— Нет, — прошептал он, — я ничего не скрываю. По крайней мере…
Да ему и в голову такое не приходило. Он все валил на годы работы в полиции: он столько произвел арестов, столько написал протоколов, что, уж конечно, нажил множество врагов. Но ни один из них наверняка не стал бы его так мучить. Наверняка.
С помощью ручки, бумаги и умственного напряжения Ребус и Джилл уточнили все обстоятельства получения писем: даты, содержание, способы доставки. Джилл, сняв очки, потерла переносицу и вздохнула:
— Вряд ли это случайное совпадение, Джон.
В глубине души он знал, что она права. Знал, что все это неспроста, что случайностей не бывает.
— Джилл, — проговорил он решительно, натянув одеяло до подбородка. — Я должен отсюда выбраться.
В машине она продолжала донимать его вопросами. Кто бы это мог быть? Какая тут связь? Почему?
— В чем дело?! — Он опять сорвался на крик. — Я что теперь, подозреваемый?
Она всматривалась в его глаза, пытаясь постичь их тайну, пытаясь доискаться до правды, которую они скрывали. О, она была сыщиком до мозга костей, а хороший сыщик никому не верит. Она уставилась на него, как на провинившегося школьника: вот получит нагоняй, так выболтает все свои все секреты, сознается во всех грехах. Сознается.
Джилл понимала, что ее подозрения совершенно необоснованны. И все же глаза у него горят неспроста. За время полицейской службы ей приходилось сталкиваться и с более тягостными и странными неожиданностями. Действительность вообще удивительнее любого вымысла, да и абсолютно невинных людей не бывает. Недаром же все люди — все до одного — так виновато смотрят на допросах. Каждому человеку есть что скрывать. Правда, по большей части это пустячные грешки давно ушедших лет. Чтобы докопаться до подобных преступлений, понадобилась бы «полиция мысли». Но если Джон… Если Джон Ребус окажется замешан в этом деле, тогда… Нелепо даже думать об этом.
— Разумеется, ты не подозреваемый, Джон, — сказала она. — Но история с письмами может оказаться очень важной, согласен?
— Пускай решает Андерсон, — отрезал он и замолчал, весь дрожа.
И тут Джилл вдруг подумала: а что, если он сам посылает себе эти письма?
У него заболели руки и, опустив глаза, он увидел, что девочка перестала сопротивляться. Нежданно настал тот момент, тот дивный момент, когда уже нет смысла жить дальше, когда душе и телу остается лишь смириться с тем, что все кончено. Чудесное мгновение покоя, самое блаженное мгновение жизни. Много лет тому назад он пытался покончить с собой и успел насладиться этим мгновением. Но его спасли, а потом лечили в госпитале и в клинике. Ему вернули волю к жизни, и теперь он воздавал им за это, воздавал им всем. Он сознавал, какая ирония кроется в этих превратностях судьбы, и посмеивался, срывая липкую ленту с губ Элен Аббот, разрезая маленькими ножницами веревку, которой она была связана. Достав из брючного кармана небольшой, удобный в обращении фотоаппарат, он сделал еще один моментальный снимок девочки, своего рода memento mori. Если его когда-нибудь поймают, шкуру с него, конечно, все равно спустят, но обвинить в убийствах на сексуальной почве не смогут. Секс здесь совсем ни при чем; эти девочки — просто фигурки в игре, проходные пешки; они были обречены на гибель еще при крещении. Его интересует только одна из них, следующая — и последняя; и, если удастся, сегодня он ею займется. Он снова фыркнул от смеха. Эта игра лучше, чем крестики-нолики. И ее он тоже выиграет.
Старший инспектор Уильям Андерсон любил атмосферу охоты, борьбы между природным чутьем и кропотливым сбором информации. Нравилось ему и ощущать поддержку со стороны своего отдела. Отдавая распоряжения, изрекая поучения и разрабатывая стратегические планы, он чувствовал себя как рыба в воде.
Разумеется, было бы лучше, если бы он наконец поймал Душителя. Андерсон не был садистом и намеренно расследования не затягивал. Ведь он стоял на страже закона. И все же, чем дольше продолжались дела, подобные этому, тем острее становилось предчувствие приближения к добыче, и возможность насладиться этим продленным мгновением была ему щедрой наградой за ответственный пост.
Душитель нет-нет да и совершал промахи, и именно это было важно для Андерсона на данном этапе следствия. Голубой «Форд Эскорт» — а теперь еще и интересная мысль о том, что убийца служил или по-прежнему служит в армии, подсказанная узлом, завязанным на удавке. Рано или поздно подобные догадки выльются в фамилию, адрес, арест. И тогда Андерсон будет осуществлять и физическое, и духовное руководство своими полицейскими. Последует очередное интервью на телевидении, еще одна эффектная фотография в газетах (он довольно фотогеничен). О да, миг победы будет сладок! Душитель не растворится в ночи, как случалось порой с преступниками подобного типа, чьи побуждения далеки от логики. Такую возможность Андерсон не желал принимать во внимание; при одной мысли об этом он чувствовал, как ноги становятся ватными.
В сущности, он не питал неприязни к Ребусу, Ребус был вполне здравомыслящим полицейским, разве что порой чересчур прямолинейным. Кроме того, он слышал, что в личной жизни Ребуса произошли крутые перемены. Разумеется, Андерсону сообщили, что бывшая жена Ребуса и есть та женщина, с которой сожительствует его родной сын. Об этом он старался не думать. Когда Энди хлопнул дверью, уходя из дома, он навсегда ушел из жизни отца. Разве можно в наши дни тратить время на сочинение стихов? Это же просто смешно. Да еще жить с Ребусовой женой… Нет, неприязни к Ребусу он не испытывал, но при виде Ребуса, направлявшегося к нему с этой привлекательной дамой, ответственной за связь с прессой, Андерсон почувствовал нечто вроде тошноты. Он прислонился к краю свободного стола. Полицейский, сидевший за этим столом, ушел обедать.
— Рад снова видеть вас, Джон. Как здоровье?
Андерсон протянул руку, и Ребус, ошеломленный, вынужден был ее пожать.
— Отлично, сэр, — сказал он.
— Сэр, — вмешалась Джилл Темплер, — разрешите отнять у вас несколько минут. Есть кое-что новенькое.
— Это всего лишь предположение, сэр, — уточнил Ребус, выразительно взглянув на Джилл.
Андерсон переводил глаза с одного на другую.
— Тогда, пожалуй, пойдем ко мне в кабинет.
Джилл излагала Андерсону свою точку зрения на ситуацию, а он, мудрый и недосягаемый за своим письменным столом, слушал, изредка поглядывая на Ребуса, который виновато ему улыбался. «Извините, что отнимаю у вас время», — говорила его улыбка.
— Ну что, Ребус? — спросил Андерсон, когда Джилл умолкла. — Что вы на все это скажете? У кого-то действительно могла быть причина информировать вас о действиях убийцы? Точнее, может ли быть, что Душитель вас знает?
Ребус пожал плечами, улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь.
Джек Мортон, сидя в своей машине, сделал несколько пометок на бланке протокола. Виделся с подозреваемым. Имел с ним беседу. Беспечный, услужливый. Еще один тупик — чуть было не добавил он. Еще один проклятый тупик. Приближаясь к его машине, на него страшными глазами пялилась смотрительница автостоянки. Он, вздохнув, отложил ручку и бумагу и полез в карман за удостоверением. Неудачный денек.
Рона Филлипс надела дождевик. Был конец мая, и дождь полосовал небо, будто искусный художник, штрихующий лист бумаги. Она поцеловала на прощанье своего кудрявого любовника-поэта, уткнувшегося в экран телевизора, и вышла из дома, роясь в сумочке в поисках ключей от машины. Теперь она забирала Сэмми из школы, хотя школа была всего в миле с четвертью от дома. А во время обеденного перерыва Рона ходила с дочерью в библиотеку, не отпуская ее от себя ни на шаг. Пока этот маньяк разгуливал на свободе, она не хотела рисковать. Она стремглав добежала до машины, села и захлопнула дверь. Эдинбургский дождь был сродни Божьей каре. Он проникал всюду: просачивался в кости, в каркасы зданий, в воспоминания туристов. Он лил целыми днями, разбрызгивая воду из луж на обочинах, расстраивая браки — промозглый, убийственный, вездесущий. Типичная открытка домой из эдинбургской гостиницы: «В Эдинбурге очень мило. Люди весьма общительны. Вчера осматривал Замок и памятник Скотту. Город очень маленький, просто провинциальный городишко. Если поместить его внутри Нью-Йорка, никто и не заметит. Погода могла бы быть и получше».
Погода могла бы быть и получше! Что ж, туристы здесь в гостях и стараются проявлять вежливость. Но она-то не станет! Гнусный, гнусный, отвратительный дождь! Это из-за него все не заладилось в ее единственный свободный день. Из-за него она поссорилась с Энди, а теперь он сидит, поджав ноги, в своем кресле и дуется. Неудачный денек. А вечером ей предстоит заполнить табели. Нынче дети в школе ходят как в воду опущенные: у старших школьников уже начались экзамены, вызывающие у одних нервное возбуждение, у других апатию, а младшие, глядя на обреченные лица товарищей, предчувствуют свою несчастную судьбу. Драматическая пора. Неужели экзаменационные страхи овладеют и Сэмми — Самантой, как зовут ее в глаза теперь, когда она уже почти превратилась в женщину? А у родителей свои страхи: дети взрослеют, набираются жизненного опыта — да разве можно за них не бояться?
