не имел права осуждать Кейси. Она видела лишь один путь возможным — и, уверен, на то у нее были веские причины. Не думаю, что всему виной одна лишь врожденная жестокость.
Но война — это всегда погибель, смерть неразборчивая и прилипчивая.
Сегодня Кейси отразила небольшое вторжение, но это ей дорого обошлось. Досталось ее отцу — но и ей самой, и даже мне. Она умирала в этой борьбе, и всегда будет умирать. Может, выживет — но целой и невредимой не выйдет. Есть правила жизни, которые, как ни старайся, — не объедешь по кривой. Лучшая сторона Кейси в этом случае была так же уязвима, как и худшая.
Я вел машину. Мрак кругом нас сгущался. Я не отрывал взгляда от дороги, освещенной фарами, — словно глаза и электрические лампочки стали одним целым.
Я знал, что она не ждет от меня сочувствия. Она просто выговорилась, снова вырвала самонадеянность из моих рук и вонзила в себя. Наутро останутся только разбитые окна — единственное свидетельство реальности произошедшего.
Я вел машину. Медленно — по маленьким поселкам и проселочным дорогам, быстро — очень быстро — по протяженным холмам между ними. Мы заметили лань, застывшую в свете фар у края дороги. Облака рассеялись, и луна была яркой, небо усыпали звезды. Я ощущал, что у меня есть цель, но, конечно, у меня ее не было. Целью было просто ощущение движения, ритм машины, рассекающей ночь.
Мы проехали через Истпорт, Перри и Пембрук, повернули на юг и поехали в Уайтинг. Я едва осознавал, что круг замкнулся сам на себя. Для меня это были просто города — все знакомые и похожие друг на друга.
Было два часа ночи, когда мы отправились обратно в Дэд-Ривер. Дороги были пусты. Проезжая по деревянному мосту, мы уже много миль не видели ни одной машины. Мы миновали маленькую деревенскую церковь, белую, как кость, и мрачную от запустения.
— Остановись здесь, — попросила меня Кейси.
Она выбралась из автомобиля и зашагала к церкви. Я последовал за ней. Под мостом сверчки и лягушки объединили свои вокальные усилия, чтобы за компанию породить единую мощную перкуссию.
Дверь была закрыта на одну врезную защелку. Похоже, паства знала: внутри — ничего такого, на что позарились бы воры.
Белая краска потрескалась, вспучилась; Кейси отколупала от двери большой ее кусок. Защелка закисла от ржавчины. Я потрогал ее пальцем.
— Как все запущено.
— А мне почти что нравится.
Мы уставились за окно. Слишком уж непроглядная темнота царила внутри. Что-то все же угадывалось — ряды скамей из дерева как минимум и вот еще вдали, на возвышении, — маленький алтарь, чьи очертания подведены сиянием луны. Мы обошли церковь сзади.
— Какая старая. Вековой давности, зуб даю.
Кейси не слушала. Ее рука вцепилась в мою.
— Глянь.
Позади церкви, слева от ее стены, за низкой кованой оградой стояло около тридцати прямых надгробий — побитых временем, выщербленных, заветренных.
— Пошли туда.
Она вела меня за руку. Мы шли среди старых могил, читая надписи, помогая себе зажигалками. На иных камнях и читать-то было нечего.
Любимой жене. Любимой дочери. Большинство из них умерли в середине — конце 1800-х годов. Многие из них были женщинами, причем — молодыми.
— Роды, — произнесла Кейси. — Лидия, жена Джона Пратчетта. Скончалась на родовом ложе тридцатого декабря тысяча восемьсот семьдесят шестого года, было ей двадцать три. Сара, дочь мистера Джонатана Клагга, законная супруга Уильяма Лесли, умерла тринадцатого июня тысяча восемьсот пятьдесят шестого года на восемнадцатом году жизни. Тоже, наверное, от родильной горячки.
Следующая надпись нагнала на нас смеху. Элайджа Бауман, умер двадцать первого марта 1865 года, в возрасте тридцати трех лет, одного месяца, тринадцати дней. Он верил, что «один лишь успех Демократической партии сохранит Штаты в единстве». Этот камень был украшен богатой резьбой. Я поднес зажигалку ближе и осмотрел рисунок: скелет в высоком цилиндре, заключенный в круг змеей, жрущей собственный хвост. Череп довольно скалился, в одной руке держа яблоко, в другой — песочные часы. Летучая мышь простерла свои кожистые крылья снизу; парочка серафимов парила над костяным балагуром в вышине с лирами в руках. Как же кто-то постарался, подумал я, ради какого-то несостоявшегося оптимиста, что отдал Богу душу в тридцать три года.
Вскоре я набрел на камень, понравившийся мне даже больше. Под ним было упокоено тело Билла Трембелла, преставившегося в 1829-м. Жил да умер. Славно погостил в этом доступнейшем из миров.
Удивительно, но ночью в таких местах если и пробивает на смех — то лишь на очень тихий. И говорить тянет так, будто кто-то бродит неподалеку, слушает. И, может статься, так оно и есть. Столетний черный парад скорбящих — многие из них точно так же стояли здесь при свете луны, поминая былое и ушедших близких. При безмолвном присутствии простого люда, что все еще верил в бога, дьявола и власть — народу.
Теперь они все под землей.
Отравленные, убитые корью, пулями, тяжелыми родами. Неприкаянные мои мертвяки… их почти слышно в шелесте листьев, почти видно за покосившимися там и сям каменными плитами.
— Смотри, а вот тут лежит старая дева.
Я подошел туда, куда показывала Кейси. Надгробие лежало плашмя — рядом с другим, чуть поменьше. Время выкорчевало его из земли. Кейси дала зажигалке остыть — и снова щелкнула колесиком. Мы прочли: «Тут лежат останки Элизабет Коттон, дочери преподобного Сэмюэля Коттона, ныне также покойного, родом из Сандвина, штат Массачусетс. Почила 12 октября 1797 года в возрасте тридцати шести лет девой безгрешною». Этот камень был, похоже, старее всех прочих.
— Бедная леди. Может, ей следовало встречаться с Биллом Трембеллом.
— Грустно как-то, — заметила Кейси.
Над надписью был вырезан ангел, полустертый уже. Надгробие было грубой работы, изборожденное ветром и дождем. Можно было углядеть малое углубление в том месте, где камень вырвался с корнем, — к сему моменту осталась лишь едва заметная лунка в почве. Я встал с колен.
— Пойдем отсюда.
— Погоди.
Зажигалка почти израсходовалась. Я так долго читал, что глаза не сразу-то и привыкли к вернувшейся тьме. Потом лунный свет пришел на помощь.
Кейси вся сияла в нем.
Ее рваная рубашка лежала в стороне. Она была обнажена до пояса. Ее грудь, живот и плечи были обнажены, и она тянулась ко мне.
— Ох, нет.
— О да.
— Не стоит, Кейси.
— Стоит. Прямо поверх Элизабет Коттон, безгрешной девы.
— Это… глупо.
— Думаешь?
Я наблюдал, как она откидывается назад и стягивает джинсы с бедер, как тонкие трусики складываются в гармошку вместе с
