— Теперь всех в доме станут адвокатами называть, — заметил коп номер один.
— Но тебе от гласности будет очень мало пользы, приятель, — сказал коп номер два.
— И О. Джей Симпсона[23] тебе строить не удастся, — добавил коп номер один. — Ты ведь белый, совсем-совсем белый.
Я молчал. Подавил рыдание и старался сдержать дрожь, которая пробегала по моему телу подобно электрическим разрядам.
— Мужик расстроен, — сказал коп номер один.
— Разумеется, он расстроен, — поддержал его коп номер два. — Он теперь понимает всю чудовищность своего преступления и полную безнадежность ситуации, в которую вляпался. Думаешь, он станет говорить о необходимой обороне?
— Разбитой бутылкой в шею сзади — какая же это самооборона? — сказал коп номер два. — И можешь мне поверить, Брэдфорд, хотя я, как служитель закона, не могу одобрить твои действия, как мужчина, я тебе сочувствую. Мука, терзания, ярость, когда ты все узнал, наверное, были невыносимы. Особенно для порядочного семейного человека. И я уверен, что если ты сознаешься — признаешь, что совершил преступление, признаешь свою вину, выразишь раскаяние, попросишь о снисхождении, — суд обязательно откликнется. Особенно если мы его попросим оказать тебе снисхождение. Мы можем даже устроить тебя в одну из тюрем с минимальной охраной… и там не будет братана весом в триста фунтов, который решит, что ты станешь его сучкой на несколько ближайших лет. Не думаю, что им часто выпадает подрочить белого.
К тому времени как мы приехали в Стамфорд, я сказал им, что готов пойти на сделку. После того как меня зарегистрировали и сняли отпечатки пальцев, меня приковали наручниками к столу в тесной комнате для допросов, где я пять часов прождал Гарри Фишера. Ему было около пятидесяти — загар, полученный в пригородных клубах, редеющие седые волосы, двубортный серебристо-серый костюм, отложные манжеты, привычная улыбка преследователя машин с мигалкой, которой он одарил Уиллиса и Флинна, но не меня.
— Плохое дело, адвокат, очень плохое, — заявил он, как только оба детектива ушли. — Скажем так: я провел последние три часа с Морганом Роджерсом, областным прокурором графства Фэрфилд. И он хочет крови. Тем более что сейчас год выборов. Тем более что он полагает, что у него достаточно улик, чтобы повесить на вас убийство первой степени. Похоже, ваши отпечатки пальцев можно найти по всему дому мистера Саммерса, нет никого, кто бы мог подтвердить ваше присутствие в другом месте на время убийства, ваша жена сделала заявление, что у нее и мистера Саммерса были… гм… отношения, да еще эти злосчастные фотографии вашей жены в объятиях мистера Саммерса. Жаль, что вы забыли об этой камере в окне. Это первое, что нашла полиция, как только начала обыскивать ваш дом.
Я повесил голову:
— Он не предложил какие-нибудь компромиссные варианты?
— Убийство первой степени, от восемнадцати до двадцати пяти.
— Двадцати пяти лет? — услышал я свой крик. — Я не могу сидеть двадцать пять лет!
— Возможно, только восемнадцать, а при хорошем поведении… хотя я ничего не могу гарантировать. Мы, конечно, можем апеллировать к суду. Но Роджерс сказал мне, что, если мы будем настаивать на присяжных, он будет требовать пожизненное без права смягчения. Конечно, мы можем организовать защиту, но против вас столько улик. А когда речь зайдет о мотиве, то тут у них все козырные карты. Муж убивает парня, который пользует его жену. Самый старый сценарий в истории, причем без смягчающих обстоятельств, что еще сильнее отягощает вашу ситуацию…
Я еще ниже опустил голову.
— У меня еще неприятные новости, — сказал Фишер. — Я сегодня днем разговаривал с вашей женой по телефону. Она была в некотором смятении, но она совершенно определенно заявила, что будет свидетельствовать против вас, если дело попадет в суд…
Он понизил голос и отвел взгляд.
— Еще она сказала, что, если вам удастся выйти под залог, она добьется судебного решения, запрещающего вам видеться с мальчиками.
Я почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу.
— Она сможет это сделать? — выдохнул я.
— Вы же знаете, что сможет. Человек убит. Вы — главный подозреваемый. Ни один судья не допустит, чтобы человек, которого подозревают в убийстве, имел контакт с детьми. Мне очень жаль.
Мне хотелось умереть. Хотелось попросить у одного из копов его служебный пистолет с одной пулей и немного виски, чтобы успокоить нервы. Отвернитесь на минуту, скажу я ему, и позвольте мне сэкономить деньги налогоплательщиков.
— Предъявление обвинения произойдет не раньше завтрашнего дня, — продолжил Фишер. — Я долго и тщательно думал насчет имеющихся вариантов. Если вы всерьез подумываете о защите, то, разумеется, мы возьмем ваше дело, но вы должны понимать, что доказать вашу невиновность будет крайне трудно. И к тому же стоить это будет очень дорого. Но мне не нужно говорить вам о высокой стоимости юридических услуг.
На ночь они оставили меня в камере предварительного заключения — девять футов на два, койка, унитаз из нержавейки. Больше ничего. Мое будущее. В соседней камере сидел какой-то сумасшедший придурок, который вопил, как свихнувшийся койот. Напротив меня сидел тощий урод с таким сильным поносом, что бегал к унитазу каждые две минуты и стонал от болей в желудке. Рядом с этим страдающим от газов бедолагой находилась камера, откуда доносились стоны другого характера — это байкер, весь в татуировках, шумно мастурбировал, издавая звуки, вызывающие мысль о завороте кишок. Я пытался зарыться головой в подушку, но ничто не могло заглушить этот шум. Восемнадцать лет в крохотной норе в компании с такими уродами? Ни за что. Ни за что, твою мать. Я сел и понял, что я должен делать. Я разорвал простыню на две половины. Взял кусок поменьше и запихал его в унитаз (где-то прочитал, что мокрая простыня не рвется). Затем снова взобрался на койку и привязал один конец простыни к решетке. Из другой половины я соорудил петлю. Затем, стоя на койке, я надел петлю на шею, затянул, убедился, что узел находится сзади в верхней части позвоночника, глубоко вздохнул и…
Почему у него пальцы шевелятся?
Я вынырнул из небытия и с ужасом наблюдал, как медленно разжимаются кулаки Гари. Наверняка непроизвольный спазм. Но все равно страшно. Особенно если учесть, что прошло не менее пятнадцати минут с того времени, как…
Пальцы перестали шевелиться. Я осторожно взглянул на него. Он лежал на полу лицом вниз, из шеи торчала бутылка — словно абстрактная скульптура. Кровь все еще текла из раны, смешиваясь с проявителем, и образовала лужу под его вытянутыми руками. Никаких признаков жизни.
Пятнадцать минут. Неужели я сидел здесь так долго?
Пятнадцать минут. Четверть часа назад я был идеальным американцем: трудолюбивым, честным налогоплательщиком, воспитывающим детей, выплачивающим по закладной, при двух машинах и золотой кредитной карточке, которой регулярно пользовался. Представитель высокооплачиваемого слоя. А теперь…
Теперь… пустота.
И на это даже пятнадцати минут не понадобилось. Всего пять секунд с того момента, как я схватился за бутылку.
Может ли все, что ты строил — все твои семейные и профессиональные устремления, — исчезнуть за какие-то пять секунд? Неужели так легко уничтожить нечто такое прочное и сбалансированное? Только что идеальный гражданин, через секунду.
Убийца? Я?
Кровь на моих губах уже засохла. Бежевый шотландский свитер стал мокрым, алым. Как и мои брюки хаки и кроссовки. И хотя я был в глубоком шоке, хотя все еще был не в состоянии осознать, что же такое случилось, и смотрел на Гари, на его застывающее тело, не веря собственным глазам, на место шоку и ужасу начала приходить ясность. И в эти моменты ясности я мысленно проигрывал сценарий, который сложился в моей голове. Сценарий, который начнет развиваться, если я пойду в полицию. Или, хуже того, полиция наткнется на очень мертвого Гари.
Как я буду каяться! Вставай. Звони 911. Расскажи все копам. Очистись от позора. Смирись с катастрофой.
Но. Но. После того как я во всем признаюсь, где я окажусь? В тюрьме Коннектикута, возможно отбиваясь от приставаний какого-нибудь бегемотистого психа. Даже если мне удастся как-то увернуться, я все равно буду покрыт позором, презираем (не говоря уже о том, что изгнан из адвокатуры). И мне придется отсидеть. И немало.
После освобождения, когда я уже буду пожилым человеком, мне не разрешат общаться с моими сыновьями (Бет, разумеется, давным-давно со мной развелась), я буду жить в арендованной комнатке над старым гаражом в Стамфорде и остаток дней заниматься раскладкой книг в какой-нибудь общественной библиотеке. Адам и Джош откажутся разговаривать со своим отцом, бывшим заключенным.
