Человек поднял голову, чтобы заговорить. Но прежде чем он вымолвил хоть слово, Скэрроу всадил нож в его живот, взрезал его и запустил руку в багровую влажную рану. Голова жертвы упала, свесившись с плиты. Скэрроу вытащил руку и поднял ее, держа еще бьющееся сердце с трубками кровеносных сосудов.
— Его дух теперь с солнцем.
Он смазал кровью губы жертвы, потом прошел, демонстрируя блестящий орган каждому. Затем повернулся и сделал несколько шагов к вырезанному из камня изображению Тонатиу. Неподвижные глаза бога Солнца смотрели угрожающе, как будто в поисках добычи, рот широко открыт, язык в форме жертвенного ножа торчал между оскаленных зубов, готовый смаковать новое подношение. По сторонам головы были высечены клыки, сжимающие человеческое сердце. Скэрроу засунул трепещущий орган в каменный рот, надавил, вминая в отверстие, пока от него не осталось только темно-красное пятно, сливающееся с лицом, покрашенным алой краской.
Он возвратился к жертвенной плите.
— Скоро вы выберете собственных славных шочимики, чтобы пожертвовать их тоналли ради сохранения и обновления нашего мира. Это время приближается, а вы пока собирайтесь отправиться в свои родные страны, чтобы приготовиться к последним дням старого мира и началу нового, — он улыбнулся каждому из них. — Закончив этот обряд, мы сегодня устроим пир над останками этой плоти, праздновать то, что дал нам этот шочимики.
На него вновь нахлынули воспоминания о том, как почти пятьсот лет назад он стоял на вершине древнего Темпло Майор и смотрел, как его жрецы раз за разом совершают этот священный ритуал. Сейчас он не был жрецом, он был учителем для тех, кого звал апостолами — для своих новых жрецов. Он намеренно выбрал их число — двенадцать — в подражание христианству. В конце концов, разве это не то же, что и христианское причастие — жертвоприношение плоти и крови? Предстоит воскресить еще троих апостолов, но он укладывается в свой график. Он — новый мессия и докажет это, так что ни у кого не останется никаких сомнений. Помимо апостолов, адепты Ацтеки — не избранные двенадцать, а группа преданных последователей — помогут подготовить путь для него и его апостолов-фениксов. Он знал, что близится время, когда человеческие жертвоприношения возобновятся, и тогда боги благословят его и его труд. Для того они и избрали его, чтобы наделить своим особым даром — бессмертием.
— Продолжим урок, — произнес он.
К алтарному камню тотчас подвели нового шочимики — на этот раз молодую женщину. Она пыталась бороться, но апостолы перерезали веревки, стягивавшие ее руки за спиной, и растянули ее на камне.
Встав над шочимики, Скэрроу взял нож, с которого еще капала кровь, и протянул его апостолам.
— Кто первый?
2012, Флоридский залив
Тьма поглотила Сенеку. Удар об воду выбил воздух из легких, и она наглоталась соленой воды. Изо всех сил молотя руками, она вырвалась на поверхность, жадно вдыхая.
— Сюда! — кричал Мэтт. — Прочь от лодки!
Пытаясь хоть что-то понять, она взглянула через плечо. В небе на фоне звезд висел какой-то черный объект. Бесшумно вращались винты.
«Как это может быть? А где шум?»
Это был вертолетик длиной футов двадцать или даже меньше. Без иллюминаторов, без огней.
«А где же пилот?»
Она ясно видела, что винты вращаются, однако, кроме приглушенного шлепанья, ничего не было слышно.
Вот из-под корпуса вертолета вырвалась серия стремительных вспышек: расстреливали и без того смертельно раненого «Бостон Валера». Из каюты показалось пламя, полетели красные и оранжевые искры.
— Плыви к острову!
Из круглого контейнера под носовой частью машины ударил луч света, осветивший лодку.
— Они думают, что мы еще на борту, — выговорила она.
— Ныряй!
Сенека исчезла под водой. На поверхность она выныривала, только когда легкие начинало так жечь, что выбора не оставалось. Длинная юбка опутала ноги, мешая плыть. Сандалии уже потерялись. Нужно было избавиться от юбки. Она нащупала эластичный пояс, стащила ее и оттолкнула ногой.
Сенека вынырнула на поверхность, чтобы набрать воздуха, и увидела перед собой темную массу острова. Луч света шарил по воде, будто ища ее. Вновь уходя под воду, она услышала, как в лодку попала еще одна очередь, за которой последовала взрывная волна — огонь добрался до топливных баков.
Сенека торопилась изо всех сил, ее ноги толчками двигались в воде, а руки описывали широкие мощные дуги, драгоценный кислород стремительно уходил.
Что-то ударило ее по бедру.
«Боже мой!»
Акула? Наверное, она. Похоже, большая. Сенека помнила, что в этих водах в это время года их много, и они как раз должны рыскать по мелководью в поисках добычи, особенно ночью. Они с матерью ловили трехфутовых желтых акул в двести фунтов весом и тупорылых акул на глубине не больше трех футов, кстати, недалеко отсюда. Вода теплая, акул в избытке.
«О боже, боже!»Она поплыла быстрее.
Может быть, это всего лишь бревно или дельфин, дыхание которого она слышала. В неубедительной попытке подавить ужас она постаралась уверить себя, что это всего лишь дружелюбный Флиппер. Сердце колотилось о ребра так, что, казалось, при каждом ударе грудная клетка может разорваться, сосуды чуть ли не лопались, кровь пульсировала в голове.
Она плыла под поверхностью воды, пока не ударилась ногами о песок. Теперь выбора не осталось — надо быстро, рискуя попасть под огонь с вертолета, бежать к острову. Она поднялась, и, шатаясь, побрела вперед. Оглянувшись, вертолета не увидела. Но, может быть, он, черный, с бесшумными винтами, уже заходит для повторной атаки, а она об этом узнает, только когда в нее вопьется пуля.
Пламя пожирало двадцатишестифутовый «Бостон Валер», она ощущала едкий дым от горящего пластика.
Дойдя до места, где воды было по щиколотку, Сенека упала на четвереньки. Когда она нашла в себе силы поднять голову, справа обнаружилось устье речки, выходящей из глубины острова, как водный туннель. В тусклом свете на нее глядело несколько пар блестящих глаз. «Еноты», — предположила она. Наконец ей удалось подняться на ватные ноги — мышцы сводило после отчаянного заплыва.
Пересекая участок мангровой поросли, Сенека пожалела, что осталась без сандалий. Любой обломок коралла, любая незаметная в темноте ракушка представляли опасность. Потом ступила в болото, и ноги сразу увязли.
Рой москитов устремился в атаку, сразу оказавшись в волосах, в носу, в глазах. Всматриваясь в темноту в поисках Мэтта, она не переставала отмахиваться. Узкий серп луны давал мало света, не позволяя видеть дальше нескольких футов. Догорающая лодка тоже не помогала.
Сенека нагнулась и положила руки на колени, стараясь восстановить дыхание.
— Мэтт!
Ответа не было.
1981, где-то над Средним Западом
— Как вы меня нашли?
Гровс и Скэрроу сидели в обитом деревянными панелями кабинете на борту частного «Боинга-727», пересекающего Америку с востока на запад.
— Первые подозрения у меня появились в 1937 году, когда я прочел в газетах о смерти вашего сына. — Скэрроу сделал глоток чая из тонкой фарфоровой чашечки, украшенной золотым логотипом консорциума Гровса. — Я тогда жил в Испании, преподавал историю Латинской Америки в Барселонском университете. Они так и не узнали, что я учил их тому, в чем участвовал сам. По-моему, в этом есть некоторая ирония. Так или иначе, видите ли, Уильям, у меня фотографическая память и я помнил, как прочел о вашей кончине в 1919 году. У вас был статус ведущего мирового промышленника, пресса называла вас Невидимый Титан, и я жалел, что не имел случая познакомиться с вами. Поэтому когда я увидел фотографию вашего покойного сына, что-то привлекло мое внимание. Дело было даже не в удивительном сходстве, а в том, как он смотрел — недоверчиво, взглядом человека, который не хочет показываться публике. Это же выражение я каждый день видел в зеркале.
Я покопался в университетских архивах и нашел фото из вашего некролога в старом номере «Чикаго Геральд». Сравнив ее с фотографией вашего сына, я понял, что это не сверхъестественное сходство, это один и тот же человек. Но неопровержимых доказательств не было, и я отнес это на счет того, что уже отчаялся найти ответы и гоняюсь за призраками. Потом, когда в 1960 году скончался ваш внук, я вновь увидел знакомое лицо. Я нутром почувствовал, что это то самое, то, что я так долго искал.
— Я жалею, что вообще фотографировался, — сказал Гровс. — Я понимал, что каждый раз я оставляю улику, и по этому следу кто-нибудь когда-нибудь до меня доберется. В первые дни я даже не понимал, что придется симулировать свою смерть и притворяться собственным сыном, а тем более внуком. Я пятьдесят лет старался держаться подальше от фотографов. Но я знал, что этот день когда-нибудь придет. — Гровс откинулся в роскошном президентском кресле, ощущая, как самолет меняет курс. — Хотя мне по-прежнему трудно поверить, что вы во всем разобрались, пользуясь лишь несколькими старыми фотографиями.
