Убийство не только выдернуло её из мира шаткого равновесия, в котором она пребывала рядом с ним, но и разрушило остатки иллюзий по поводу собственной сущности. Ниайре нравилось убивать, нравилось чувствовать запах страха, нравился сам процесс охоты. Она давно перестала быть человеком и стала тигрицей, из которой старательно пытались воспитать домашнюю кошку.
Она не вернулась к нему, сбежала из города – подальше от Дариана, от его влияния, от обаяния, сводившего с ума и от властной силы, побуждавшей невольно покоряться. Практически сразу Ниайре осознала, как дико, отчаянно, до безумия патологически ей не хватает его. Годы летели не в сравнение с одиноким существованием на острове в его доме, но чувство одиночества не притуплялось. Тем не менее, у неё впереди была вечная жизнь, весь мир, и в таком свете даже самое сильное чувство воспринималось иначе.
Она знала, что захоти Дариан её найти – сделал бы это легко и просто, и что раз их свидание не состоялось до сих пор, значит уже и не состоится. Кто-то после такого травится, кто-то прыгает с крыши, кто-то ищет нового парня, кто-то в принципе забивает на отношения.
Ниайре предпочла оставить прошлое в прошлом и пошла дальше, впервые по-настоящему наслаждаясь ощущением полета. Сбросить внутренние кандалы, принять себя той, в кого она превратилась, было не так просто, но ей это удалось. В новое тысячелетие Ниайре вступила свободной ото всего и ото всех.
Запись двадцать первая. 25 сентября, 18:40
1 тысячелетие до н.э. – 1 тысячелетие н.э.
За время, проведенное рядом с Дарианом, Ниайре так и не узнала наверняка, что же произошло в ночь её смерти-воскрешения. Он рассказывал много, но ни словом не обмолвился ни о своей сути, ни о происхождении. Он говорил о фактах, но не о причинах и следствиях. Со временем Ниайре перестала спрашивать, надеясь отыскать ответы в его библиотеке. Увы, напрасно.
То же произошло, и когда она осталась наедине со своей уникальностью. Объездив множество стран, Ниайре находила упоминания о существах, питающихся человеческой кровью, но на деле все они оказывались лишь суеверными поверьями и легендами. Будто сам мир отрицал возможность существования ей подобных. Единственный, кто мог дать ответы на вопросы, не пожелал этого сделать.
Скорость, которую человеческий глаз не способен был воспринять, мгновенное заживление ран, возможность одной рукой без усилий поднять телегу и внушение здорово пригодились, когда она осталась одна. Ниайре хорошо помнила правила выживания, но отказаться от охоты не могла и не хотела. Чем больше становилось убийств – случайных путников, жителей небольших диких поселений, тем ярче она ощущала собственную сущность. Звериную, дикую, первобытную и неудержимую. Поисков своих она так не оставила, но вскоре в летописях современников появились новые легенды о ночной охотнице. Щедро приукрашенные человеческой фантазией, как, например, её способность оборачиваться зверем или крылатым монстром.
Вся фальшивая добродетель Дариана казалась насмешкой над собственной природой. Она знала о силе внушения, но не могла поверить в то, что за тысячу лет он ни разу не убил во время питания. Как ему это удалось?.. Он всегда обходил стороной тему своего происхождения – разве что признался, что вот уже тысячу лет путешествует по миру, и что одиночество порядком утомило. Откуда его странная и страшная сила, оставалось только догадываться. Находясь рядом с ним, Ниайре могла её чувствовать. Каждое десятилетие делало её сильнее, но это не шло ни в какое сравнение с могуществом Дариана. От него кружилась голова и перехватывало дыхание.
Памятуя о своих снах, она искала и в другом направлении. История Мелет*, как называли остров финикяне, интересовала её не меньше. И снова ничего. Ниайре не находила никаких сведений о древних цивилизациях, существовавших задолго до её рождения. Нигде, во всем огромном мире – теперь, равно как и в прошлом, в святынях знаний Дариана.
Он так и не раскрыл перед ней своей истинной сути. Холодность и отчужденность сменялись вниманием и искренней заботой. Когда Дариан был настоящим? Она понимала, что таков был его расчет, чтобы удержать её при себе. Вот только зачем?
Мысли сходились на том, что она стала его зверушкой, первой в своем роде, кому довелось сочетать в себе человека и зверя. Ниайре уверилась в том, что представляла для него разве что интерес создания, которое он сотворил и выпустил в мир, чтобы посмотреть, что из этого получится. Он никогда не интересовался ей, как женщиной, как человеком, что там! Женщины, которые находились рядом с ним, отличались от неё, как день от ночи.
Чем старше она становилась, тем быстрее возрастала её сила. Солнце уже не сводило с ума, не обжигало, как раскаленный металл. Что будет дальше, Ниайре могла только догадываться. Возможно, и яростная, отчаянная потребность в крови со временем отпадет? Мысль об этом не давала покоя, но с каждым годом жажда проявлялась все сильнее.
Отчаявшись найти хоть какие-то упоминания о собственной сути, Ниайре начала изучать себя и записывать все, что казалось ей интересным. Теперь уже она могла находиться на солнце около часа – до того, как становилось совсем дурно. Первые минуты ощущалось лишь легкое покалывание на обнаженных участках кожи, резко падало зрение и начинала кружиться голова. К концу первой четверти часа приходило вполне ощутимое жжение. На исходе получаса кожа была красной, а болезненные ощущения становились ярче. Она практически полностью теряла возможность видеть. Падал слух, раны не заживали. Дольше часа, когда кожа покрывалась волдырями, и возникало чувство, будто она нырнула в кипяток с головой, Ниайре не заходила. Как бы ни хотелось знать, во что дневной свет способен её превратить, рядом не было помощника, способного помочь в исследованиях.
Подкрепившись человеческой кровью, она отлеживалась в тени и холоде подземелья. Если Ниайре была сыта, она могла находиться под солнцем ещё дольше. Голод и в самом деле сводил с ума, иссушал, делал слабее. Однажды Ниайре не кормилась полторы недели, но это был предел. Сознание помутилось, разум отступал и единственное, через что она воспринимала свою жизнь в те дни – жажда.
Человеческие яды не причиняли вреда. Змеи, пауки и скорпионы оказались бесполезны. Порезы заживали мгновенно, глубокие – в течение нескольких минут, серьезные раны беспокоили не дольше нескольких часов. Кровь сворачивалась в считанные секунды, не в пример человеческой, на вкус была более терпкой и будоражащей. Ниайре предприняла несколько попыток напоить ею самых разных людей. Некоторые вели себя так, будто хлебнули сильнейший дурманящий напиток, но несколько человек просто умерли.
Прошло около ста лет, прежде чем она оставила попытки понять свою природу. Года сменяли друг друга со скоростью дней, яркие звезды правителей и полководцев обращались в прах, и Ниайре становилось все скучнее жить в мире людей, который стал всего лишь нелепой декорацией. История человечества её заботила мало. Все чаще она задумывалась о жизни рядом с Дарианом.
Люди были интересны, забавны, но не более. Ниайре хотелось держаться тех, кто похож на неё хотя бы отчасти, чья сила и способности сравнимы с собственными. Искать и не находить было страшно, но ещё ужаснее – думать о том, что ей суждено навеки остаться одинокой в звериной сущности. Она перепробовала множество способов создать себе подобного, но ни один из них не оправдался.
Древний Египет стал несметным кладезем информации и истории, и она много времени проводила в путешествиях по стране и поисках всего необычного. Книги, манускрипты, рукописи, интересные тайны, которые могли поведать ей придворные или сами правители. Знания, охота и боль – то, что удерживало её на грани в череде бесконечных дней и ночей, помогая не сойти с ума.
Менялось многое, в том числе и её отношение к невольникам. Ниайре уже не коробило от откровенной жестокости. Своих она не держала, предпочитая собирать вокруг себя свиту людей, чей разум был отрезан от некоторых особенностей её жизни внушением, но не покорных рабов, а увлеченных, готовых следовать за тобой на край света. Этому она тоже научилась у Дариана. Иллюзия свободы для человека бесценна. Свободный в выборе, он отдаст за тебя жизнь, тогда как раб возненавидит и будет жаждать лишь сбросить оковы любой ценой.
Возможно, она и не обратила бы внимания на оборванца, истязаемого прямо на улице, если бы человек с плетью в руке не напомнил ей Господина. Что-то шевельнулось в душе: зыбкое и муторное, как тина грязных вод, поднимаясь на поверхность. Она приказала носильщикам остановиться и опустить паланкин на землю, откинув полог шагнула вперед и резким движением перехватила хлыст. Удар пришелся на обнаженную руку и брызги крови разлетелись в раскаленном от солнца воздухе.
