Старуха, по-прежнему в экстазе, подбежала к большой двери, которую Джеймс принял за решетку, и повернула огромный ключ. Ржавая дверь со скрежетом отворилась, от холодного ветра заколебалось пламя свечей и зашевелились волосы Лидии, словно ожившая Медуза Горгона. Из-за двери донесся шум бегущей воды и резкий звук, похожий на хрипение мехов с подтекающими клапанами.
— Дэнмор! Дэнмор! — позвала старуха.
Царапающий звук, затем могучий кашель, хриплый, мерзкий плевок, шорохи и низкое мычание.
— Еда, — сказала старуха.
Скрежет — или дыхание? — усилился, участился. Размеренное хрясь-хрясь, будто тяжеленные шаги, и снова стонущий кашель и прочищающий горло плевок.
— Еда, — повторила старуха, отступая в комнату.
И Джеймс увидел это: оно заполнило дверной проем. Мозг его затопила страшная паника.
Это был человек футов двадцати ростом, футов семи в плечах, с огромной дынеобразной головой и парой глаз-блюдец с черными громадными зрачками. Не считая участков кожи вокруг глаз, его сплошь покрывали густые, серые волосы; кустики, торчащие из носа и ушей, были рыжеватыми и жесткими, как свиная щетина. А главное, великан был старым и больным. Из широких ноздрей сочилась желтоватая, с примесью крови, жидкость, а волосатая кожа висела на могучей фигуре складками. Старуха указала на связанную Лидию, которая только начала приходить в себя и слабо стонала.
— Еда. Хорошо.
Голову сжимали тиски немыслимого страха и боли, а внутренний голос требовал спасти Лидию. Спасти! Всему виной ее безмерный эгоизм. Они уже были бы в Лизарде. Это… существо — оно совершенно своим чудовищным безобразием. Пальцы художника тянулись к карандашу, кисти, но… сначала — спасти Лидию! А затем… Ноги и руки его зашевелились, мозг словно увеличился и превратился в кипящую массу жгучей ненависти, но он не мог бы сказать, против кого она направлена. Потом что-то лопнуло, и боль прошла. Он поднялся, сильный и бесстрашный…
Великан наклонился и протянул волосатую, лишенную большого пальца руку. Палец зацепил бечевку и потянул. Бечевка лопнула, и Лидия издала леденящий вопль.
Странно обновленный Джеймс нагнулся — о как спокойно работал его разум! — и оторвал кусок полусгнившей, заляпанной жиром подстилки. Бросил ее концом в огонь — ткань мгновенно вспыхнула оранжевым пламенем. Размахивая горящей подстилкой, Джеймс пошел на великана. Тот подался назад, скорее удивленный, чем испуганный. Старуха тихонько повизгивала от страха.
— Нет… нет! Он — последний. Больше нет. Все мертвые. Дэнмор последний.
Она бросилась на Джеймса, но тот схватил ее за шаль и швырнул на пол. Он успел заметить лысую, во впадинках, голову… потом ловким броском обернул горящую подстилку вокруг ноги, похожей на ствол дерева.
Густая шерсть вспыхнула, и огненные светлячки каскадом ринулись вверх, повалил гнусный дым. Чудовище заревело, закрутилось на месте и бешено запрыгало по пещере, тщетно пытаясь погасить пламя ударами ладоней. Это лишь ухудшило положение: занялись волосы на руках, и пламя с поразительным проворством прыгнуло вверх, на бороду. Маленькая лысая фигурка носилась вокруг горящего колосса, бессильно хлопая по нему одеялом, приплясывая и повизгивая, будто приблудная собачонка. Борода занялась оранжевым пламенем, на мгновение длинные волосы на голове монстра образовали великолепный, яркий факел — и вот остались лишь дым, почерневшая кожа и тонны терзаемого болью и яростью мяса.
Старуха завыла по-собачьи и опустилась на пол. Джеймс, не мигая, уставился на ее череп, округлый и местами вмятый; похоже, кость частично разложилась в этих впадинках, и в них, будто изголодавшиеся по солнечному свету растения, поднимались кустики белого пуха. Эти крошечные волоски чуть колебались вверх-вниз, словно ласкаемые слабым ветерком.
Джеймс спокойно подошел к столу. Пошарив в карманах, он извлек перочинный нож и разрезал бечевку, стягивающую жену. Она всхлипывала, ее трясло: сняв ее со стола, он кивнул в сторону постели и коротко приказал:
— Оденься!
— Джеймс… Я не могу идти.
— Не глупи. Одевайся.
Дэнмор выл и стонал страшным голосом, к нему иногда присоединялась, приподняв голову, лежащая на полу старуха. Может быть, она коснулась обожженной ноги великана или его ярость искала выхода, — но громадная ступня вдруг поднялась и с хрустом опустилась: старуха превратилась в кучку костей и бесформенной плоти.
— Джеймс, бога ради, уведи меня отсюда, — в ужасе умоляла Лидия.
— Заткнись, глупая корова, — холодно произнес Джеймс. Он улыбнулся, и лицо его перекосила странная гримаса.
Дэнмор с каким-то комичным сочувствием посмотрел вниз, на то, что осталось от старухи. Потом потрогал сплющенное тело огромным, уродливым пальцем ноги. Голова старухи, похожая на темный биллиардный шар, откатилась почти в угол, Джеймс поднял ее. В маленьких впадинках все еще нежно подрагивали белые волоски. Глубоко вздохнув, он небрежно отбросил ее.
Великан закашлялся и захрипел, из его рта и носа пошла кровь, потоком стекая по черной груди и образуя под ногами лужу. Падал он медленно, словно веками выдерживавший бури дуб, сваленный топором пигмея. Он скользнул по стене, ноги его разъехались, и он сел, изумленно раскрыв стекленеющие огромные глаза. Кровь перестала течь, он замер.
— Он… умер? — с нервным смешком спросила Лидия.
— Умер, — кивнул Джеймс.
Медленно подойдя к постели, он поднял пальто и извлек из кармана альбом для набросков. Вернулся к столу и, подняв трехногий табурет, поставил его между раздвинутых ног Дэнмора. Уселся, открыл альбом и, приглядевшись, взял карандаш и принялся рисовать.
Жена дотронулась до его плеча, но он нетерпеливо отбросил ее руку.
Она подбежала к входной двери и потянула за ручку. Крепкая дубовая дверь была заперта, а ключ, должно быть, остался в накидке старухи.
Лидия снова метнулась к мужу. Он сосредоточенно работал, ее маленькие кулаки забарабанили по его неподатливым плечам.
— Джеймс, нам нужно выбраться отсюда! Ну пожалуйста, выслушай меня…
Он поднял голову. Лицо его казалось бледным и безразличным, а глаза были холодны, как снег на равнине.
— Разве ты не понимаешь, женщина? — Этот… — он указал карандашом на гигантский труп, — был последним. Самым последним из рода корнуэльских великанов. Так сказала старуха. И если бы я не вмешался, его могла бы спасти именно ты… мягкое, белое и теплое мясо.
Закусив сжатые в кулак пальцы, Лидия отпрянула. Тихо посмеиваясь, она медленно подошла к кучке костей, обернутых измятой, набухшей от крови накидкой. Дрожащими пальцами — вначале торопливо, потом более тщательно — принялась отыскивать ключ. Охватившая ее паника переходила в безумие; словно в лихорадке, она перебирала ткань и вдруг с громким победным криком извлекла кусок грубого металла: большой ржавый ключ с отломанной бородкой.
Лидия долго и пристально смотрела на бесполезное железо, потом пошла к постели и с тихим стоном села. Постепенно пламя в очаге погасло, и в пещеру вполз леденящий холод. Лидия окончательно осознала весь ужас своего положения — замурована наедине с безумцем…
Джеймс продолжал работать, ни на что не обращая внимания. Карандаш быстро бегал по бумаге — в самом деле, не так уж много у него времени: скоро догорят свечи, и наступит тьма. Вечная тьма…
Это была глубокая яма с зеленой, стоячей водой, вырытая в уголке поля и окаймленная растущим по берегам терновником.
Время от времени что-то осторожно шевелилось под колючими ветвями, отягощенными осенними ягодами. Это был старик, примостившийся на берегу. Он нежно посвистывал и что-то бормотал.
— Иди ко мне, с-сюда, с-сюда, — шептал он, и слова звучали не громче шороха сухих листьев над головой. — Ну же… Тс-с-с! Вот и мясо для тебя, малыш.
Он бросил в пруд крохотный кусочек. Водоросли лениво шелохнулись. Старик со вздохом переменил положение: из-за сырости на берегу он сидел на корточках.
Вдруг он замер.
Зеленая тина у берега разошлась, образуя движущийся след до края пруда, и из воды показалась большая лягушка. На какое-то время она замерла, будто наблюдая, затем быстрыми движениями выбралась на противоположный берег. Ее желтое горло трепетало.
— О! Мой малыш, — выдохнул старик, застыв на месте.
Он подождал, пока животное привыкнет к воздуху и скользкой земле. Наконец, решил, что момент настал, и издал рокочущий горловой звук.
Казалось, лягушка прислушивается.
Звук был нежным, напоминающим страстный зов. Старик помедлил и повторил его. На этот раз она ответила — разбрызгивая ряску, шлепнулась в пруд и энергично поплыла, погрузившись до самых глаз. Оказавшись совсем близко от старика, она уставилась вверх, на берег, как будто хотела увидеть ту, что позвала ее.
