соседству, не только родителей — по неизвестной мне идиотской причине, но и меня! Я ничего плохого ей не сделал. Не напрашивался на
такое.
Не напрашивался ведь?
В голове царил хаос. Хотелось распахнуть дверцу с ее стороны и спихнуть Кейси на дорогу. И плевать, что на полном ходу. По фигу. Если она думает, что со мной можно обходиться вот так вот, — пусть катится колбаской.
Два квартала я проехал так осторожно и бдительно, как, пожалуй, ни разу в жизни — хоть весь и бурлил внутри, а затем резко наступил на газ и отправился на поиски шоссе.
Я набрал шестьдесят на тихих улицах Дэд-Ривер и разогнался до семидесяти пяти на прибрежной дороге. Та была недостаточно хороша для семидесяти пяти. Как и пикап. В какой-то момент я понял, что делаю, и съехал на обочину.
Еще чуть-чуть, и мы бы угробились.
Я заглушил двигатель, погасил фары. Мы застряли посреди черного нигде, в темной ночи, на обочине плохой дороги; вокруг никого, кроме сверчков и лягушек, а я не растерял ни грамма своего восхитительного гнева. Я держался так долго, как мог, надеясь, что она скажет что-нибудь и все снова будет хорошо — зная в глубине души, что она ничего такого не могла сказать, уж точно — не сейчас. Тогда я наугад потянулся к ней, сграбастал за рубашку обеими руками и встряхнул — хорошенько, как куклу из тряпок. Я прижал ее к сиденью машины, а она хныкала, умоляя меня, пожалуйста, остановись и я посылал ее к дьяволу, раз за разом, и чувствовал, как ткань рубашки прямо на боках Кейси расползается под моей утратившей контроль хваткой.
— Ты не понимаешь!..
Она снова плакала, но на сей раз мне было все равно. Это ничего не значило. Она не могла достучаться до меня сейчас. Я тряс ее до тех пор, покуда не понял, что рубашка сползла у нее с плеча, и когда мне это не помогло, я запустил руку ей в волосы — и встряхнул уже за них.
— Ублюдок! Отвали от меня!
В моих руках вдруг будто сдетонировал визжаще-плачущий заряд.
Как я уже говорил, Кейси была девушкой довольно-таки спортивной.
Так что в какой-то момент мы едва-едва не сорвали сиденье моего пикапа с гребаных опор. Я едва мог видеть ее, а она едва могла видеть меня, так что нам обоим было очень больно. Один из нас разбил зеркало заднего вида. Кто-то оставил в радиоприемнике вмятину размером с яблоко.
Когда страсти поулеглись, я весь вымок в ее слезах. Она уткнулась мокрым лицом мне в плечо и начала тихонько, мучительно, скорее по-собачьи, нежели по-людски, подвывать. Этот страшный скулеж окончательно сокрушил мой гнев — и я обнял ее, прижимал к себе и гладил по сотрясаемым дрожью плечам, гадая, как до такого, что с нами только что было, вообще дошло.
— Просто… просто обними меня, пожалуйста…
Ее голос звучал небывало тихо и глухо сквозь все эти слезы.
— Я… у меня просто шарики за ролики закатились, блин… Пожалуйста, ты… просто подожди, я… я приду в себя… ты просто обними меня, хорошо?..
И я с готовностью ее обнимал. Какое-то время спустя — уж не скажу точно, сколько мы просидели с ней так, — она тяжко выдохнула мне в плечо.
— Боже, как я облажалась.
— Да расскажи уже, что у вас там произошло.
Она издала сухой, полный горечи смешок.
— Не стоит.
— Стоит. Расскажи.
На мгновение она замерла. Моя рука нащупала теплую обнаженную плоть ее плеча, где я порвал рубашку. Теперь ее дыхание стало спокойнее и ровнее.
— Он уже давно ничего не делает. Я почти простила его. Нас обоих.
Она сделала паузу, на мгновение задумалась. Тут ее голос стал холоднее.
— Нет, чушь все это. Не простила.
— Кого? О ком ты?
— Отца.
Она слегка отвернула голову и уставилась вперед, за лобовое стекло. Всего несколько мгновений назад облака сызнова разошлись, явив луну, и теперь я видел дорожки слез на ее щеках, залитые холодным белым светом, превращающим загар во что-то мертвенное, вампирское.
— Он пьет. Много. Слишком много — для вице-президента банка. На работе у него, понятное дело, шансов ноль, так что делает он это дома. Где никого, кроме нас, нет. Мать… она любила выходы в свет. Клубы, встречи в гостях — все, что от женщины ее статуса ожидают. Но брать с собой отца она не могла, а это вызвало вопросы. Он не смог бы выдержать ни одно такое мероприятие. Там, где есть бухло даже в терапевтических дозах, он бы нажрался до свинячьего визга. Приходилось ему сидеть дома. С нами — со мной и Джимми, моим младшим братом. Может, просто она так сбегала от его общества. Я не знаю. Он неплохой человек. Не злой. Даже когда пьяный — не злой. Просто слабый и глупый. А она умная. И не терпит его, и давно уже очень разочарована в жизни, мне кажется. Им вообще не стоило жениться. Но там, откуда она родом, жениться надо — и точка. Иначе никак.
Кейси взглянула на меня один раз, а затем отвела взгляд, качая головой.
— У меня что-то не очень хорошо получается.
— Продолжай.
— Когда мне было тринадцать… он… в общем, меня изнасиловал.
Голова у меня вдруг стала тяжелой. Хотя, если честно, я наполовину чего-то такого ожидал. Предчувствие наклюнулось, если можно так сказать — когда вдруг на тебя внезапно давит нечто неизбежное. Как если бы мою машину упрятали под стеклянный колпак, отправляя нас с Кейси в идеальный вакуум, из которого было высосано все постороннее, кроме этого единственного момента времени, одного лишь данного события.
Хотите верьте, хотите нет, но именно там и тогда Кейси завоевала меня с концами. Я ждал, что она скажет дальше. Весь трепетал внутри — хотя и бровью не повел с виду. Возможно, мимо проехала машина, осветив нас своими фарами. Да, так и было — помнится, я созерцал Кейси предельно ясно.
— Я была в ванне. Тогда мне еще нравились ванны. Мы никогда особо друг друга не стеснялись, и я оставила дверь открытой. В какой-то миг я подняла глаза — и увидела, что он стоит в дверях. Пьяный. Всегда заметно, когда он выпил. И вид у него был… дурной. Очень дурной. Но я не разозлилась. Наоборот, мне его…
