Я постепенно начинал терять терпение и сказал немного резким тоном: «Мама, я не вернусь в стоматологическую школу, это решено!»
«Нет, не решено!»
«Нет, решено!»
И так мы с ней препирались, пока не вмешался Безумный Макс. «А ну заткнитесь оба, – завопил он, – о господи!» И он удивленно покачал головой. Потом он посмотрел на мать и сказал: «Леа, он не вернется в стоматологическую школу. Зачем?» Потом он посмотрел на меня, тепло мне улыбнулся и сказал с некоторым намеком на британский акцент: «И продавцом чего ты хотел бы стать, сынок? Что бы тебе хотелось продавать?»
– Ваш отец британец? – спросил Одержимый. – Я не знал.
Его тон выдавал крайнее изумление, как будто кто-то сообщил ему совершенно непроверенную информацию.
– Вообще-то нет, – ответил я, – просто он всегда говорит с британским акцентом, когда старается быть рассудительным. Это вторая личность моего отца: сэр Макс. Это его приятное альтер эго. Понимаете, когда Безумный Макс становится сэром Максом, он поджимает губы и начинает говорить как британский аристократ. Это очень занятно, особенно с учетом того, что он никогда не бывал в Англии.
Я опустил уголки губ и пожал плечами, как бы говоря: «Есть вещи, которые не поддаются логике, и не стоит даже задумываться над этим». Потом я сказал:
– Но сэр Макс лучше. Он никогда не выходит из себя. Он во всех ситуациях ведет себя рассудительно.
– И что же вы сказали сэру Максу? – поинтересовался Ублюдок.
– Ну, сначала я мямлил что-то о возможности продавать медицинские или стоматологические товары и о том, как это может сочетаться с моим дипломом. А потом, как будто неожиданно подумав об этом, я заговорил об Элиоте Левенстерне, мясе и морепродуктах. Мать, конечно же, сразу начала меня мучить, используя ее собственный вариант еврейского чувства вины, в котором обычный вариант еврейского чувства вины смешивается с пассивной агрессивностью и сарказмом.
«Мой сын будет торговать мясом! – кричала она, брызгая слюной. – Просто чудесно! Он уходит из стоматологической школы, чтобы торговать вразнос мясом. Его мать должна быть просто счастлива». Она добавила еще несколько хорошо продуманных слов, но тут зазвонил телефон, сэр Макс превратился обратно в Безумного Макса и начал ругаться: «Этот чертов дерьмовый телефон, блин! Кто, черт возьми, имеет наглость звонить домой во вторник вечером? Бестактный ублюдок! Чертов наглец!» Мать вскочила с кушетки и бросилась к телефону со скоростью Джесси Оуэнса, одновременно умоляя отца: «Макс, успокойся! Успокойся! Я сейчас сниму трубку!» Но Безумный Макс все еще бормотал себе под нос проклятия: «Этот чертов ублюдок! Кто позволяет себе звонить людям домой чертовым вечером вторника?»
Я пояснил с наигранной серьезностью:
– Мой отец просто ненавидел звонящий телефон! Точно вам говорю, ничто так сильно не выводило его из себя.
– Почему? – спросил Одержимый.
Я пожал плечами.
– В основном потому, что он не любит перемены. Он ненавидит любые проявления перемен. За последние тридцать шесть лет он ни разу не сменил адрес, номер телефона, химчистку, автомеханика, он даже белье относит стирать в одну и ту же китайскую прачечную! Он знает всех владельцев этих заведений по именам, это просто поразительно.
Я покачал головой, чтобы подчеркнуть свою мысль.
– Звонок телефона вносит в его окружающую среду нежеланный раздражающий элемент, создавая возможность перемен. Неважно, принесет этот звонок хорошие или плохие новости, он все равно выведет Безумного Макса из себя.
Я снова пожал плечами, как будто это просто было еще одной характерной чертой Белфортов. Потом я продолжил:
– При нормальных обстоятельствах самое плохое, что моя мать могла сказать после того, как она сняла трубку, было: «Макс, это тебя!» Но как только Макс брал трубку, он снова становился сэром Максом и начинал говорить с британским акцентом. «Алло! О, здравствуйте! Привет, мой друг!» И он оставался сэром Максом до конца разговора, после чего тут же снова превращался в Безумного Макса, начинал сыпать проклятиями, возвращаясь к креслу, где он до этого сидел, и изрыгал их, пока усаживался обратно.
– Но в тот день, когда моя мать подошла к телефону, оказалось, что звонят не отцу. Это Пингвин звонил мне. Так что отец тут же начал шипеть: «Этот чертов телефон. Всегда одно и то же. Этот чертов Пингвин. Из какой дыры он вылез? Этот придурок Пингвин, этот косолапый идиот…»
К этому моменту мы все истерически хохотали. Первым пришел в себя Ублюдок.
– Ну так что же, Безумный Макс разозлился? Из-за мясного бизнеса?
– Вовсе нет, – ответил я, – повесив трубку, я тут же еще раз сказал им, что получил работу продавца мяса и морепродуктов, и Святая Леа тут же вышла из себя, и опять появился сэр Макс.
Я чуть-чуть помолчал, а потом сказал:
– Проблемы у меня начались только на следующее утро, когда Пингвин подъехал к нашему дому на своей «машине компании», и это оказался грузовичок «тойота». «А это что такое? – накинулся я на него. – Только не говори мне, что это и есть твоя служебная тачка!»
«Ну да, она и есть! Правда, она лапочка?» – ответил он, вылезая из грузовичка в джинсах и шлепках, потом подковылял ко мне и положил мне руку на плечо. Потом он посмотрел на грузовичок и сказал: «А ты как думаешь?»
«Да это же настоящее дерьмо! – заревел я, а потом увидел большой белый холодильник в глубине кузова: – А это, блин, что такое, Пингвин? Это похоже на гроб!» Тут я увидел серый дымок от сухого льда, поднимавшийся от одного из углов холодильника. «А это, блин, что такое?» – спросил я, показывая на него.
Элиот одарил меня улыбкой знатока, поднял указательный палец и сказал: «Иди сюда, я все тебе объясню», обошел вперевалочку машину и открыл крышку холодильника. «Можешь проверить продукты», – гордо прощебетал он и начал одну за другой вытаскивать оттуда коробки и показывать их мне. Каждая коробка была размером с чемоданчик-дипломат, и в них лежали разные сорта мяса или рыбы. Там было все – филе-миньон, креветки, шейки омаров, отбивные из баранины, отбивные из свинины, отбивные из телятины, филе скумбрии, стейк из лосося, крабовые ножки. У него были даже полуфабрикаты – типа котлет по-киевски и куриных шницелей кордон-блю. Я в жизни ничего подобного не видел.
К тому моменту, когда он все это вытащил, мы были в буквальном смысле завалены более чем двумя дюжинами коробок, и я вообще ничего не понимал. Меня что-то беспокоило, но я не мог понять, что. «А как мы заставим рестораны покупать это у нас? – спросил я. – У нас что, все это дешевле? Или лучше качеством?» А Пингвин такой смотрит на меня, как на дурачка, и говорит: «Разве я сказал хоть слово о ресторанах?»
Я взглянул на Ублюдка и тоже покачал головой. Затем усмехнулся и продолжил:
– Вот в этот момент я, наверное, все понял, и остальное уже было несущественно. Раз я не убежал обратно домой и не подал в тот же момент снова документы в стоматологическую школу, значит, я определил тогда свою судьбу.
Я пожал плечами.
– Это мгновение определило все следующее десятилетие моей жизни, включая все безумства «Стрэттон-Окмонт».
Ублюдок наклонился вперед, он был явно заинтригован.
– Почему вы так считаете? – спросил он.
Я на минуту задумался.
– Ну, наверное, потому, что именно в это мгновение я понял, во что ввязываюсь. Я понял, что это все было, – я не сказал слово «жульничество» не только потому, что торговля мясом и морепродуктами не была уж таким откровенным жульничеством, но и потому, что я не хотел, чтобы мои тюремщики считали, что я всю дорогу был жуликом. Пусть они лучше воспринимают «Стрэттон» как исключение на общем фоне лишь частично незаконной жизни, – все это было не совсем законно, – аккуратно произнес я, – а может быть, и совсем незаконно. Но я решил, что раз продукты были так хороши, то я никому не мог принести никакого вреда.
Я пожал плечами, как бы удивляясь собственному рассуждению.
– В общем, за те двадцать минут, что мы ехали до склада, Элиот все мне объяснил. Мы ходили по квартирам и конторам, но никогда ничего не предлагали ресторанам. У наших продуктов были другие цены. «Мы торгуем в розницу, а не оптом», – сообщил мне Пингвин. И хотя он не сказал это прямо, но, конечно, подразумевал, что продаем мы не задешево. «Все дело в удобстве, – прощебетал он, – мы доставляем ресторанную еду прямо домой. Мы можем набить ваши холодильники!» Он все время повторял последнюю фразу и даже назвал себя профессиональным набивальщиком холодильников, как будто это извиняло тот факт, что он завышал цены.
Как бы то ни было, но к тому моменту, когда мы подъехали к складу, я уже очень хорошо понимал, как работала «Грейт Амеркэн Мит энд Сифуд»: не было никаких определенных участков работы, никаких буклетов, никакого обслуживания постоянных клиентов и никакой зарплаты, только работа за проценты. «Мы просто автоматы для „обзвона вслепую“, работаем наугад, – тараторил Элиот, когда мы входили на склад, – вот почему мы зарабатываем так много денег».
