На двух последних фотографиях были только Ханна и мальчик. Где в это время находился Густав? На конференциях? Ковал свою научную карьеру, пока жена и сын сидели дома? Последнее фото было сделано на дне рождения мальчика, десять свечек на торте, на котором взбитыми сливками написано «Йоханнес». Ханна и еще несколько взрослых сидели вокруг мальчика, готовящегося задуть свечи. Нильс смотрел на фотографию и чувствовал, что она из разряда тех, на которых, как это ни парадоксально, больше всего места занимает отсутствующий в кадре человек — в данном случае Густав.
— Он говорил о старой легенде. — Ханна стояла у него за спиной, протягивая ему телефон. Заметила ли она, что он рассматривал ее фотографии?
Нильс развернулся.
— Легенде? Какой легенде?
— Что-то о тридцати шести праведниках. Кажется, это библейская притча. Я не все смогла уловить. Но вот что мне кажется интересным: большинство убийств произошло на расстоянии примерно трех тысяч километров друг от друга. Поэтому он с вами и связался, похоже, что тут как раз три тысячи километров, между местом последнего преступления и…
— Копенгагеном, — перебил ее Нильс.
Они обменялись взглядами.
* * *
Ханна продолжала сжимать в руке визитку Нильса, наблюдая за тем, как он дает задний ход и выезжает на дорогу. На долю секунды ее ослепило фарами, потом, когда зрение вернулось, взгляд упал на табличку с номером машины. II 12 041. Она отыскала где-то на полке ручку. Нильс уже успел отъехать на приличное расстояние, но ей нужно было увидеть номер еще раз, убедиться, что она не ошибается. Ханна схватила с подоконника бинокль, бегом вернулась обратно в кухню и настроила резкость. Нет, все правильно, она не ошиблась. II 12 041. Она записала номер на обратной стороне визитной карточки Нильса и почувствовала, как к глазам подступают слезы.
Коннареджо, Гетто, Венеция
— Бентцон…
Томмасо Ди Барбара положил телефон на балконные перила и взглянул на темный город. Попытался выговорить имя целиком:
— Нильс Бентцон. Кто ты?
В Гетто никогда не утихает жизнь, даже когда с наступлением ночи остальная Венеция замирает, чтобы официанты с поварами успели на последний поезд обратно на материк. Большая часть горожан живет на улицах, прилегающих к старому еврейскому кварталу. Томмасо стоял на балконе и слушал, как выли сирены, возвещая, что через полчаса поднимется вода. Он так устал, что у него не было даже сил спуститься вниз и помочь соседям подпереть двери деревяшками. Маленькие деревянные подпорки ставились между резиновыми листами по обе стороны двери. Соседи уже вовсю суетились на улице.
— Томмасо! — окликнул его сосед снизу, хозяин парикмахерской. Томмасо помахал ему рукой.
— Ты что, не слышал сирен?
— Иду-иду.
Сосед смотрел на Томмасо с тревогой — не исключено, что он уже прослышал о его отстранении. Даже наверняка. Но Томмасо было плевать. Все в этом городе знали все обо всех, в этом Венеция деревня деревней. Конечно, все знают и о том, что его мать умирает. Особенно это интересует соседей: весь дом принадлежит ей и скоро перейдет по наследству к Томмасо, так что жильцы боятся, как бы он не решил продать его какому-нибудь богатому американцу.
— Давай я сам за тебя поставлю! — крикнул сосед. — Где твои подпорки?
— Под лестницей.
Томмасо затушил сигарету в цветочном горшке и вернулся в квартиру, где горела только одна лампа. Ему хотелось лечь спать, нужно дать голове отдохнуть. Но проходя через гостиную, он остановился и взглянул на южную стену, куда как раз начал вывешивать материалы дела. Фотографии жертв, мужчин и женщин, их взгляды, их лица. Карта мира, утыканная булавками, отмечавшими замысловатый узор мест преступлений. Даты. Разные детали, касавшиеся дела. Томмасо был всем этим очарован, увлечен, околдован, но прежде всего — напуган.
Он напечатал последние полученные из Индии фотографии, снимки спины умершего экономиста, Раджа Баиролийи. Портретам маминых умерших родственников пришлось потесниться, чтобы освободить место для других покойников. Тех, кто сейчас важнее. Тех, чья смерть что-то значила — в этом Томмасо был уверен, это же не единичный случай. Жертвы были связаны между собой, он просто пока не знал, как именно, и ему не удавалось привлечь к делу кого-то еще, его просто не слушали. Пару месяцев назад он позвонил в Интерпол. Его сотни раз переключали с сотрудника на сотрудника, пока он наконец не попал на какую-то невнимательную женщину, которая рассеянно выслушала его и попросила прислать материалы. Спустя три недели он получил ответ: дело зарегистрировано, пронумеровано, его рассмотрят, когда до него дойдет очередь, он должен рассчитывать, что это займет примерно полтора года.
Полтора года! Он не мог ждать так долго. Томмасо повесил рядом с фотографией мертвого индуса фотографию мертвого юриста из США. Рассел Янг. Номер 33. Радж Баиролийя, номер 34.
Главное управление полиции, Копенгаген
Ночь — лучшее время в полицейском участке, вокруг нет никого, кроме уборщиков, которые неслышно опустошают мусорные корзины и вытирают пыль с подоконников. Рабочие столы они не трогают — те завалены кучами бумаг.
Нильс напечатал рапорт, сообщив, что все, с кем он разговаривал, предупреждены и проинформированы. Чистая перестраховка. Два самых важных слова современного полицейского начальства.
В принтере закончилась бумага. Он отыскал некоторые скромные запасы ее и потратил двадцать минут, разбираясь, куда нужно вставлять листы. Все это время он пытался думать о Катрине, но думал о Ханне.
Приемная перед кабинетом Соммерстеда была такой же аккуратной и чистой, как и сам Соммерстед. Нильс решил положить свой рапорт на его стол, а не на стол секретарши, как следовало бы. Он хотел быть уверен, что Соммерстед увидит его рапорт и признает, что тест на доверие пройден.
Нильс постоял немного перед письменным столом, рассматривая фотографию Соммерстеда с женой. Что-то с ними не так. Эти двое всегда настолько мучительно стараются «держать лицо», что страшно делается при мысли о том кошмаре, который творится у них внутри.
На столе лежала только одна папка. На обложке было написано «Конфиденциально. Приоритет 1». Нильс хотел положить свой рапорт поверх этой папки, иначе Соммерстед никогда его не прочтет. Что такого важного может быть в ней? Он открыл папку — не из желания пошпионить, а просто чтобы понять, имеет ли он право прикрыть ею свой рапорт. «Предполагаемый террорист. Приземлился в Стокгольме вчера. Йеменец. Промежуточная пересадка в Индии. Бомбей. Связь с террористическими актами в прошлом году. Возможно, направляется в Данию». Нильс пролистал материалы, среди них была плохого качества фотография террориста, снятая камерой наблюдения перед американским посольством в Каире. «Братья-мусульмане».
Нильс положил свой рапорт рядом с папкой, а не на нее. Выключил свет и пробормотал:
— Пока. Хорошего отпуска.
Юг Швеции
Смятение чувств. Сначала стюардесса, теперь этот снег за окном поезда. Прошло немало лет с тех пор, как Абдул Хади видел снег. Они с братом тогда в первый и последний раз катались на лыжах в Ливане. Потратили половину своего месячного дохода на железнодорожные билеты и аренду лыж — и упали при первой же попытке съехать с горы. Брат пострадал сильнее, он не мог шевелить рукой, и несколько следующих дней Абдул Хади вынужден был помогать ему даже в самых интимных вещах, снимать брюки и тому подобное. Им было ужасно стыдно и не хватало денег на врача. Деньги им присылали родственники из Йемена, чтобы они получили образование и взяли на себя обязанность обеспечивать остальных.
Он почувствовал, как крепкая рука сжала его плечо.
Увидев человека в форме, Абдул Хади занервничал. Почти запаниковал. Он обвел взглядом остальных пассажиров, и только когда сидящая рядом с ним женщина достала свой билет, до него дошло, в чем дело.
— Sorry,[35] — промямлил он.
Кондуктор пробил его билет и пошел дальше по вагону, но при этом дважды обернулся — и оба раза поймал нервный взгляд Абдула Хади. Хади поднялся, взял свою сумку и направился к туалету. Такие мелочи могли все испортить.
Он подергал дверь туалета. Занято. Пожалуй, лучше бы ему остаться на месте, скорее всего любые его передвижения будут выглядеть подозрительно. Кондуктор вернулся. Он не смотрел на Абдула Хади, когда шел мимо, но, дойдя до конца вагона и вступив в разговор с коллегой, бросил на него быстрый взгляд. После этого и коллега посмотрел на Абдула Хади. Он разоблачен, тут нет никаких сомнений. Но в чем именно заключается его вина, они знать не могли. Они видели только, что он нервничает и ведет себя подозрительно. Черт! И все из-за того, что его застали врасплох, что кондуктор хлопнул его по плечу. И из-за того, что он араб. Теперь кондуктор позвонит в полицию, это очевидно. Сам он на месте кондуктора поступил бы именно так.
