– Так ты долго не протянешь, – шутил Дариан, когда навещая её, снова и снова заставал с мрачным выражением на лице. Тогда она ещё не осмеливалась перечить ему, но отвечала то, что думала, не колеблясь.
– Отчего же? Или жалость убивает, как и солнце?
– Жалость – страшный миф, девочка моя. Он разрушил не одну жизнь.
Дариан учил её не только выживанию, но и грамоте и всему, что могло пригодиться первой измененной. Она впитывала знания, не отказываясь даже от самых скучных для неё тем. Ослушаться его для Ниайре значило предать самое себя.
Они осели на территории современной Мальты, и на какое-то время её жизнь замкнулась в пределах острова. Она чувствовала, что это место значит для Дариана гораздо больше, чем просто приют для людей, отличающихся от других. Было помимо этого ощущения и другое. Здесь у неё будто голова кружилась от силы, которую источал Дариан. Куда бы она ни пошла, всюду была энергия. Мощная, сильная, яростная, безумно прекрасная, леденящая кровь, манящая и влекущая.
Она могла часами бродить среди трав или по краю обрыва, смотреть на море, а затем возвращаться к полуразрушенным храмам исчезнувших цивилизаций, прикасаясь к холодной поверхности камня, впитывая его память. Все пустое. Тщетно искала Ниайре отголоски воспоминаний из своих снов: они были мертвы, как и люди, захороненные под толщами тяжеловесных плит. Она искала ответы на свои вопросы, и не находила, а Дариан всякий раз уходил от темы её снов, как будто то была блажь.
Первое время Ниайре абсолютно не смущало малочисленное окружение. Если бы не необходимость питаться, она предпочла бы абсолютное уединение. Что же касается Дариана, он откровенно наслаждался жизнью в замкнутом мире. Временами она просыпалась от страха, ощущая его отсутствие, и в такие мгновения как будто весь мир замирал единым безмолвным склепом. Глотая свой страх, она комкала одеяла, глядя на полоску дневного света, сочащуюся из-под тяжелых занавесей, но не решалась выйти из своих покоев и нарушить его уединение. А когда он входил к ней, сразу становилось легче. Ниайре думала о том, мог ли он исчезать в никуда и появляться из ниоткуда, и ни в чем не была уверена.
Дом Дариана отличался от дома Господина – он был более просторным, более светлым, и люди, которые в нем прислуживали, часто улыбались. Несмотря на видимую непрочность, стены были плотными, несравнимо высокие потолки украшали лепнина и роспись. В широких коридорах никогда не жалели огня. Места мраку в этом доме не оставалось. Её комната была огромной, постель – непозволительно мягкой, изящная резная мебель – красивой. Лучшего Ниайре не могла бы и желать. Когда первое восхищение отступило, появилось множество других забот.
Она жила рядом с ним на положении воспитанницы, но никто не задавал вопросов. Ниайре сразу поняла, что в окружении Дариана приветствовалась любознательность, но не любопытство. Он делился многим, но лишь тем, что находил нужным. У него был талант изящно уводить разговор от темы, которой сегодня не стоило касаться, и делал он это так, что собеседник был ему благодарен. С ней Дариан всегда был предельно внимателен и учтив, и не предпринимал никаких попыток добиться её истинного женского расположения.
С мужчинами все было сложно. Прошло несколько лет, прежде чем она смогла заставить себя смотреть на них в качестве объекта страсти. Прежде Ниайре претила сама мысль о близости с мужчиной; она заставляла её содрогаться не от желания, но от ощущения внутренней мерзости, зарождающегося где-то глубоко внутри. Тот, на ком она остановила свой выбор, был её личным прислужником четыре с половиной года. Один их тех мальчиков, кого они с Дарианом привезли с собой. Он вырос и превратился из тонконогого непропорционального подростка в отлично сложенного юношу. Его красота ни разу не прельщала Ниайре, скорее наоборот, но она понимала, что справиться с чувством омерзения ей будет тем сложнее, чем дольше она станет этого избегать.
Он легко поддался на её провокации, но первые несколько раз заканчивались тем, что она отталкивала его руки или с криками и проклятиями прогоняла прочь. Спустя какое-то время все начиналось сызнова, и через свое отвращение и его с каждым разом все больше распаляющееся желание, Ниайре все-таки добилась близости с ним, и возненавидела себя за это. Ей были противны его прикосновения, рваные движения внутри, попытки приласкать её после. Брезгливо столкнув его с кровати, она кликнула девушку, чтобы та сменила постель и отправилась в купальни. Больше с тех пор она не ставила опытов такого толка.
Единственный мужчина, который занимал все её мысли, был Дариан. Вскоре выяснилось, что не только её. К нему часто приезжали заморские гости, богатые господа со всех концов света. К личным беседам её не допускали, но на обедах Ниайре видела, что любой, кто оказывался рядом с ним, невольно попадал под влияние его силы, уверенности и увлеченности темой, интересной собеседнику. Все восторгались хрупкой черноволосой воспитанницей, но не потому что она была искренне интересна, а потому что она была Его. Рядом с Ним никто и ничто не оставалось незаметным.
Поначалу Ниайре устраивало восхищение издали: она воспринимала Дариана, как Божество – невесть темное или светлое, но бесконечно прекрасное, недоступное и сошедшее к ней каким-то чудом. Шло время, год за годом, и её отношение к нему постепенно менялось. Ниайре сама не заметила, как восторженное поклонение перешло в вожделение, от почитания и преклонения ко вполне себе земной любви женщины к мужчине. Тогда же она начала тяготиться своим затворничеством и бесконечными правилами, негласно установленными им.
Ниайре давно перестала верить в Богов. Во всех разом, вместе взятых. Поняла, что их, равно как и демонов, сочиняют люди, причем и первых, и вторых – для устрашения себе подобных. Все религии мира, культы и храмы ориентированы только на одно: запугивание. Она изучала древние трактаты, коих в библиотеке Дариана было великое множество. Бережно разворачивая свитки, наслаждалась знаниями, которые открывались ей изо всех уголков и ото всех народов мира.
Падение Дариана с пьедестала оказалось для Ниайре жестким. Заслуга в этом была не столько в теории и философии ученых мужей, сколько одного-единственного касания, которое отозвалось дрожью во всем теле. Дариан сам избегал объятий и прикосновений, понимая, что они могут для неё значить, но в то утро Ниайре сама обняла его, позволила себе перешагнуть грань возвышенного поклонения, воздвигнутого ей самой.
Чтобы обнять его, пришлось встать на цыпочки, потянуться – и в этот миг Дариан впервые оттолкнул её. Не совершив ни единого движения, даже шага назад. Ниайре будто почувствовала невидимый барьер, на который наткнулась в своем искреннем порыве. Страшнее всего оказалось равнодушное:
– Довольно, – которое он бросил ей в лицо.
Ещё долго после его ухода она не могла прийти в себя, вспоминая ощущения своего тела, явное возбуждение и его холодную отстраненность. Он мог бы сказать иначе, но предпочел сделать все именно так. Чувствуя странную досаду на него и на себя, она отправилась на прогулку, ближе к утесам. Море всегда охлаждало её горячность. Желая избавиться от яростной обиды непонимания, Ниайре полночи бродила в одиночестве, прислушиваясь к рокоту волн, разбивающихся о скалы.
Они жили в отдалении от селений финикийцев, и Ниайре редко общалась с людьми вне дома. Стараниями Дариана у неё были постоянные девушки и юноши, которыми она кормилась. Он учил, что так гораздо безопаснее, что человеческий страх – самый серьезный противник. Ни одна способность не защитит от разъяренной толпы.
Ниайре слушала его и соглашалась со всем, но зверю внутри было бесконечно тесно. Прошло то время, когда первое пробуждение в доме Господина вспоминалось с содроганием. Временами она жмурилась от удовольствия, предвкушая частое сердцебиение бегущего человека, запах страха, азарт. Ниайре одергивала себя, напоминая о наставлениях Дариана, но в мыслях снова и снова возвращалась к этому. Она тяготилась вынужденным положением человека, когда инстинкты призывали к погоне, охоте, к наслаждению человеческой кровью в полную меру.
Тот мужчина забрел на утесы тоже в поисках успокоения. Ниайре прочла это в его глазах, стоя так близко, что биение чужого сердца казалось просто оглушающим. Они не сказали друг другу ни слова, но следующие несколько ночей, будто по негласной договоренности, приходили на это место. Невысокий, простоватый, крепкого сложения моряк сначала опешил, когда она взяла его за руку и поманила за собой, но когда увлекла его за собой на траву, не сробел. Ниайре напрасно опасалась, что ей будут противны его грубые неумелые ласки, но и удовольствия она не получала.
Странная мысль посетила её, когда в их четвертую встречу обнаженный мужчина, сидя в траве, скручивал витой прочный пояс, наматывая его на руку.
