мной делают, не сравниться ни с одним удовольствием, имеющимся на Земле. Это, пожалуй, даёт им преимущество, перед остальными. Гиперборея, Орион. Все они питают страсть к человеческим каналам, энергиям, телам. Но, кажется, забываются в своих желаниях. Я уже могу слышать их жадные вопли, а скоро смогу и ответить. Призвать. Направить.»
«Первый митрополит забайкальский выделил несколько стадий проявления одержимости, которые в переводе со старорусского звучат следующим образом:
Сновидения, снохождения, видения и навязчивые образы.
Изменения в поведении, возбуждённость или апатия. Склонность к бродяжничеству.
Приступы лихорадки, падучая, ломота в костях, общая слабость.
Полная или частичная потеря зрения, с последующим изменением цвета глаз.
Деформация костей и мышц, вытяжение скелета, набор веса и резкий скачок в росте.
Изменения кожных покров, выпадение волос.
Появление костных наростов,
Отращивание хвоста и крыльев, обтянутых кожей, без оперения.
Полная оккупация сознания инородным паразитом, потеря человеческого образа мышления, нравственности и морали.
У каждого одержимого симптомы могут проявляться с разной скоростью, от нескольких дней до нескольких лет, а также в любой последовательности. Данный порядок составлялся на основе двух одержимых крестьян, которых митрополиту удалось видеть.»
Я вышел на крыльцо и перечитал ещё раз. Я убеждал себя и убедил, что это черновик его произведения. И я даже куплю эту книгу за сто девяносто девять рублей, когда вернусь домой. Я отметал мысли, скребущиеся на подкорке. Бросал в размытую дождём землю и топтал. Я пытался не боятся дурацких строк, написанных шариковой ручкой. Поднявшись с крыльца, и спрятав помятые записи в карман, я пошёл прочь со двора. Просто вверх по Ленина, в сторону дома Насти. Всю не долгую дорогу, я будто чувствовал каждым сантиметром своей кожи чужие взгляды. Маленькие голодные глазёнки на плоских искажённых рожах, будто преследовали меня. Глядели сквозь щели в заборе, из гнилых дырок в досках. Хотя в этих грязных запущенных дворах царила пустота.
Не обнаружив Настю во дворе, я перелез через низкое ограждение. Постучал яногой в дверной косяк, ибо трогать руками замшелую разбухшую от влаги дверь мне совершенно не хотелось.
Настя выглянула в окно, махнула мне рукой и поспешила отворить двери. В ней ничего не поменялось. Все те же грязные по колено ноги. Только вместо бабкиного цветочного халата, на ней были футболка и шорты. Я бы не обратил внимания на такую мелочь, не покажись мне одежда такой знакомой. Черная футболка с бабочкой из страза. Стразы местами отвалились, а ворот вытянулся.
Я пошатнулся и едва не упал с крыльца. Нет. Таких футболок, наверное, миллионы нашили китайцы. Но именно эта футболка была на той девушке, с которой мы ехали сюда в первый раз. Настина тёска и её парень Макс. Это её футболка, её шорты.
– Женя из Санкт-Петербурга! – девушка хлопнула в ладоши. – Соскучился что-ль?!
– Я из Екатеринбурга. – еле выдавил я. Обстановка внутри тоже не претерпела изменений. Разве что, кучи одежды, обуви и прочего барахла исчезли. На смену им, росли новое кучки тряпья.
Настя чего-то бормотала, о том, что мой друг не мой сын, и что мне не нужно за ним бегать. А я потерял дар речи и встал столбом у сеней. Если футболка и шорты могли быть просто совпадением, то все остальные вещи Насти и Макса: сумки, одежда, обувь, плюшевые кубики, что висели на зеркале заднего вида. Все были на вершине новой кучи барахла.
Я вспомнил мужиков с целой тачкой запчастей. Пазл собирался в ужасающую картину. Если их одежда в доме этой старьевщицы, а машину уже разобрали, то, где сами люди? Спрашивать мне об этом явно не стоило, иначе, на беду, я могу узнать об этом очень быстро и даже присоединиться к этим самым людям.
– Как твои дела? Что нового?
– А нового теперь ничего. Толян разбился. – в словах Насти не было скорби. Это была досада, что у них больше нет связи с внешним миром. Что придётся менять выработанные годами схемы.
– Вам бы к губернатору края обратиться или на телевидение местное. Приехали бы журналисты, сняли бы, как вы тут живёте, глядишь, деньги бы выделили, вышки бы поставили, дорогу отремонтировали. Пустили автобус рейсовый.
Настя посмотрела на меня как на сумасшедшего с этим предложением.
– А что? Это не выдумки. Конечно, волокиты будет много и сразу ничего не построят. Но вот у нас на Урале, такое редко, но бывает. А если у вас ветераны живут, войны например или труда. Так им могут и квартирку в городе дать. Наше государство подпинывать надо.
– Чтобы они о нас вспомнили и весь лес китайцам продали? Ну нет. Инициатива, она наказуема. Тебе ли не знать, ты же вояка!
– А ты не в курсе, где Антон и Андрей?
– Андрей мне не докладыает. Я Андрею не подружка и не жена.
– Это ты на что намекаешь? У меня просто обострённое чувство ответственности!
– Только ты эту ответственность на себя берешь без спроса.
– Ну вот такой я уродился! Что поделаешь. Пойду я.
Настя проводила меня до ворот и ещё долго глядела, куда я сверну.
Я спустился вниз по Ленина, пока не скрылся за другими постройками и свернул между домами на ту тропку, по которой мы ходили в лес. Тогда было темно и в очертаниях строительного и прочего мусора, мне показалось, что я видел какие-то проржавевшие насквозь автомобильные фрагменты. Стойки и пара дисков. Белая Карина девяностого третьего года. Даже если они распили её на куски, эти куски должны где-то лежать.
Озираясь и прячась за торцами домов, я заглядывал за чужие заборы. Вот пара вымокших сидений в огороде Вована, но не от Карины, а от жигулей, а вот от них же бампер. Приличная стопка резины, накрытая грязной плёнкой. Во дворе Михаила, я не нашёл частей машин, зато вся земля была перерыта, а хлам аккуратно составлен по периметру. Миша жил у самого въезда. Я заглянул в заборную щель, Двор Миши походил на разборку. В бочках для воды лежали зеркала и фары на любой вкус. Ноздри, пепельницы, ручки КПП, педали. Отечественные, японки, европейки, старые и новые.
Я просто представил, сколько это машин и сколько в них могло быть людей. Все они пропали. По одиночке, парами, целыми семьями. И что сделали с ними эти твари не известно до сих пор никому.
Минул полдень. Небо было затянуто, накрапывал дождь.
Я поднялся в очередной раз, но по задворкам. Я не хотел, чтобы меня видел кто-либо. Ни Тихон. Ни баба Галя. Ни Настя. Ни тем
