Стефани сняла трубку, приложила ее к уху и снова повесила. Гудка не было.
— Первое, что я вывел из строя. Так было бы слишком просто. — Он улыбнулся. — Остаетесь только вы. Вы сможете лучше прицелиться, если подойдете ближе. Не бойтесь, пушка-то у вас. Подойдите.
Стефани не двинулась с места. Ее беспокойные, испуганные, влажные от слез глаза шарили по комнате в поисках знака, поддержки, решения.
— Подойдите. Не то промажете. Вы увидите, надо просто нажать. У этих пистолетов только одна закавыка — второй курок, совсем маленький, поверх большого. Предохранитель. Прижмите первой фалангой указательного пальца сразу оба, и все получится. Имейте в виду, что дуло может дернуться. И подойдите.
Ничего.
— Подойдите.
Ничего. «Глок» дрожит в ее руке.
— Ну же!
Рука, которая целилась, застыла.
Мотоциклист закрыл глаза:
— Нажимайте.
Ничего. Рука, которая целилась, слегка согнулась в локте.
— Ну же, пора кончать.
— Что кончать, черт возьми! — Стефани запустила пистолетом через всю комнату и чуть было не попала им в голову мотоциклиста. Разрыдавшись, она прислонилась к стене и медленно сползла по ней на пол.
— Зачем вы пришли к нам?
Ее голос сорвался в крик:
— Что мы вам сделали?
— Ничего. — Мотоциклист встал и пошел за пистолетом. Положив его на стол, он, в ожидании, когда гроза минет, намочил тряпку и присел на корточки перед молодой женщиной. Его рана болела, но он не обращал внимания. Когда Стефани успокоилась, он протянул ей влажный комок, чтобы она протерла себе лицо. — Когда я говорю, что это впервые, надо мне верить.
— Мать вашу, — со слезами в голосе, — да кто же вы, в конце концов?
— Никто. Риск. Повышенный. — Мотоциклист огляделся. — Доказательство. — Он вздохнул. — Людей я убил немало. Хороших, не очень хороших. Подонков. Я делал это по заказу других людей, считающих, что эти смерти необходимы. Херня.
— А что у нас общего с этими людьми? Почему вы здесь? — Стефани схватила его за руки. — Вы хотите нас убить?
— Нет.
— Вы убьете мою дочь?
— Нет.
Разговор двух глухих.
— Не причиняйте ей зла.
Стоны.
— Не причиняйте нам зла.
Овцы, сторожевые псы, волки… он не знал, к какому виду принадлежит, наверное ни к одному из трех. Мотоциклист пристально посмотрел на Стефани Пети́ и не смог подавить разочарование. Он решил не говорить ей, что не причинит зла Зоэ, что бы ни случилось. И им тоже. Это средство устрашения ему еще пригодится. Он помог молодой женщине подняться:
— Идем вниз.
Вернувшись домой, Валери Массе дю Рео прошел прямо в спальню дочери. Она спала.
Жена обнаружила мужа сидящим в темноте в ногах кровати. Его рука, лежащая рядом с рукой Сюзанны, нежно перебирала ворсинки одеяла. Мишель тихонько подошла, присела возле него и прошептала на ухо:
— Есть новости?
— Никаких.
Они продолжали вполголоса.
— Ни в больницах, нигде?
— Ничего. Мы даже попросили испанцев объявить в розыск его мобильник.
— И что?
— На это понадобится время, процедура довольно сложная.
— Они пришлют людей?
— Двое приезжают завтра утром.
— А его семья?
— Этим занимаются.
Мишель погладила мужа по щеке:
— Ты выдохся. Иди поешь. Я хотела тебя подождать, и Бог знает чего мне стоило сесть за стол и поужинать.
Массе дю Рео повернулся к спящей дочери, и на мгновение его лицо осветила улыбка.
— Приду через пять минут.
Мишель оставила их наедине.
— You should eat.
— Not hungry.
— The ham is great. And the bread seems fresh enough.
— No, thanks. Really.
— Your loss.[98]
Непонятный разговор, пробивающийся сквозь звон приборов, стук тарелок и чавканье. Батист Латапи открыл глаза. Несмотря на тусклый свет, череп у него раскалывался. Сильно болел затылок, но он все же пошевелился, чтобы осмотреться. Стало еще больнее, он застонал.
— Просыпается.
В его столовой, за его столом сидели двое. Высокий поднялся и подошел к своему товарищу, китайцу, который ел его, Батиста, ветчину.
Батист вспомнил высокого: его он уже видел. В своем амбаре. С пушкой. Он его ударил. Теперь у него перевязана рука. И самодельный лубок. Батист снова уронил подбородок на грудь. Усталость, боль. Он заметил, что стоит совершенно голый, а широко разведенные руки привязаны к потолочным балкам гостиной. Его собственной веревкой. Он инстинктивно дернулся, пытаясь прикрыть гениталии.
— Смотри-ка, застенчивый, — язвительно сказал Тод по-английски. Он некоторое время разглядывал видавшее виды тело узника, местами дряблое, местами обвисшее. Тело, которое слишком много работало, не заботясь о себе. Высохшее и поросшее редкими седоватыми волосками. Потом встал, схватил лежавшее перед ним помповое ружье и подошел к Батисту:
— «Ремингтон 870». Хорошее ружье. — Он повернулся к Нери. — Переведи.
Нери прокашлялся и повиновался.
Тод сказал что-то еще.
— Он говорит, это хорошо для охоты. Годится и в помещении. — Нери сделал паузу, послушал. — Или для людей, которые боятся. Вы боитесь?
Батист ощущал, как в пересохшую глотку поднимается кислая отрыжка.
— Дайте… — он с трудом пошевелил губами, — воды.
— Он хочет воды.
Тод принес ему стакан и помог напиться. Потом снова взялся за «ремингтон», несколько раз пощелкал затвором, вытряхнул патроны — всего четыре штуки — и обвел взглядом пустую комнату.
— Ты чего-то боишься?
Латапи смотрел на высокого. Вроде он уловил, что его зовут Нери. Похоже, парню не по себе: бледный, усталый, с беспокойными глазами, он, постоянно морщась, здоровой рукой гладил раненое запястье. Батист услышал, что Нери закончил переводить слова того, другого. Ясное дело, боится. Их. Но он им не признался и предпочел ответить вопросом на вопрос:
— Кто вы?
Перевод.
— Сюда приехали наши друзья. Они мертвы. Мы не знаем почему и, как ты догадываешься, хотели бы это понять. Можешь нам помочь?
Перевод.
— Я ваших друзей не знаю.
— Жаль.
— Я простой крестьянин.
Тод вернулся к столу, прихватил свой Ка-Бар, вытащил его из чехла.
Батист задрожал:
— Клянусь, не видал я их!
Тод прошелся лезвием по телу Латапи, вперив взгляд своих серых глаз в глаза узника.
— Нравятся мои глаза?
— Я ничего не сделал.
Нери, парализованный и ослепленный видом черного металла на бледной коже, молчал.
— Нери, переводи! Тебе нравятся мои глаза? Подарок отца. Этот сукин сын был немец. Когда моя мать была девчонкой, он спас ее. А через несколько лет трахнул. — Тод ухмыльнулся. — И эта шлюшка ему дала. Не любила его, но дала. У нее имелся должок.
— Простой крестьянин, — простонал Батист.
Колумбиец слегка надавил на нож, острие лезвия вошло в плоть пониже соска. Выступила капелька крови.
Латапи икнул и коротко вскрикнул.
Капелька превратилась в струйку. Следуя по очертаниям мышцы, Тод провел лезвием к наружной части грудной клетки. Надавив сильнее, он почувствовал, что добрался до ребер. Струйка сделалась потоком, а крик перешел в протяжный вой. Когда Тод вытащил нож, вой затих, его сменило прерывистое дыхание.
Батист сглотнул, выдохнул, вдохнул, попытался поднять голову, передумал. Только бы не видеть этих глаз.
— Так что, ты по-прежнему не можешь нам помочь? Ты ничего не видел? Никого?
Между двумя судорожными вдохами крестьянин попытался убедить их, что он ничего не знает. Что они должны ему верить. Что ему ничего ни от кого не надо. Он боялся того, что они сделают с ним, если узнают, что он видел, и потому молчал.
Снова появился «ка-бар».
— Поработали слева, теперь займемся правой стороной. — Тод обернулся к Нери и кивком дал ему знак перевести.
Однако перевод не требовался: он прочел это во взгляде Батиста. Приложив нож к груди помертвевшего от ужаса крестьянина, палач сделал новый надрез.
Батист взвыл, задергался, стал рваться из своих пут, отталкиваться ногами, вертеться во все стороны, как только мог. Чтобы бежать, чтобы все это прекратилось.
Тод трудился старательно, невозмутимо, прерывая работу и поднимая лезвие, точно карандаш, когда его жертва слишком уж сильно двигалась. На сей раз он не ограничился нанесением перевернутой галочки под соском и обвел его кружком. Затем поддел плоть ножом и отрезал кусок, как от бифштекса. Свободной рукой он ухватился за отрезанный край и, резким движением оторвав от тела Батиста Латапи, бросил окровавленную плоть на землю.
Крестьянин обмочился и потерял сознание.
Помещение заполнил запах мочи. Тод вздохнул:
— Принеси воды. Ведро.
Нери отвел глаза и не отреагировал.
— Ведро!
Прежде чем спотыкаясь отправиться в кухню, Нери на какое-то мгновение уставился на измученное тело и выступающие сквозь красное мясо кости. Вскоре он вернулся.
