— Я бы назвала это своего рода аверсионной терапией. На препарат мгновенно вырабатывается рефлекс отвращения. Кто попробовал, уже больше никогда не станет на него напрашиваться! Я сама еще не видела действие анектина в комнате допросов, поэтому сгораю от любопытства.
— Ладно… — неуверенно протянул Банерджи, — будем надеяться, что это интересно…
Андреа решительно двинулась к столу в центре комнаты.
Аамм Хаким лежал на спине с закрытыми глазами. Было сразу заметно, что с ним поработали на славу. Правая рука в шине. Лицо серое, изнуренное. Кровь на губе — только губа не разбита, а прокушена им самим. Левая щека дергается. И с левой рукой что-то не в порядке…
Андреа деловито взяла левую руку араба в свою и пригляделась. На большом пальце ноготь был нормальный — ухоженный, красивый. На следующих двух пальцах ногтей не было вовсе — одна кровавая каша. Ногти на безымянном и мизинце налились кровью. Похоже, то ли Банерджи, то ли доктор Наджиб что-то туда старательно заталкивали. По старинке — но срабатывает чаще, чем думается…
Она выпустила руку араба, и та тихо шлепнулась на железный стол.
Муссави быстро поднял веки, скосил глаза на женщину — и тут же их отвел.
— Нам надо поговорить, — сказала Андреа. — Вы понимаете английский?
Хаким отвернулся.
Она повторила вопрос на арабском.
Банерджи тоже подошел к столу.
— Отлично он говорит по-английски! Закончил колледж в Калифорнии… Не ломайся, дружок!
Поскольку Хаким продолжать молчать, Банерджи ткнул пальцем в перелом на правой руке. Араб застонал.
Андреа отрицательно помотала головой, и Банерджи отошел.
— Хаким, сделайте милость, посмотрите на меня, — сказала она почти ласково.
Ноль реакции.
За ее спиной скрипнула дверь. Доктор Наджиб вкатил тележку с аппаратурой.
— Сколько он весит, по-вашему? — спросил он у Банерджи.
— Килограмм девяносто.
— Я тоже так думаю. Значит, введу шестьдесят миллиграмм.
Пока врач готовил инъекцию, Андреа продолжала говорить:
— Хаким, слушайте меня внимательно. Я — офицер американской разведслужбы. А вы глубоко, глубоко в дерьме. И если вы не прекратите разыгрывать из себя героя, надежды у вас никакой. Я могу прекратить этот кошмар, спасти вашу шкуру. Но только в том случае, если вы пойдете мне навстречу. — Она сделала паузу, потом спросила: — Ну, вы меня понимаете?
Ответа не последовало.
— Я готов, — сказал доктор Наджиб со шприцем в руке — иглой вверх.
Андреа вздохнула и отошла от стола, освобождая место доктору.
— Жаль, что мы вынуждены прибегать к этой процедуре. Надеюсь, нам не придется повторять ее дважды или трижды.
Муссави заметался на столе.
— Не дергайся, придурок! — прикрикнул доктор и ввел иглу.
Андреа следила за временем по «Ролексу» на своей руке. В ее распоряжении шесть минут. Минута — чтобы подействовало. Две минуты — постепенное отмирание мышц. Еще две минуты — удушье. И последняя минута — балансирование без воздуха на краю смерти.
В этой процедуре правильный тайминг решает все.
Часики — восемь карат золота — она подарила сама себе в честь назначения на пост главы резидентуры. И сейчас было приятно наблюдать, как секундная стрелка элегантно подплывает к первой четверти минуты, ко второй, к третьей… Андреа покосилась на лицо араба. Мускул на левой щеке больше не дергался. Открытые глаза намертво застыли в выражении напряженной тревоги.
— Ах, Хаким, Хаким… — сказала она с чем-то похожим на восхищение и сочувствие в голосе. — Меня поражает, как долго вы продержались. Какая сила духа! Вы по-настоящему мужественный человек. Но никто не может сопротивляться вечно. Никто. Поэтому сдаться после такой блистательной борьбы нисколько не стыдно.
Разумеется, Муссави уже не мог реагировать на ее слова — даже если бы захотел.
— Я предлагаю вам сделку, Хаким. — Три минуты прошло. — То есть я могу помочь вам лишь в том случае, если вы поможете мне.
Она протянула руку и повернула голову Хакима в свою сторону. Теперь она смотрела ему прямо в глаза. И он смотрел ей прямо в глаза. Это был бессмысленный взгляд куклы — или человека, который умер с открытыми глазами. Что происходило в душе и теле Хакима — по таким глазам ничего не прочитаешь.
Однако воображение Андреа подсказывало все подробности. Однажды она тонула — и помнила, что такое удушье. Но когда тело борется за выживание и движется — это совсем не то, что борьба внутри парализованного тела, которая сводится к все большей, и большей, и большей панике… Последние трепетания духа в мертвом теле.
— Я знаю, что вы в прошлом работали против Америки. Стало быть, у ФБР к вам множество вопросов. Однако с ними вы будете разбираться потом. — Андреа говорила неторопливым голосом, артикулируя каждый слог. Она понимала, что теперь он жадно слушает ее, и медлила не из чистого садизма. Правильные слова должны были прозвучать в правильную секунду. Предложение должно быть сделано в тот момент, когда его нельзя отвергнуть. Хаким должен очнуться сломленным человеком — с готовым решением сотрудничать. — До ФБР вам сейчас как до Луны. Не они могут освободить вас из этой комнаты. Освободить вас могу только я. Ваша жизнь и смерть в моих руках. Как я вам сказала, я не из полиции. Я из ЦРУ. Меня не интересуют ваши прошлые преступления. Меня интересует только завтрашний день. Меня интересует, что планируют ваши друзья. — Пять минут пятьдесят секунд. — Если вы поможете моему любопытству насчет будущего — выйдете отсюда через полчаса. Потом хоть месяцами мирно калякайте с чистоплюями из ФБР. Будете молчать дальше — тому, что сейчас происходит с вами, не будет конца. Мы будем повторять снова и снова, снова и снова.
Андреа закончила свою речь и отступила от стола.
Она ждала, поглядывая на часы.
Ничего не происходило.
Хаким не двигался.
Проклятие, она его убила!
И тут его грудь сотрясло. Раз, другой…
Андреа сама хватала воздух ртом: незаметно для себя она перестала дышать — в ожидании, когда он задышит!
Получалось, что ее речь дозвучала в правильный момент: когда надежда оставила Хакима — и за мгновение-другое перед тем, как наступило облегчение и мышцы опять ожили.
Внезапно все тело Хакима стало извиваться на столе. Из горла донесся хрип, глаза выкатились. Наконец взгляд араба остановился на Андреа.
— Американец! Американец!!!
Очевидно, в своем понимании он кричал. Присутствующие слышали только свистящий шепот.
— Американец строит машину.
Ноздри Андреа торжествующе дрожали.
— Он говорит…
Глаза Хакима стали закатываться. Последние силы оставляли его.
— Что говорит американец? — почти зарычала Андреа.
— Он говорит, что остановит его.
— Кого — его?
— Мотор…
— Какой мотор?
— Мотор Земли.
Стамбул 28 февраля
Забастовка в порту затянулась на семь дней — семь мучительных дней, потому что было предельно тошно торчать на корабле в виду огромного интересного города, из которого долетало столько занимательных звуков — и порой доносились вкусные экзотические ароматы. Халид почти всерьез предлагал в темноте добраться до берега вплавь — «а что, справимся!». Однако не имело смысла испытывать судьбу и нарываться на неприятности.
Пока его телохранители до одурения смотрели телевизор или качали мускулы, Уилсон прилежно вкалывал за столиком в своей каюте. Забыв тревоги насчет Одессы, он полностью углубился в расчеты — и в конечном итоге даже был рад, что у него появилась неожиданная возможность без помех отдаться работе. Он сводил воедино собственные тюремные математические выкладки и то, что вычитал в дневниках помощника Теслы, которые давал ему на просмотр живущий у озера Блед старик Чеплак. Выписки из этих тетрадей продвинули работу Уилсона неимоверно.
В дневниках были ответы на вопросы, над которыми Тесла упрямо бился многие годы. Однако чтобы понять и оценить материал, собранный и сохраненный его помощником, нужен был другой гений. Эти дневники Уилсон видел далеко не первым. Но он первым извлек на свет погребенное в них сокровище.
Уилсон решил начать с миниатюрной и мобильной версии аппарата — чтобы его можно было опробовать без риска и не привлекая ненужного внимания. Поэтому и цели для первого удара следовало выбирать «пресные»: не Белый дом, а, скажем, дамбу Гувера в Неваде; не штаб-квартиру Объединенного командования ПВО североамериканского континента в Колорадо, а «Золотые Ворота» в Сан-Франциско. И конечно, не Пентагон, а, скажем… городок Кулпепер в штате Виргиния.
Уилсон мечтательно улыбался, мысленно представляя разрушения и панику, которые станут результатом его начальных, еще совсем невинных экспериментов. Его удары будут как молния среди ясного неба. О, ему первому предстоит реализовать эту метафору почти буквально!
