— Давай ее сюда.
Двое сотрудников ввели под руки испуганную женщину, лицо которой говорило о бесконечных страданиях, а взгляд был таким острым, что о него можно было порезаться.
— Вы ради Бога не пугайтесь, уважаемая. Здесь вам зла никто не желает. Тут не милиция, а редакция газеты. Поверьте: мы хотим вам помочь.
Женщину усадили на диван, и она тут же взяла ребенка к себе на колени.
— Вы не отнимете у меня Андрюшу?
— А почему мы должны лишать мать ее ребенка? Это же ваш сын?
— Мой. Он только мой, и ничей больше.
Оля повернулась к Литовченко и тихо сказала:
— Кажется, я понимаю, в чем дело. Разрешите, я сама с ней поговорю. У меня лучше получится.
Редактор едва заметно кивнул.
— Как вас зовут? — спросила Ольга.
— Ира, Ирина Подкопаева.
— Мы здесь все с рейса 14-69. И помогаем всем, кто попал в аварию.
— Да, я помню этого мужчину с хвостиком, — она указала на Горохова. — Он помогал нам спускаться с трапа.
— Хвостик придется сбрить вместе с моржовыми усами, — шепнул на ухо приятелю Литовченко.
— Скажите, а к кому вы летели? К родственникам? — продолжала допрос девушка.
— Нет. У моего сыночка больные ноги. С рождения. Врачи говорят, что ему нужны грязевые ванны, но в Доме ребенка нет средств на лечение детей.
Она испугалась собственных слов и замолчала, еще сильнее прижав мальчика к груди.
О каких средствах тут можно было говорить? Женщина выглядела не лучше бомжа. Правда, все на ней было чистым, глаженым, и носила она вещи аккуратно, дорожа тем, что имела.
— А у вас есть деньги на лечение?
— Не очень много, но я копила. Пенсию откладывала. Мне сказали, что я могу устроиться в санатории посудомойкой и мальчик пройдет курс лечения бесплатно.
— Пенсию? — удивленно переспросил Горохов.
Женщина выглядела лет на тридцать, а если ее привести в порядок, то и моложе. Красивое лицо, правильные черты и огромные печальные глаза с болезненным взглядом.
Горохов хотел переспросить еще раз, но Оля подняла руку.
— Вы получаете пенсию по инвалидности? — задала следующий вопрос девушка. У молодой матери навернулись слезы. — Прошу вас, вы только не волнуйтесь, — продолжила Ольга. — Мы попытаемся вам помочь.
— Как? Теперь они меня все равно найдут.
— Никто вас искать не будет. Вы не опасны для них. Вы часто лежите в больнице?
— Два раза в год. Но я не опасна. Меня без милиции привозят. Я сама врачу говорю, когда мне становится плохо, и она дает мне направление. У нас с ней такая договоренность. Я сама прихожу в больницу.
— Вы живете одна?
— У меня своя квартира. Андрюша может жить со мной. Я не опасна. Я говорила…
— Вам разрешали его навещать в Доме ребенка?
— Один раз в месяц.
— А теперь вы его взяли и обратно не привели?
— У него ножки больные, а они не лечат. У них нет средств. А он очень хороший мальчик. Умненький, все понимает и, кроме ножек, ничем не болеет.
— У вас первый ребенок?
— Третий. Первых двух в роддоме отняли и сказали, что рождались мертвые. Но я-то знаю, что это не так. Они мне их даже не показывали. А когда я требовала, меня тут же в психушку отправляли. А Андрюшу я решила родить тайно. Уже с акушеркой договорилась. Но он решил выйти на свет раньше времени. У меня схватки начались неожиданно. Я поехала к акушерке, а в трамвае потеряла сознание. Вызвали «скорую», и опять я в роддом попала. Но в этом лучше было. Там главврач хорошим человеком оказался. Он сказал, что если я подпишу отказную, то мне позволят навещать сына в Доме ребенка. Слово он свое сдержал. Если бы не больные ножки, я бы не стала его забирать. Только ведь дома со мной ему жилось бы лучше. Я ведь могу уборщицей подрабатывать. Меня уже брали, наш подъезд мыла, а сейчас пенсию повысили.
— А вы знаете, в какой санаторий вам надо?
— У меня адрес записан. Железноводск.
Оля повернулась к Литовченко.
— Сможете помочь? Путевки у нее нет, так что искать ее там не будут. Она дикарем приехала.
— Сто сорок километров — не расстояние.
Он снял трубку и позвонил домой.
— Любанька… Ну знаю, что ночь, только не искри. Дело есть важное, человеку помочь надо… Ты можешь рот закрыть на полминуты?… А теперь слушай. Сейчас к нашему дому приедет Сашка на редакционной машине. Иди в гараж и выгоняй свою «восьмерку», оденься потеплее. Заберешь у Сашки женщину с четырехлетним пацаном и отвезешь в Железноводск. К утру будете на месте. Зайди к Ушакову, он мне многим обязан. Пусть устроит женщину и ребенка в детский санаторий… Что значит «какой»? Пусть врачи определят. У мальчика ноги больные. И скажи Ушакову, что с него спросится, я ставлю дело под свой собственный контроль… Когда приеду? Не знаю. Но ты домой не возвращайся, езжай к Гальке на дачу, я туда за тобой приеду… Прекрати скрипеть, все объясню при встрече.
Литовченко бросил трубку и вызвал к себе шофера. Ирина долго благодарила, плакала и прижимала к себе сына. Когда ее увели, Горохов после зависшей в воздухе паузы сказал:
— Ну, Ольга, ты даешь! Психолог в семнадцать лет! Как же ты ее ловко раскрутила.
— Никакой я не психолог. Наташа пять лет медсестрой в психбольнице работала. Все в медицинский поступить мечтала, да не вышло. Много похожих историй я слышала. У нас в стране психически больным рожать не разрешается. Их предупреждают об этом. А если кто решился, то в роддоме отбирают детей, а роженицу в дурдом отправляют, чтобы правды не искала. С ними никто не церемонится. Одна женщина приютила у себя беспризорника, бездомного мальчонку. Выходила его, жили они хорошо, он ее мамой называл. Как люди жили. Приехал ее брат из другого города, двоюродный. Квартира ему в столице понадобилась. Капнул на нее в милицию. Мальчишку — в детдом, а ее — в психушку. Все очень просто. А одна женщина навечно поселилась в больнице. У той были дети. Три сына. И все они отказались от больной матери. Куда ее девать? Поначалу они хотели ее в дом престарелых отдать, но там квартиру взамен потребовали. Их такой расклад не устраивал. Вот и живет бедняжка в больнице, посуду моет за кусок хлеба. А жизнь в психушках несладкая, там и здоровый свихнется, чего говорить. Тут целую книгу написать можно. Горькая история получится, сейчас такие не в почете. У каждого свои заморочки. Все мы инвалиды при большой демократии.
— Ты рассуждаешь, как умудренная жизнью старуха, а не как подружки в твоем возрасте, — глядя на девушку, с уважением сказал Горохов.
— Жаль только, что Ирину Подкопаеву мы в свидетели взять не сможем. Такой свидетель полковнику на руку. Они нас всех в дурдом загонят.
Дверь кабинета открылась, и вошел уже знакомый Горохову репортер, который вытащил его из ущелья и привез вместе с Олей в редакцию.
— Ну, со Скворцовым вы уже знакомы, — сказал Литовченко. — Он со своей задачей справился, как и подобает нашему брату. — Повернув голову к вошедшему, Литовченко спросил: — Ты связался с Китаевым, доложил ему обстановку?
— Да, он в курсе дела. И велел вам передать, что бригаду МЧС, которая вылетала на поиски, Ершов арестовал. Ребят отправили в управление ФСБ. Мы их ни о чем не предупреждали. А это значит, что все расскажут — и о том, как Китаев обращался к ним с просьбой взять на борт журналиста с двумя дополнительными комплектами униформы, и о том, что я забрал с собой переодетого парня и девчонку. У нас только один плюс. Ребята из МЧС не знают, из какой я редакции, а у Ершова не хватит людей накрыть все типографии одним махом. Правда, таким образом мы подставили Китаева под удар.
— Где он? — спросил Литовченко.
— Где сейчас, не знаю. Но к утру появится у себя на даче, будет ждать меня со свежим номером газеты. Мы можем уцелеть только с его помощью. Человека с таким влиянием и положением, как Китаев, Ершов к ногтю не прижмет.
— Хорошо, Денис, езжай в типографию и, как только газета сойдет с конвейера, хватай первый экземпляр и дуй к депутату на дачу.
Выходя из кабинета, Скворцов столкнулся с молодым низкорослым пареньком с пухлыми губами, широким носом, смахивающим на обезьянку.
— О! Прошу любить и жаловать моего лучшего репортера Вадима Викторовича Астахова. Уникальный наглец, без мыла… куда хочешь влезет, все выяснит и даст отличный материал для первой полосы.
— Который вы, Валерий Борисович, со скрипом поставите на третью полосу, потому что первая отведена для портретов ваших дружков с трибуны власти.
— Издержки производства, милый, — усмехнулся Литовченко и, хлопнув по плечу Горохова, добавил: — А это бог репортажа, главная акула пера из Питера Дмитрий Сергеевич Горохов.
Астахов подошел к Горохову и пожал протянутую руку.
— Наслышан, читал. Хватка у вас, Дмитрий Сергеевич, бульдожья. Классно пишете. Завидую белой завистью.
— Просто Митя. Без прибамбасов обойдемся. — Он указал на Ольгу. — А это мой помощник, психолог Ольга…
— Просто Оля. И вовсе я не психолог.
