— Я никогда не был большим поклонником Арбюс, — сказал он, наливая вина в бокал и протягивая его мне. — Избыток verite, а композиционной четкости не хватает.
— Да будет вам. Арбюс — гений композиции. Помните этот снимок рождественской елки в гостиной Левиттауна, как каждый предмет в комнате — диван, телевизор, лампа с пластмассовым абажуром — подчеркивают ужасающую стерильность изображения… Вот это и есть композиционный гений.
— Она обожала предмет, но не любила картинку — такая у нее была философия.
— По мне, это правильная философия фотографа…
— Только если вы верите в простодушие…
— Вы хотите сказать, что Арбюс была простодушной?
— Я хочу сказать, что она всегда старалась быть пассивным зрителем…
— И что в этом плохого, если вы, конечно, не из тех фотографов, которые всячески стараются привлечь внимание к своему причудливому взгляду.
— Значит, вы находите, что эти снимки неоригинальны? — спросил он, помахивая фотографиями.
Я осторожно подбирал слова:
— Не в этом дело. Они продуманные. В них слишком много вас. И недостаточно пассивного наблюдателя…
— Чушь собачья. Фотограф никогда не может быть пассивным наблюдателем…
— Кто сказал?
— Сказал Картье-Брессон.[22]
— Еще один ваш друг-приятель?
— Я встречался с ним пару раз, да.
— Полагаю, он вам это лично сказал. «Гари, фотографер он никогта не толжен бить пассивный наблюдатель».
— Он это написал.
Гари снял с полки книгу Картье-Брессона.
Фотограф никогда не может быть пассивным наблюдателем, он может чего-то достичь, только если участвует в событии.
— Надо же, — сказал я. — И он лично подписал вам эту книгу?
Гари предпочел не обращать внимания на сарказм и продолжал читать.
Перед нами две возможности для выбора и, следовательно, для сожаления: первая — непосредственно на месте, когда высмотрите в видоискатель, а вторая наступает тогда, когда все снимки проявлены и напечатаны, и приходится выбрасывать менее удачные. Именно тогда, и слишком поздно, вы осознаете, где ошиблись.
Он смотрел на меня, лицо раскраснелось от злости.
— Это вас не задевает, адвокат? — спросил он. — Разумеется, вы с неудачами незнакомы. Особенно в области фотографии. Вспомните о проведенном впустую годе в Париже. Или вашем стоянии за прилавком в магазине фототоваров, а еще…
Я услышал свой шепот:
— Откуда, мать твою…
Он торжествующе ухмыльнулся.
— Догадайтесь, — предложил он.
Последовало молчание. Я тупо смотрел на пол, покрытый линолеумом. Наконец я пробормотал:
— И давно?
— Вы имеете в виду Бет и меня? Пару недель, так мне кажется. Точно не помню.
— И у вас…
Он хихикнул:
— Любовь? Она это так называет.
Еще один удар под дых.
— А вы?
— Я? — весело отозвался он. — Ну, я развлекаюсь. Хорошо развлекаюсь. Потому что, как вы наверняка знаете, Бет в постели просто блеск. Хотя возможно, если судить по тому, что она рассказывала, вы можете этого и не знать.
— Заткнитесь.
— Нет, нет, нет, это вы заткнитесь. И внимательно слушайте. Она любит меня. И ненавидит вас.
— Она не…
— Да. А-а, еще как. Ненавидит всей душой…
— Прекратите…
— Ненавидит вашу работу. Ненавидит свою жизнь здесь…
— Я сказал…
— Но больше всего она ненавидит то, что вы сами себя ненавидите. Вашу жалость к себе. То, что вы считаете, будто попади в ловушку, и отказываетесь признать, что фотографа из вас не вышло.
— А из тебя вышло, лузер?
— По крайней мере, я не ною, чувак…
— Ты неудачник при трастовом фонде.
— Но я все еще продолжаю снимать. И иногда у меня неплохо выходит…
— Ты полное ничтожество…
— А у тебя все получилось?
— Я являюсь полноправным партнером в одной из крупнейших…
— Признайся, ты просто корпоративный мудак, который не в состоянии поиметь свою собственную…
Вот тут я на него бросился. И ударил. Бутылкой «Туманной бухты». Сильно размахнулся и попал прямо в висок. Бутылка раскололась на две части, одна часть осталась в моей руке. Гари отлетел в сторону. Я кинулся на него снова — и вдруг увидел, что острый край бутылки утонул в его шее. Все заняло не более пяти секунд — и я весь вымок. На меня вылился целый гейзер крови.
Кровь попала мне на лицо, на мгновение ослепив меня. Когда мне удалось стереть ее с глаз, я увидел, как Гари, шатаясь, идет по комнате и в шее у него торчит бутылка. Он повернулся ко мне, лицо мертвенно-бледное от шока и удивления. Его губы зашевелились. Вроде бы он произнес: Что? И упал ничком в кювету с проявителем. Кювета перевернулась. Его голова ударилась об пол.
Тишина. Ноги подо мной подкосились. Я опустился на линолеум. В ушах звучало странное эхо. Время, казалось, распухло стало рыхлым. Короткое мгновение я не мог понять, где нахожусь.
Во рту пересохло. Настолько, что я попытался облизать губы. И почувствовал вкус липкой жидкости, стекающей по лицу. Вкус, который все мне сказал:
«Та жизнь, которую я знал, уже никогда не будет такой, как прежде».
Они пришли за мной в офис. Вдвоем. На обоих были дешевые плащи и дешевые костюмы. Они оба сверкнули своими жетонами и сообщили, что они детективы убойного отдела в стамфордском полицейском участке Коннектикута. Коп номер один был черный и сложен на манер кирпичного сортира. Коп номер два был худенький, вертлявый, волосы рыжие с проседью. Я взглянул на его стареющее лицо алтарного служки, его бегающие глаза — и понял, что мне от него нужно ждать больших неприятностей. Он был из тех копов, которые недалеко ушли от иезуитов.
— Бенджамин Томас Брэдфорд, — торжественно произнес коп номер два, а первый тем временем надел на меня наручники, заведя руки за спину, — вы арестованы за убийство Гари Саммерса. У вас есть право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть записано и использовано против вас в суде…
Пока коп номер два читал мне мои права, коп номер один вывел меня из офиса. Эстелл смотрела на меня, по ее лицу текли слезы. Казалось, что Джек вот-вот грохнется в обморок, но тем не менее все же успел крикнуть:
— Бен, не говори ничего, пока не подъедет Гарри Фишер (Гарри был ведущим юристом из белых воротничков на Уоллстрит, занимавшихся уголовными делами).
Пока мы шли по центральному коридору, все партнеры, помощники и более мелкие служащие фирмы «Лоуренс, Камерон и Томас» выстроились вдоль стен и, потрясенные, молча наблюдали за нами. Когда мы подошли к лифту, там нас ждал Прескотт Лоуренс, самый старший партнер в фирме, человек, который взял меня на работу, потому что в Йельском университете играл в бейсбол с моим отцом. Он не сказал ни слова. Его застывший взгляд говорил за него. Ты разрушил свою жизнь. Ты опозорил нашу фирму. Не жди сочувствия, правовой помощи, поддержки. Мы умываем руки. Для нас ты у мер.
Молчаливые взгляды в лифте. Толпа любопытных зевак в холле нижнего этажа. А снаружи армия фотографов, телевизионщиков, репортеров. Мы протолкались сквозь них, опустив глаза, чтобы уберечь их от непрерывных вспышек и града вопросов. Нас ждала машина без опознавательных знаков. Меня затолкали на заднее сиденье. Коп номер один постучал водителя по плечу, и мы влились в поток машин, следующих по Уолл-стрит.
— Смотри хорошенько, Брэдфорд, — посоветовал коп номер два, показывая на окно. — Ты теперь очень долго эту улицу не увидишь.
— Или вообще никогда, — добавил коп номер один. — Убийство первой степени тянет на пожизненное без амнистии. Особенно если присяжные решат сделать из этого белого яппи пример для назидания. А то решил, что закон не для него и он имеет право зарезать мужика, который трахал его жену.
— Но на время ты прославишься. Первые полосы в «Ньюс», «Пост», может, даже «Таймс».
— Да наверняка в «Таймс», зуб даю, — сказал коп номер один. — Если бы его порезал кто-нибудь из моих братьев, о нем бы вообще ничего не писали. Но этот красавчик с Уолл-стрит? Знаешь, думаю, будет редакционная статья и куча снимков к пятнице.
— Не говоря уж о желтушных ТВ-передачках, типа «Расследование не для слабонервных». Они же будут ползать по твоему дому, пытаться взять интервью у твоей убитой горем жены, подкупят домработницу Гари, чтобы разрешила им снять крупным планом кровать, на которой они грешили, черный подвал, где ты отнял у него жизнь…
— …я уверен, что они и до маленького Адама доберутся. Или, по крайней мере, до его учительницы. «Мэм, как вы сказали мальчику, что его отец убийца?» Крупным планом лицо учительницы, пытающей удержать слезы…
— Теперь всех в доме станут адвокатами называть, — заметил коп номер один.
