– Каз мертв, – трагическим тоном произнес Коррелл. – Сражен во цвете лет.
– Джентльмены? – повторил Прескотт.
– Толстяка Каза больше нет с нами!
Прескотт обвел собравшихся суровым взглядом. Десять лиц без всякого отражения отразили его взгляд, сигары вновь шевельнулись, и диспетчеры, по-прежнему совершенно бесстрастные, начали расходиться.
Прескотт мягко сказал:
– Попробуй связаться с поездом, Фрэнк. Настроение Коррелла снова переменилось. Его жилистое тело напряглось, и он заорал:
– Я отказываюсь пачкаться, разговаривая с черномазыми ублюдками!
– Откуда ты знаешь, какого цвета у них кожа? Ты разве их видел?
– Я имел в виду не кожу, я имел в виду черные сердца этих гадов, – выкрутился Коррелл.
– Допустим, – ответил Прескотт. – Не хочешь пачкаться – пусти-ка тогда меня поработать.
Коррелл вылез из кресла:
– Как мне, по-твоему, следить за работой линии, если ты будешь сидеть за моим пультом?
– Используй пульты линейных диспетчеров. Я понимаю, Фрэнк, что это неудобно, но что ж поделать.
Прескотт сел в кресло Коррелла и подтянул к себе микрофон:
– Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три». Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три»…
Корелл изо всех сил треснул себя ладонью по лбу:
– Вот уж не думал, что доживу до такого: переговоры с убийцами, оказывается, важнее, чем управление дорогой, от которой зависит жизнь всего города!
– «Пэлем Сто двадцать три», прием… – Прескотт на секунду отключил микрофон: – Мы заняты спасением жизней шестнадцати человек. Это сейчас самое важное, Фрэнк.
– Да черт с ними, с пассажирами! Чего они, черт, хотят за свои паршивые тридцать пять центов – жить вечно?
Переигрывает, подумал Прескотт, но совсем чуть-чуть. Просто Фрэнк – фанатик своего дела, а фанатики – они всегда немного маньяки.
За спиной Коррелла ему были видны диспетчеры сети «Ай-Ар-Ти». Сидя за своими пультами, они тщетно пытались совладать с валом звонков. Ошарашенные машинисты звонили один за другим, и скоро диспетчеры оставили всякие попытки объясниться с каждым.
– Будь я на вашем месте, – не отставал Коррелл, – я бы взял нормальных парней, автоматы, слезоточивый газ… И взял бы штурмом этот чертов вагон.
– Слава богу, что ты не на нашем месте, Фрэнк, – серьезно сказал Прескотт. – Слушай, почему бы тебе не заняться своим делом и не предоставить полицейскую работу копам?
– Я жду указаний от начальства. А начальство консультируется. А какого хрена там консультироваться, когда все и так понятно? Надо просто разгонять пробку, пускать все поезда в объезд, а у меня на все про все огрызок путей длиной едва в милю, и все четыре колеи обесточены. И все это прямо в центре города, и если бы вы дали мне питание на две колеи или хотя бы на одну…
– Этого мы сделать не можем.
– Ну как же, понял, убийцы Каза не разрешают дать ток! А тебя не тошнит от того, что тобой командуют ублюдки-пираты? Это же настоящие пираты, не лучше тех, что в море!
– Успокойся, – сказал Прескотт. – Через час плюс-минус несколько минут дорога будет в полном твоем распоряжении. Подумай сам: какой-то час – или несколько человеческих жизней!
– Какой-то?! – завопил Коррелл. – Ты представляешь себе, что такое час в это время дня? При том, что целый участок дороги обесточен? Это же ад кромешный!
– «Пэлем Сто двадцать три», – произнес Прескотт в микрофон. – Вызываю «Пэлем Сто двадцать три», прием.
– Откуда ты знаешь, что эти уроды не блефуют? Они же как раз и рассчитывают, что мы тут разнюнимся из-за каких-то пассажиров!
– «Разнюнимся из-за пассажиров»? Коррелл, ну ты даешь.
– Они говорят, что будут убивать пассажиров, но, может, они просто берут вас на понт?
– С Доловичем они тоже взяли нас на понт?
– О боже! – Гнев Коррелла мгновенно иссяк, глаза его вновь наполнились слезами. – Толстяк Каз. Каким он был прекрасным! Он был настоящий белый человек!
– Умеешь ты найти правильные слова, Коррелл.
– Старина Каз. Железнодорожник старой школы. Пэт Бердик наверняка гордился бы им.
– Если он полез прямо под пули, значит, был идиот, – сказал Прескотт. – А кто такой Пэт Бердик?
– Пэт Бердик? Легенда. Величайший из диспетчеров старой школы. Могу рассказать тебе о нем с десяток историй.
– Как-нибудь в другой раз, пожалуйста.
– Однажды, – упрямо начал Коррелл, – поезд вдруг остановился в туннеле без десяти минут пять. Без десяти пять! Прямо перед часом пик, представляешь?
– Попробую еще раз с ними связаться, – сказал Прескотт, стараясь не слушать.
– Машинист позвонил по телефону – радио тогда еще не было – и сказал, что на рельсах, прямо перед поездом, лежит мертвое тело. Пэт говорит: «Ты уверен, что оно действительно мертвое?» – «Конечно, уверен, – отвечает машинист. – Тип уже окоченел, он как камень». И тогда Пэт как заорет: «Тогда, черт подери, прислони его к опоре и езжай дальше. Подберем его после часа пик!»
– Центр управления вызывает «Пэлем Сто двадцать три», прием…
– Вот из того же теста Каз Долович. Знаешь, что он сказал бы сейчас? Он сказал бы: «Не думай обо мне, старина Фрэнк! Главное, поддерживай движение!» Он был такой…
– «Пэлем Сто двадцать три» – Центру управления! Лейтенант схватил микрофон:
– Прескотт слушает.
– Я тут смотрю на часы, лейтенант. Они показывают два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.
– Ублюдки, – громко сказал Коррелл. – Ублюдки и убийцы.
– Заткнись, – прошипел Прескотт, затем сказал в микрофон: – Будьте благоразумны. Мы стараемся выполнить ваши требования. Но вы дали нам слишком мало времени.
– Осталось тридцать шесть минут. Сверим часы?
– Я верю вам, но времени слишком мало. Знаете, у нас тут миллионы просто так не валяются.
– Вы просто еще не приняли решения – платить или нет. Деньги добыть нетрудно, если взяться за дело всерьез.
– Я простой коп, в этих делах не очень разбираюсь.
– Так найдите кого-нибудь, кто разбирается. Часы тикают.
– Я доложил начальству сразу после нашего разговора, – сказал Прескотт. – Подождите еще немного.
И больше, пожалуйста, никого не трогайте.
– Больше? Что вы имеете в виду?
Прокол, подумал Прескотт: они не знают, что у смерти Доловича есть свидетель.
– Пассажиры слышали выстрелы. Мы думаем, что вы там пристрелили кого-то. Одного из пассажиров?
– Нет. Мы убили какого-то человека на путях. Мы убьем каждого, кого увидим на путях. И плюс к этому одного заложника. Учтите это. Любое нарушение условий – и мы убьем заложника.
– Пассажиры ни в чем не виноваты, – сказал Прескотт. – Не трогайте их.
– Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда вам будет что сказать по поводу денег.
– Ясно. Еще раз прошу – не трогайте людей.
– Не тронем, если вы нас не вынудите.
– До скорого, – сказал Прескотт. – Конец связи. – Он тяжело опустился в кресло.
– Боже! – не выдержал Коррелл. – Когда я слушаю, как ты сюсюкаешь с этим ублюдком, мне просто стыдно становится, что я тоже американец!
– Пошел к черту, – устало сказал Прескотт. – Топай отсюда, вали играть в свои паровозики.
Его честь господин мэр города лежал в постели на втором этаже особняка Грейси – официальной резиденции мэра Нью-Йорка. У него текло из носа, у него тупо болела голова, у него ломило все кости, и температура у него была минимум 39,7. Можно было бы заподозрить, что это козни многочисленных врагов, но его честь понимал, что это уже паранойя: у оппозиции в жизни не хватит воображения, чтобы подсадить вирус гриппа на край его бокала с мартини.
Пол у кровати был сплошь усыпан служебными бумагами, которые он совершенно не собирался читать. Муниципальный механизм прекрасно работал и без его непосредственного участия. В двух больших кабинетах на первом этаже команда помощников отлично справлялась со всеми текущими делами. Телефон у кровати мэра был включен, но он распорядился, чтобы его беспокоили только в случае глобальной катастрофы – вдруг, например, остров Манхэттен начнет погружаться в океан.
За окном раздался низкий гудок какого-то судна на Ист-ривер. Мэр внезапно подумал, что от подобного сигнала вот уже тридцать лет просыпаются все его предшественники. Его честь был вовсе не романтичен и мало интересовался историей дома, который волею избирателей стал его резиденцией. Он знал, что особняк построил в 1799 году архитектор Арчибальд Грейси, что это один из самых заметных образцов стиля ранней республики и что на первом этаже висят полотна Трамбла, Ромни и Вандерлина – пусть и не лучшие образцы их творчества, но, во всяком случае, с подписями. Знатоком здания и его убранства была жена мэра, которая когда-то изучала не то искусство, не то архитектуру – он запамятовал, что именно.
В данный момент его честь дремал и видел совсем не политические, а вовсе даже эротические сны. Когда зазвонил телефон, он страстно, засунув ему в рот язык, целовался с неким монахом из монастыря в Швейцарских Альпах. Вырвавшись из жарких объятий монаха (кстати, под рясой тог был совершенно голый), мэр дернулся к телефону и односложно рыкнул в трубку. С первого этажа звонил Мюррей Лассаль, один из заместителей мэра, которого газетчики прозвали «свечой зажигания администрации».
