отпор следственным органам, которые взялись ее колоть по Сережину душу. «Я сказала, что ты на съемках, что ты вообще не при делах, что к Марте толпы народа ходили…» И хотя боялась, что следователь нагрянет ночью, как в тридцать седьмом, выгонять Сержа не стала и в душу не полезла насчет того, почему его не было на похоронах. «Там же могла быть облава!» Ах ты, ешкин хвост, спасибо бандитским сериалам… Была шокирована тем, что Марта крещеная и ее отпевали.
— Из наших никого не было, но полно родни. Даже детей притащили. Мне всю дорогу не верилось, кого мы вообще хороним… ее еще и Марфой называли… такое у нее имя при крещении было. И это звучало чуждо, топорно… и так не вязалось с Мартой! Полный сюр. Так еще ладно я попала на отпевание. А потом охрана попросила всех, кто не родственник, не ехать на кладбище! По-моему, это верх цинизма!
— Значит, они все-таки официально приняли версию убийства, и служба безопасности работает в усиленном режиме.
— Так я спросила в лоб, мол, в чем дело! А они говорят: воля покойной! Они теперь все на волю покойной спишут! Так видела бы покойная этот жуткий саван цвета кислой капусты и эти мракобесные ритуалы — она бы там все разнесла! По-моему, это жуткая православная мафия…
— …По фамилии Брахман! — усмехнулся Серж.
— А ты не ехидничай! У них еще не такие фамилии бывают… Лично мне все это не нравится. Тебе нужно где-то отсидеться. Поедешь к тете Пане? Там же шикарно! К тому же она обожает тех, кто в опале у Мартиного отца.
— Тетя Пана?! Это еще кто? — насторожился Серж.
И на него обрушилась лавина подробностей. На следующее утро он сдался.
— Странно, что ты никогда там не был! — в который раз пропела Гуля.
Серж устал прикрываться щитом отговорки о том, что не любит дачи. Да еще с чужими родственниками! Родню Марты он воспринимал как враждебную тучу, зависшую, как дирижабль, у горизонта. Ему было достаточно тех, кого он знал. Расширять этот недружественный круг не было смысла. Марта, конечно, много раз звала его на шашлыки к тете Пане, но Серж, как всегда, сказывался занятым и выскользал из затеи. И даже не вслушивался, кто такая тетя Пана. Кто-то вроде няни, кажется… Богачи поневоле обрастают прислугой, кто-то из нее преданностью и выслугой лет входит в семейный круг. «Да вы, батенька, из грязи в князи, никак вообразили себя барином», — подколол Серж самого себя. Теперь он, испросив у Гули неделю на поиск пристанища, всюду натыкался на шипы стыда. Мы совершенно не слышим ближних! Настолько, что ускользает смысл этой близости.
Тетя Пана была вовсе не прислугой, а той самой матерью «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Именно эта сказка вспомнилась Сержу при упоминании Прасковьи Николаевны — сказка об изобретательной Марье-царевне, закутавшейся в рыболовную сеть, и с улетевшими из ларца птицами, предназначенными в подарок завистливому царю. Пана, Прасковья Николаевна, матушка Левы Брахмана, приходилась Марте мачехой. Но даже непримиримая падчерица не называла ее этим словом, ограничиваясь теплым и родственным «тетя», а иногда даже «мама Пана». Оттого и возникала путаница в голове у невнимательных. С тех пор как окончил школу Лева, его матушка жила на даче. Уникальная фигура, сумевшая сохранить независимость отшельника в этой семейке. Ценой той независимости были так и не полученный статус жены, предание анафеме и пожизненная опала, впрочем, история не укладывалась в голове. Слишком много всего свалилось в эти дни.
Ведь Серж не ожидал, что настоящую бомбу для него приготовил не враждебный клан Брахманов, а неувядающий ангел абсурда.
— Тетя Пана все тебе расскажет, ведь мне ты не веришь, — сказала невозмутимая Гуля на следующее утро, после того как накануне объявила о своей последней миссии.
Точнее было сказать — уведомила! Перед этим Гульфия Назарбековна Максидова с хирургической сноровкой вытерла стол. Точнее, не стол, а кущи, вечно заставленные советским хрусталем с жирным курабье и остаточной ореховой шелухой, заваленные недоеденным шоколадом и заляпанные кофейными кругами. В общем, скромное изобилие сладкой женщины! И на эту непривычно чистую и тем враждебную поверхность легли вдруг какие-то невероятные документы, которые гласили, что означенная Г. Н. Максидова уполномочена — помилуйте! — вынашивать оплодотворенную яйцеклетку, то есть биоматериал за номером таким-то, генетически и юридически принадлежащий Марте Львовне Брахман.
Кем должна быть оплодотворена яйцеклетка, генетически или, прости господи, юридически, — как же не поерничать! — не уточнялось. Зато там был целый абзац, прозорливо посвященный судьбе «биоматериала» в случае смерти М. Л. Брахман. Серж, не веря глазам своим, несколько раз вчитался в эту депешу, прежде чем понял, что данный план кардинально не меняется и после смерти «генетической и юридической владелицы». То есть ребенка должна выносить и родить все та же Гуля, а его опекунами вкупе с суррогатной матерью назначаются Прасковья Николаевна Смилович и Александр Викторович Фомичев, то бишь Шурик!
— Это ж как надо было обкуриться, чтобы такое состряпать! — не выдержал Серж.
Ничтожным утешением была дата сего самого бредового в мире завещания. Оно было написано три года назад, когда Серж еще знать не знал свою ныне покойную супругу. А впрочем, что это меняет?! Неужели его успокаивает мысль о том, что если бы Марта излагала свою волю в период их брака, то непременно вписала бы Сержа в число счастливчиков-опекунов. Или даже поручила бы ему быть отцом этого футуристического ребенка-проекта?!
Теперь странно об этом вспоминать… однажды, на заре их знакомства она сказала, что от Сержа получатся красивые дети. Но это, мол, не про нее, ей поздно, и она по природе своей не мамаша. От этого стало неловко и странно, потому что Серж не совсем понимал, в чем особая ценность именно красивых детей. Красота в этом вопросе факультативна, каждая мать и без этого считает свое дитя лучшим. Лишь бы оно было здоровым и счастливым. Вот если бы Сержу сказали: «От тебя получатся счастливые дети!» — он, наверное, попался бы в сети той, что их расставила. А красивые — это что получается, он жеребец-производитель? Иногда замена всего одного слова может изменить судьбу.
И больше они с Мартой о детях не говорили. Серж и не спрашивал: ему казалось жестоким бередить эту сферу. Но остался привкус чего-то сущностно неправильного и темного. Самый сильный инстинкт женщины — материнский, не так ли? Убеждение, впитанное с молоком матери. Да, матушка Сержа именно так и полагала — с истовой верой в предназначение. Она набрасывалась, как тигрица,
