно. Дон — это ее муж. Подбросив мне этот «самородок», она посмотрела на меня как ни в чем не бывало.
Но я не мог скрыть своего удивления.
— Когда же она вышла замуж?
— Всего несколько месяцев назад.
Руки принялись месить.
— Несколько месяцев, — повторил я.
Она поерзала и сказала:
— Шесть.
Наступило молчание.
Я спросил:
— Не хочешь рассказать мне об этом?
Ее вид говорил о том, что не хочет. Но она сказала:
— Его зовут Дон Рэмп. Он раньше был актером — ничего выдающегося, просто исполнитель мелких ролей. Играл: ковбоев, солдат — в таком плане. Теперь он содержит ресторан. Не в Сан-Лабе, а в Пасадене, потому что в Сан-Лабе не разрешается торговать спиртным, а у него подают всевозможные сорта пива и эля. Это его специальность. Импортное пиво. И неплохое мясо. «Кружка и клинок» — так называется его заведение. Там у него повсюду доспехи и мечи. Как в старой Англии. Немного вроде бы глупо, но для Сан-Лабрадора это экзотика.
— Каким образом они познакомились?
— Вы имеете в виду, потому что мама не выходит из дома?
— Да.
Руки начали месить быстрее.
— Это была моя... Я их познакомила. Была в «Кружке» с друзьями — что-то вроде школьного мероприятия для старшеклассников. Дон был там, он приветствовал посетителей, а когда узнал, кто я такая, то подсел ко мне и сказал, что был когда-то знаком с мамой. Много лет назад. Когда она работала на студии. У них обоих был там в это время контракт. Ну, он начал меня расспрашивать — как она да что. Потом стал без конца говорить, какой чудесный она была человек, такая красивая и талантливая. Сказал мне, что я тоже красивая. — Она фыркнула.
— А ты себя красивой не считаешь?
— Ну что вы, доктор Делавэр! Как бы там ни было, он показался мне приятным, и это был первый встреченный мной человек, который действительно раньше знал маму, когда она работала в Голливуде. Я имею в виду, что среди тех, кто поселяется в Сан-Лабрадоре, обычно не бывает людей, связанных с миром увеселений и зрелищ. По крайней мерю, никто в этом не признается. Однажды другой актер, настоящая кинозвезда — Бретт Раймонд, хотел сюда переехать, купить какой-нибудь старый дом, снести его и построить новый — так пошли все эти разговоры о том, что его деньги грязные, потому что кино — это еврейский бизнес, а еврейские деньги — это грязные деньги; что сам Бретт Раймонд в действительности еврей, только скрывает это — я даже не знаю, правда это или нет. Так или иначе, они — местные власти — до того замучили его допросами, ограничениями и всякими придирками, что он передумал я переехал в Беверли-Хиллз. И люди говорили: вот и хорошо, там ему и место. Так что вы понимаете теперь, почему мне не приходилось часто видеть людей из кино, и когда Дон стал говорить о прежних временах, то мне это показалось потрясающим. Словно я нашла связующее звено между настоящим и прошлым.
Я заметил:
— Но от этого до женитьбы как-то вроде далековато.
Она мрачно усмехнулась.
— Я пригласила его к нам — хотела сделать маме сюрприз. Это было еще до того, как она начала лечиться, и я хваталась за все подряд, чтобы сдвинуть ее с мертвой точки. Заставить общаться. И когда он приехал, у него в руках было три дюжины красных роз и большая бутылка шампанского. Мне бы тогда и сообразить, что он строит планы. Не зря же были розы и шампанское. Одно к одному. Он стал бывать у нас чаще. Во второй половине дня, до открытия «Кружки». Приносил ей бифштексы, и цветы, и уж не знаю что еще. Эти визиты стали регулярными, и я, наверно, к ним просто привыкла. И вот, полгода назад, примерно в то время, когда она стала постепенно выходить за ворота, они объявили, что собираются пожениться. Вот так просто. Привезли судью, и все свершилось, прямо в доме.
— Значит, он встречался с ней, когда ты пыталась уговорить ее лечиться?
— Да.
— И как он к этому отнесся? А к самому лечению?
— Не знаю, — сказала она. — Я его не спрашивала.
— Но воспрепятствовать он не пытался?
— Нет. Дон не боец.
— Кто же он?
— Очаровашка. Всем он нравится, — сказала она с неприязнью в голосе.
— А ты как к нему относишься?
Она сердито взглянула на меня, отвела со лба волосы.
— Как отношусь? Он мне не мешает.
— Он тебе кажется неискренним?
— Он мне кажется... пустым. Голливуд чистой воды.
Это было сказано с той же предубежденностью, которая только что осуждалась. Она поняла это и сказала:
— Я знаю, это звучит очень уж по-санлабрадорски, но, чтобы понять, что я имею в виду, надо его видеть. Зимой у него загар, он живет теннисом и лыжами и всегда улыбается, даже когда улыбаться нечему. Отец был человеком большой глубины. Мама заслуживает лучшего. Если бы я знала, как далеко все зайдет, никогда бы не начинала.
— У него есть свои дети?
— Нет. Он не был женат. До сих пор.
То, как она подчеркнула «до сих пор», заставило меня спросить:
— Тебя тревожит, что он мог жениться на твоей маме ради денег?
— Эта мысль приходила мне в голову — Дон не то чтобы бедняк, но он не в мамином классе.
Она махнула рукой, и жест вышел таким неровным и неуклюжим, что я невольно это отметил про себя.
Я спросил:
— Среди причин твоего конфликта по поводу Гарварда нет ли опасения, что мама нуждается в защите от него?
— Нет, просто я не считаю, что он сможет о ней позаботиться. Я все еще не могу взять в толк, почему она вышла за него замуж.
— А те, кто служат в доме? Можно на них рассчитывать в этом плане?
— Они славные люди, — сказала она, — но этого будет недостаточно.
— А что Джейкоб Датчи?
— Джейкоб, — произнесла она дрогнувшим голосом. — Джейкоб... умер.
— Прости, я не знал.
— Только в прошлом году, — сказала она. — У него оказалось какое-то раковое заболевание, он сгорел очень быстро. Он покинул наш дом сразу после того, как ему поставили диагноз, и переехал в заведение типа санатория. Но не сказал нам, где это находится. Не хотел, чтобы кто-то видел его больным. После того как... оттуда позвонили маме и сказали, что он... Не было даже похорон, просто кремация. Мне было очень больно — из-за того, что нельзя было ему помочь. Но мама сказала, что мы помогли уже тем, что дали ему устроить все так, как он сам хотел.
Еще слезы. Еще салфетки.
Я сказал:
— Я помню его как человека с сильной волей.
Она наклонила голову.
— По крайней мере, ему не пришлось долго мучиться.
Я подождал, не скажет ли она еще чего-нибудь. Но она молчала, и я сказал:
— Так много всего с тобой произошло, столько на тебя свалилось. Неудивительно, что тебе трудно разобраться, как надо поступить.
— О, доктор Делавэр! — воскликнула она и встала, подошла ко мне и обняла меня за шею. Собираясь сюда, она подушилась. Какой-то сильный цветочный аромат и слишком «старый» для нее. Такой подошел бы какой-нибудь незамужней тетушке. Я подумал о том, что она самостоятельно прокладывает себе дорогу в жизни. Путем проб и ошибок.
Меня охватило острое чувство жалости. Она крепко вцепилась в меня, и ее слезы капали мне на куртку.
Я бормотал какие-то слова утешения, казавшиеся не более осязаемыми, чем этот золотистый свет. Когда она перестала плакать на целую минуту, я легонько отстранился.
Она быстро отодвинулась, села на прежнее место с пристыженным видом. Принялась мять руки.
Я сказал:
— Ничего, Мелисса. Ты не обязана всегда быть сильной.
Рефлекс психотерапевта. Утешай, поддакивай.
Сказано именно то, что нужно. Но в данном случае соответствует ли это истине?
Она начала ходить взад и вперед по комнате.
— Не могу поверить, что я так раскисла. Это так неприятно... В моих планах этот визит должен был произойти по-деловому. Как консультация, а не как...
— Не как лечебная процедура?
— Да. Ведь это ради нее. Я правда думала, что со мной все в порядке и я не нуждаюсь в лечении. Я хотела вам показать, что у меня все хорошо.
— У тебя и в самом деле все хорошо, Мелисса. Просто сейчас невероятно напряженное для тебя время. Все эти изменения в жизни мамы. Потеря Джейкоба.
— Да, — сказала она рассеянно. — Он был славный.
Я выждал несколько секунд, потом продолжал:
— А теперь еще и эта ситуация с Гарвардом. Надо принять очень важное решение. Было бы глупо не относиться к этому серьезно.
Она вздохнула. Я сказал:
— Позволь мне задать тебе вот какой вопрос. Если бы все остальное было спокойно, ты бы хотела поехать?
— Ну... я знаю, что это большой шанс — мое «золотое яблоко». Но я должна... мне нужно чувствовать, что я поступаю правильно.
— Что могло бы тебе помочь это почувствовать?
Она покачала головой и взмахнула руками.
— Я не знаю. Хотела бы знать.
Она посмотрела на меня. Я улыбнулся и показал на кушетку.
Она вернулась на свое место.
Я спросил:
— Что могло бы по-настоящему убедить тебя, что с мамой все будет хорошо?
