Это было почти десять лет назад, и за это время Чаки, которому сейчас стукнуло уже сорок три, ни разу не пожалел о своем выборе. Он ни в чем не нуждался, и его единственной постоянной белой партнершей была питбуль в юбке по прозвищу Снежок. Если в Бостон приезжали кинозвезды, рекламирующие очередное дерьмо, в котором снимались, Чаки предлагали поработать охранником во время легких и необременительных, хотя и многолюдных, светских мероприятий. Но по большей части ему приходилось служить телохранителем у клиентов Марка Томпсона, парней, вышедших под залог, которым нужна была сиделка, — вот как этому малому по имени Фрэнсис Джоуна.
С шести вечера Джоуна восседал в кресле-качалке, закутавшись в шерстяной плед и глядя в окно, выходившее на задний двор. Сейчас был уже час ночи, а он пока не собирался отправляться на боковую, по-прежнему покачиваясь в кресле и бездумно пялясь в окно. Какой смысл спать, когда знаешь, что твои дни сочтены, верно? Одного взгляда было довольно, чтобы понять — ему осталось недолго. Из его ноздрей торчали дыхательные трубки, рядом на полу стоял переносной баллон с кислородом, под прозрачной пожелтевшей кожей виднелись синие прожилки вен, а в глазах уже навечно поселилось отсутствующее выражение. Чаки столько раз приходилось видеть этот взгляд в своей профессиональной карьере, что он мгновенно распознал его.
— Хотите что-нибудь съесть или выпить, мистер Джоуна? — спросил Фил Дебруссио. Он был напарником Чаки. В таких делах всегда работают вдвоем.
Джоуна пробормотал себе под нос что-то неразборчивое.
— Простите, мистер Джоуна?
Никакого ответа. Впрочем, ничего удивительного. Джоуна предпочитал молча разговаривать сам с собой, не слыша или не обращая ни на кого ни малейшего внимания. А может, он просто молился. Любой человек на его месте, зная, что вот-вот сыграет в ящик, наверняка стер бы язык в молитвах, разговаривая с тем парнем наверху, чтобы убедиться, что его ждет теплый прием.
Вот только этот самый приятель мог молиться двадцать семь часов в сутки и все равно ничего бы не добился. После того, что он сотворил с теми маленькими девочками, его ждет куда более жаркий климат.
— Я собираюсь сделать себе бутерброд, — сообщил Фил Чаки. — Хочешь чего-нибудь?
Чаки покачал головой, и Фил поднялся на ноги, прошел по коридору и скрылся в кухне. Чаки же вернулся к статье, в которой рассматривались плюсы и минусы имплантатов для увеличения груди. Сугубо медицинская статья была интересной, спасу нет, но в ней ничего не говорилось о том, какую грудь предпочитают мужчины.
— Шейла Бреслер — ваша сестра, — слабым голосом прохрипел Джоуна.
Чаки захлопнул «Ньюсуик» и постарался придать лицу непроницаемое выражение, прежде чем взглянуть на клиента. Джоуна перестал раскачиваться. Он склонил голову набок, откинув ее на подголовник кресла-качалки, и Чаки показалось, будто эти мечтательные, отсутствующие глаза проникли ему в самую душу.
— Статья в «Глоуб», — прошелестел Джоуна. — Там шла речь о вашей сестре. Она умерла от передозировки героина.
Интервью было напечатано в «Глоуб» примерно месяц назад. Автором был один репортер из местных, решивший обсудить эпидемию героина в Саути, и Чаки ухватился за представившуюся возможность обеими руками. Ему хотелось показать всем, что его сестра была не просто конченой наркоманкой, загнувшейся в комнате дешевого мотеля.
— Я понимаю. Иногда боль оказывается такой сильной, что становится невыносимой. Господь понимает это. Он не осуждает нас, а принимает такими, какие мы есть. Не носите боль в себе. Если вы отпустите ее, Господь освободит нас. Он исцелит вас. Поверьте мне.
Чаки швырнул «Ньюсуик» на край стола и встал. Колени его щелкнули. Не говоря ни слова, он вышел из гостиной на кухню.
Фил отложил бутерброд.
— Что стряслось?
— Выйду покурить.
Чаки снял с вешалки свой темно-синий бушлат и, сунув руку в рукав, понял, что он ему мал.
Это был не его бушлат, а Джоуны.
Правильно. У Джоуны откуда-то был точно такой же морской бушлат, как и у Чаки.
Фил обронил:
— Что-то ты белый, как стенка.
— Ты сможешь сам поднять его по лестнице?
Фил прикинулся оскорбленным.
— Чаки, долларовая бумажка и то весит больше этого старика.
— Вздремни, если хочешь. Я подежурю первым.
Чаки взял свой бушлат, надел его и вышел на заднее крыльцо. Потом, когда он будет лежать в больнице и врачи сумеют унять нестерпимую боль, он еще успеет подумать о том, как череда самых незначительных событий может сложиться в торпеду, которая к чертовой матери взорвет устоявшийся порядок твоей жизни.
Вызванный морфином психоз. Джоуна не помнил простых вещей, например, куда он положил свои очки и ключи, зато с легкостью мог вызвать в памяти воспоминания о детстве или статье в журнале месячной давности. Очень странно. Впрочем, Чаки уже приходилось сталкиваться с этим раньше. Когда рак груди у Труди, его мачехи, вступил в последнюю стадию, она иногда не могла вспомнить, кто он такой. А потом, ни с того ни с сего, вдруг начинала без запинки перечислять ингредиенты рецепта, который вычитала сто лет назад в «Книге о вкусной и здоровой пище». Морфин вырывал отдельные воспоминания, перемешивал их в кучу и создавал некое подобие памяти.
Слава богу, ночной воздух был прохладным, сладким и чистым. Стоит провести хотя бы час в этом доме с закрытыми окнами, когда плинтусное отопление разогревает все чихи и кашли Джоуны, и начинаешь ценить свежий воздух. Сейчас здесь было тихо, на улице не теснились машины репортеров — по крайней мере, он не видел ни одной. Бесконечный поток корреспондентов ненадолго прервался и иссяк. Прошлой ночью, примерно в это же самое время, Джоуна решил прогуляться. И он опять отказался воспользоваться ходунками. Они стояли на своем обычном месте, в углу у верхней ступеньки.
Чаки наклонился, взял их и потянулся. После первой передозировки Шейла ослабела настолько, что только с их помощью могла добрести до туалета. Она испробовала все процедуры детоксикации и лечения, какие только существуют на свете, но в конечном итоге все заканчивалось иглой. Она не могла жить без укола, и Чаки знал это. В глубине души он сознавал, что это лишь вопрос времени, и рано или поздно ему придется сказать «прощай». Он начал готовиться к неизбежному заранее, полагая, что заблаговременная печаль, если можно так выразиться, смягчит боль потери, которая ждала его в будущем. Он ошибался. Когда случилось самое худшее, избежать скорби и горя не удалось. Все равно приходится выделять кусочек души, в котором хранится память об утрате, и придумывать способ, как дальше нести свою любовь к этому человеку, чтобы не утонуть в ней. Чаки Бреслер не услышал сухого щелканья зажигалки, как не увидел и вспыхнувшего огонька, зато до него донесся хруст снега под чьими-то тяжелыми шагами. Когда он вскинул голову, стеклянная бутылка уже вдребезги разбилась о перила, обрызгав бензином его лицо и одежду, и пламя поглотило его.
ГЛАВА 18
Самодельный «коктейль Молотова», — пояснил Меррик. — Стеклянная бутылка разбилась от удара о перила крыльца, обрызгав лицо и одежду пострадавшего. К счастью для себя, он мгновенно нырнул в снег и стал кататься по нему, сбивая пламя.
Майк загрузил ящик с инструментами в кузов своего грузовичка. Они стояли на подъездной дорожке дома Маргарет Ван Бурен в Ньютоне. Была суббота, начало второго пополудни, и Майк закруглялся, хотя мог бы работать до самого вечера.
— Но целью нападавших был отнюдь не телохранитель, — продолжал Меррик. — У него просто оказался бушлат, как две капли воды похожий на тот, что носил Джоуна. Кто-то выкрутил лампочки в светильниках с датчиками, установленных на заднем крыльце. Бреслер оказался там в полной темноте. Они с Джоуной примерно одного роста, одет он был в такой же бушлат, вдобавок и стоял он возле ходунков, так что его вполне могли принять за Джоуну. Если бы Бреслер обратил внимание на то, что освещение на крыльце не зажглось, он сейчас не боролся бы за жизнь в ожоговом отделении Центральной больницы штата Массачусетс.
