Ознакомительная версия.
Мы же, словно клоуны, заламываем руки. Все ложь!
Я кинулась в гримерную и начала стирать грим. Ко мне подошла костюмерша:
– Я не верила тому, что про тебя говорили, – созналась она.
– Поверила?
– С чем ты останешься?
Я удивленно посмотрела на нее. Она пояснила:
– Твое дело – это единственное, что с тобой всегда. Муж может разлюбить, дети вырастают и покидают дом, друзья могут отвернуться, но не твое любимое дело.
– Оно перестало быть любимым…
– Ты меня пугаешь.
– Верю. Я и сама себя боюсь, – созналась я.
Когда я вышла из гримерной, в коридоре стояла Софи. Сегодня она праздновала победу. Софи заменит меня в спектакле, и у нее появится шанс. Шанс занять место под солнцем. Там хватает места, всегда кто-то не выдерживает напряжения и растворяется в небытие. Однажды, пресытившись всей этой ложью и паскудством, через которые придется пройти, Софи с горечью осознает, как много она потеряла и как мало сбылось…
Так я осталась одна. Где мои родственники, я не знаю. Отец умер. Сын, выросший под присмотром бонн и гувернанток, вдали от вечно занятой матери, стал совсем чужим. У меня не было времени заниматься сыном. Естественно, я очень волновалась, когда он болел, но болел он редко.
В своем одиночестве я не могу винить кого-то: у меня никогда не было времени ни на кого, кроме самой себя. Были ли у меня друзья, не знаю. Были люди, склонявшиеся передо мной в знак признания моего успеха. Сейчас я чувствовала себя страшно одинокой. Впервые я осталась наедине с собой…
Оглянувшись назад, я увидела свою жизнь – насыщенную похождениями, шальную и сумасбродную. Все куда-то неслась, пыталась всем и себе что-то доказать, а вот что? Уже и не помню…
От меня все отвернулись – поверженный всегда смешон и жалок. Конечно, ему сочувствуют, но лишь для того, чтобы лишний раз насладиться его унижением…
Я стала затворницей. Выезжала покататься на коляске лишь вечером, мне самой не хотелось никого видеть. Что я могла о себе сказать тем людям, которых знала, будучи на вершине?
Халил всегда сопровождал меня. Я каталась в закрытом экипаже по ночным улицам, любила заглядывать в окна, наблюдая чужую жизнь.
Женщины хлопотали на кухне, накрывали на стол, люди садились в кругу семьи ужинать, беседовали, устраивали вечеринки, ругались. И кто-то, как и я, сидел в одиночестве, тоскуя…
Баронесса фон Штейн зашла как-то вечером ко мне, чему я удивилась. Усевшись рядом, она посмотрела на лекарства и спросила:
– Как ты?
– Ты еще спрашиваешь?
– С самого начала я догадывалась, что ничего хорошего не получится, но ты меня не хотела слушать, – отчитывала баронесса фон Штейн. – Что тебя мучает?
– Ты пришла ко мне, потому что сплетни в городе закончились?
– Знаю, что тебя гложет чувство вины, – не обратив внимания на мой выпад, ответила баронесса фон Штейн. – Иначе бы ты не принимала лауданум в таких дозах.
– Что ты об этом знаешь?
Баронесса фон Штейн помолчала немного, набираясь сил и начала:
– Знаю и всю жизнь живу с этим. Я тоже когда-то была молодой и совершала глупости…
Я с недоверием посмотрела на нее, в это верилось с трудом. Казалось, что баронесса фон Штейн и родилась такой обрюзгшей старой сплетницей.
– Когда я жила с батюшкой, у нас был сосед, я не буду называть фамилию… Его звали Алешенька. Мы с детства дружили и давали друг другу клятвы, что как только нам исполнится восемнадцать, то мы поженимся. Я даже верила в это… тогда…
У баронессы фон Штейн увлажнились глаза, и она достала платок, чтобы промокнуть им лицо:
– Когда мне исполнилось семнадцать, батюшка подошел ко мне и так важно сказал, что нашел мне будущего мужа – барона фон Штейна. Я запротестовала, он был старше меня и уже начал лысеть, но батюшка и слушать не стал. Сказал, что семья Алешеньки на грани разорения, что он мне не пара. Я уже стала выезжать, на меня обращали внимание молодые люди. Мне было интересно, нравилось блистать на балах и ходить в театр, а барон фон Штейн всегда покупал ложу. Алешенька почти никуда не выходил, и мы стали все реже видеться…
Я поняла, что это будет длинная история, и она меня уже заинтриговала. Зная стервозный характер баронессы фон Штейн, я догадывалась, что все закончится плохо. Позвонила в звонок и попросила Агнес принести нам кофе с пирожными.
– Я так завертелась в свете, – продолжала баронесса фон Штейн. – Что совсем забыла Алешеньку и нашу с ним клятву. Барон фон Штейн дарил мне дорогие подарки, у него был шикарный выезд… Я не любила его, но мне было приятно внимание. Узнав вкус богатства, уже не хотелось иметь скромную мещанскую жизнь. Однако ничего другого Алешенька не смог бы предложить. У них был скромный дом, и мы не смогли бы вести светскую жизнь. Даже в мои семнадцать с небольшим я уже была приличной стервой, – созналась баронесса фон Штейн.
Кто бы сомневался? Будто сейчас она изменилась? Я смотрела на баронессу и видела ее другими глазами. Зашла Агнес, чтобы накрыть кофейный столик. Когда она ушла, баронесса фон Штейн продолжала:
– Через несколько месяцев мне должно было исполниться восемнадцать, и батюшка устроил помолвку. Все было очень шикарно, ни батюшка, ни барон фон Штейн не пожалели на это денег. Только на пару секунд я вспомнила, что давала клятву Алешеньке, но тут же забыла. На следующий день он подошел ко мне поздравить с помолвкой. Мне стало стыдно. Он так просто, без зла сказал: «Я давал клятву и сдержу свое слово. Мне никто, кроме тебя, не нужен. Не буду спрашивать, почему ты так сделала. Я уйду, чтобы тебе не мешать…» Знаешь, в тот момент я думала, что он хочет устыдить меня. Мне на самом деле было стыдно, но вскоре я забыла.
До сих пор баронесса фон Штейн говорила спокойно, однако на этих словах голос ее дрогнул. Она закрылась руками, пряча от меня лицо:
– Я сидела на качелях в саду и вдруг увидела через ограду Алешеньку. Мы были добрые соседи, поэтому у нас был невысокий забор. Я немного смутилась, мне казалось, что он сейчас опять начнет меня спрашивать о помолвке, а он не стал. Он достал револьвер и выстрелил в себя… у меня на глазах, – баронесса закрыла глаза платком.
– Ну и сука же ты! – не выдержала я.
Теперь я поняла, под каким бременем баронесса фон Штейн жила все эти годы, успешно скрывая свои чувства.
– Это была моя единственная любовь. Барона я никогда не любила…
В это легко поверить. Я вспомнила тонкую жилистую шею барона фон Штейн, его почти лишенную волос голову. Высокомерный взгляд блеклых глаз, вечно опущенные углы рта.
– Я вышла замуж за барона, но я не стала счастливой, а даже наоборот.
Сейчас я была потрясена тем, что баронесса фон Штейн потеряла самообладание.
– Он меня простил, – всхлипывая, добавила баронесса фон Штейн.
– Кто? – не поняла я.
– Алешенька.
Меня смутил ответ. Я вглядывалась ей в лицо, ища следы помешательства:
– Во сне?
– Нет. Я говорила с ним через мадам Тадески. Она самый лучший медиум в городе. Я не забыла Алешеньку…
– Я тоже могу увидеть Артура?
– Да. Ты даже можешь сказать ему то, что не успела сказать. По крайней мере это успокоит тебя. Ты будешь знать, что сделала все возможное. Могу свести тебя с мадам Тадески, – ответила она и грузно поднялась с места.
Я согласилась. Все, что угодно, лишь бы покончить с чувством вины, что меня мучило…»
Анна отложила дневник в сторону, ей было страшно читать продолжение. Она уже догадывалась, что будет дальше. Вдруг одна мысль молнией мелькнула в голове: откуда ей знакома «мадам Тадески»? Анна не могла припомнить, чтобы это имя упоминалось в дневнике раньше. Вдруг она подскочила на месте, старик Фалькевич на прощание сказал ей: «Это знает лишь мадам Тадески…»
Анна уверена, старик Фалькевич знает больше, чем сказал. Как его найти? Может, спросить в кафе на набережной, там все друг друга знают. Анна взяла сумку с ключами и вышла из дома.
Она выехала на набережную, благо дорога была относительно свободной, и прибавила скорость. День был теплый и солнечный, на небе ни облачка.
На перекрестке затормозила и пропустила пешеходов, проехав еще немного, свернула на обочину и остановилась.
Официантка, задумавшись, протирала бокалы позади барной стойки. Анна прямиком направилась к ней:
Ознакомительная версия.
